– Антиоха, – ледяным голосом повторила та. – Пациента без фамилии и без возраста.
Врач неуверенно принял из ее рук медицинскую карту, полистал и вдруг опять взорвался:
– Этот псих сам попросился в терапию! Говорил, что у него здесь неоконченная пьеса для пианино с оркестром! – Он сунул ей обратно книжицу. – А твои приятели-менты, что привезли его в больницу, сказали: «Сделайте, как он просит. Лишь бы не возникал и рта не открывал»!
Маргарита досадливо закусила губу.
– Понятно…
– Что тебе понятно? – взревел Журналов.
– Обвинение по последнему эпизоду снято, – нахально заявила она, обмахиваясь медицинской картой, как веером. – Но только – по последнему…
– Какое обвинение?! – Его глаза вылезали из орбит. – Что здесь, черт возьми, вообще происходит?!
– …а вот с убийством Струковского и, возможно, Битюцкого будем еще разбираться, – закончила медсестра и, развернувшись, зашагала дальше по коридору.
– Дура! – крикнул ей вслед Журналов. – Истеричка и хамка! Обещаю, ты у меня поплачешь! Горькими слезами!
Маргарита сама себе удивлялась. Эта неведомо откуда взявшаяся смелость, а может, наглость, была сродни опьянению, короткой эйфории, моменту истины, и оставалось только догадываться, каково будет похмелье. Пока не улетучился восторг, пока не пришло осознание того, что все сделанное и сказанное – просто глупость, бездумная выходка, скверное слово, написанное на доске примерной отличницей, Маргарита распахнула дверь восьмой палаты и крикнула в темноту:
– Антиох! С утра собирай манатки! После обхода переедешь в неврологию!
Она сама не могла понять, что с ней, почему страдает и злится одновременно. «Неоконченная пьеса» настырного бородача – это, конечно, не что иное, как его желание вести с ней душеспасительные беседы! Да кто он такой, в конце концов?! Почему считает себя вправе поучать, наставлять, проводить сомнительные параллели? «Один умный доктор Фауст» – это, разумеется, намек на Танкована, а вот «Гретхен стала убийцей» – это…
Маргарита остановилась как вкопанная посреди коридора. Уж не намекает ли Антиох вслед за остальными в этом медицинском учреждении, что она виновата в смерти Струковского и Битюцкого?! Нет, не похоже. Ведь бородач предупреждает ее, а не укоряет.
Он считает, что она может стать убийцей, если впустит в свою душу ненависть и отчаяние. А ведь она действительно близка к этому как никогда…
Маргарита тряхнула головой. Злость постепенно улетучивалась, а вместе с ней стала таять бездумная, слепая решимость. Им на смену возвращались растерянность и страх.
Она добрела до сестринского поста в холле, опустилась на стул и попыталась привести в порядок мысли.
Звонок Максима – долгожданный и все равно неожиданный – внес смятение в ее чувства, надломил в ней что-то очень хрупкое и равновесное, лишил возможности бороться с унынием и отчаянием. Он прозвучал набатом, тревожным императивом, заставляя ее капитулировать перед чем-то темным и жутким, что, вероятно, до поры до времени гнездилось в сердце, а теперь лезло наружу, ломая преграды, годами возводимые терпением и кротостью. Маргарита впервые и всерьез подумала (пусть и на мгновение), что могла бы убить Сашку Коржа! Не это ли увидел в ее глазах Антиох?
По коридору пронесся короткий металлический звук, какой обычно издают, смыкаясь, двери служебного лифта. Маргарита подняла голову и настороженно прислушалась. Неужели из хирургии привезли в ПИТ нового больного? Но тогда почему ее никто не предупредил и не позвал? Телефоны молчат, и во всем отделении висит гулкая, тревожная тишина.
Она замерла, напрягая слух, а потом, вздохнув, опустила плечи: показалось… И опять замерла: где-то совсем рядом скрипнул железный засов, и из коридора потянуло то ли уксусной эссенцией, то ли аммиаком. Еще через мгновение под потолком хлопнуло так, что Маргарита подскочила на месте, и тут же погас свет.
Липкий, холодный страх сковал все тело. Вцепившись руками в край стола и не смея пошевелиться, она таращилась в темноту. Погасло электронное табло настенных часов и в аквариуме смолкло журчание – отключился аппарат подачи воздуха.
«Совсем, как в ПИТе», – пришло ей на ум, и от этой странной аналогии стало еще жутче.
Утонувшее в мертвой тишине, вдобавок еще и обесточенное помещение теперь было похоже на склеп. Маргарите даже почудилось, будто из-под дверей тянет могильной сыростью.
Если бы сейчас в палате интенсивной терапии находился пациент, подключенный к системе жизнеобеспечения, то сработал бы генератор в щитовом отсеке, обеспечивающий подачу бесперебойного питания в ПИТ и две операционные наверху.
Но палата пустовала, и генератор молчал.
Маргарита пару минут сидела неподвижно, надеясь, что врач Журналов, лишившись футбола, выйдет из своего кабинета и отправится устранять неполадку. Но коридор безмолвствовал.
Пытаясь успокоить бешеный пульс, она сделала несколько глубоких вдохов и, нащупав на столе кружку, поднесла ее к дрожащим губам. Глоток остывшего чая придал ей сил и позволил собраться с мыслями. Конечно, ничего страшного не произошло. Кто-то из больных, решив втихаря почифирить, воспользовался самодельным нагревателем, и в результате замыкания выбило пробки. Она даже знает, кто именно. Низкорослый крепыш из второй палаты с золотыми зубами и похабными татуировками на предплечьях! Он уже пытался однажды прямо в палате заварить в армейской кружке сразу полпачки байхового чая. Зелье тогда у него отобрали, пригрозив немедленной выпиской и дисциплинарной ответственностью. А сейчас, похоже, нарушитель опять взялся за свое.
Маргарита медленно поднялась из-за стола и, стараясь не споткнуться о задранные местами куски линолеума, направилась в коридор, вытянув перед собой руки на манер слепого, переходящего улицу. Нагнувшись, она нащупала край банкетки, повернула направо, выпрямившись, легонько ткнулась пальцами в зеркало, обошла стоящее под ним кресло, и двинулась вперед, касаясь ладонью стены и отсчитывая двери.
Кабинет старшей медсестры… ординаторская… раздевалка младшего персонала… вторая палата… четвертая… шестая… Она вскрикнула, наткнувшись на каталку, и только чудом удержалась на ногах, успев схватиться за бортик. Задетая стеклянная рамка с картиной рухнула со стены на пол и, судя по звуку, разлетелась на мелкие осколки. Стараясь не наступать на битое стекло, Маргарита сделала еще несколько шагов и остановилась перед электрощитом, в котором, как много раз объясняли медсестрам на инструктаже, находились автоматы защиты электропитания и УЗО. Если произошло замыкание и автоматы выбило, нужно просто открыть щит и привести все рычажки в положение «on». Простейшая операция, которую, впрочем, затруднительно производить в кромешной темноте.
Она поморщилась, досадуя, что не догадалась прихватить с собой Женькину зажигалку из верхнего ящика стола. В ту же секунду неведомая сила сдавила ей ледяными тисками шею, грубо запрокинула голову, больно прижав к лицу что-то мокрое и теплое. В глазах сверкнула фиолетовая вспышка, горло сжалось от сладкой удушливой волны, как от самой первой в жизни сигаретной затяжки, и обжигающий яд хлынул в испуганные легкие. Мозг пронзила холодная тупая игла, но боль тут же стихла, превратившись сначала в горячую и до одури приятную солнечную ванну (будто лежишь на песочном пляже), а потом в водоворот смущения и восторга (будто совершенно голая паришь над городом). Острый, неприятный запах сделался вдруг не таким уж противным, а даже, наоборот, забавным, и Маргарита без страха и удивления узнала в нем хлороформ…
…Они бежали с Максимом, взявшись за руки, по песчаному берегу ослепительной реки, у самой кромки набегающей воды, разбрызгивая ее босыми ногами, молча – не смеясь и не разговаривая друг с другом. Бежали, переполненные отчаянием, страхом, смятением и в то же время надеждой опередить беду, ускользнуть, скрыться от черной стихии, разыгравшейся за их спинами. Грубый ветер рвал в клочья румяные облака, и тревожный солнечный луч, скользящий по белому, как крахмал, песку, спотыкался о хрустальные граненые камни, преломляясь в них и рассыпаясь на мириады огненных искр.
Маргарита бежала, спиной чувствуя наползающую беду. Она задыхалась, но не от бега, а от ужаса, физически ощущая, как стремительно тают драгоценные секунды, как сокращается расстояние между ловцом и жертвой. Мелькали загорелые лодыжки, ступни тонули в ослепительной белизне холодного берега.
В какой-то момент Максим выдернул руку из ее ладони и бросился в сторону. Она остановилась, чтобы окликнуть его, но не смогла, обернулась в отчаянии и увидела, что настигающая их черная тень разделилась пополам. Теперь стало две беды. Одна ринулась за Максимом, а вторая продолжила погоню за ней. И Маргарита побежала вперед. Рваные клочья облаков били ее по лицу, забивались в рот, мешая дышать, залепляли глаза. Она старалась не потерять из виду любимого, боясь за него пуще, чем за себя. А беда становилась все ближе. Теперь она нависала прямо над головой. Еще мгновение – и черная тень проглотит Маргариту, уничтожит ее, сотрет в мелкий песок, похожий на тот, что хрустит под ногами и что печально зализывает набегающая речная волна.
– Ты сама во всем виновата! – сказал голос, который показался ей знакомым. – Здесь тебе самое место. Скоро отправишься следом за бедным Струковским и подлым Битюцким! А я с удовольствием помогу тебе в этом!
Она закрутила головой, пытаясь понять, кто произнес эти страшные слова, и, оступившись, упала ничком в рыхлый, похожий на снег песок. Мгновенно подтянув к животу колени и перевернувшись на спину, Маргарита в ужасе выставила перед собой руки, защищаясь от зловещей тьмы, навалившейся на нее отовсюду. Она брыкалась и царапала тяжелый воздух ногтями, билась в конвульсиях, отворачивая лицо и отплевываясь от вязкой, удушливой мглы. И та в конце концов отпрянула, отступила, клубясь боками, подбирая за собой рваную черную мантию, и сгинула прочь.
Маргарита вскочила на ноги и, удивляясь тому, что жива, бросилась искать Максима. Тот уже почти полностью исчез из виду под тяжелой завесой второй беды. Его абрис был едва различим в густой, зловещей тени. Она, не раздумывая, кинулась к нему, нырнула в непроглядный мрак и только тогда, проваливаясь в бездонную бездну, ловя угасающим взглядом растерянный, умирающий вместе с ней солнечный луч, вдруг отчетливо поняла, что это – всамделишный, не придуманный, не из сна и не из сказки – конец…