— С каким пристрастием?
— Ты знаешь. Подумай, что могло его отвлечь от твоего исчезновения? Чем он вечно грезил?
Расширяю глаза.
— Он принимает?
— Уже нет. Таблетки в прошлом. Вчера я застала его за институтом в курилке. Знаешь, что он делал? Черт, Мира, он кололся. Представляешь? Посреди дня, чуть ли не у всех на виду, он протыкал шприцом себе вену. Я дико взбесилась. Наорала на него, как ненормальная, но не думаю, что он различил мои слова в тот момент. — Подруга протирает дрожащими руками лицо, вновь подходит ко мне, вновь садится рядом и тихо спрашивает, совсем тихо, — что нам делать?
Не знаю, как описать свои чувства. Я не могу пошевелиться, не могу задышать. Мой друг, мой самый давний друг, с которым я играла на турниках, покупала разноцветные жвачки, собирала пульки, сбегала с уроков — наркоман? Это невозможно, такого ведь попросту не может быть!
— Тебе показалось.
— Что мне показалось? Мира, он колется. Он колется!
Ее плечи трясутся. Я смотрю на Лену и вижу ее мокрые глаза. Она любит его. Любит его незаслуженно. Он никогда не уважал ее чувства, никогда не разделял их и никогда не планировал сделать что-либо из этих двух пунктов. Артем жил в другом мире, не в мире, созданном Ленкой, и это всегда причиняло ей боль. Но сейчас речь даже не о несчастной любви, сейчас речь — о его жизни. Он убивает себя, он хочет покинуть ее, хочет оставить ее одну, и теперь ей не просто больно. Она в ужасе, и я вижу этот ужас в ее глазах.
— Я сразу хотела рассказать, но не смогла. Вдруг тебе вновь станет плохо, вдруг тебя это вновь сломит. Ты только вернулась к нам, да и вообще, — надрывающимся голосом, говорит Лена, — как я могу спокойно разговаривать с тобой о дорогом мне человеке, который в свою очередь дико любит тебя?
Опять не знаю, что ответить. Отворачиваюсь. Еще одно преимущество смерти — никаких проблем. Нет страха, нет ноющей совести, которая просыпается даже тогда, когда в ней нет никакой необходимости. Ведь я не виновата в чувствах Артема, ведь я не виновата в его знакомом мне желании избавиться от боли и стать как можно дальше от этого мира. Тогда какого черта в груди колет?
Собираюсь с мыслями и серьезно отрезаю:
— Сейчас важны не чувства, Лен, — оборачиваюсь. — Плевать, кто и как к кому относится. Артем подсел на иглу. Вот, что важно. Мы должны сделать что-то.
— Но, что? Рассказать его родителям?
— Возможно.
— Они кожу с него сдерут, живьем!
— Лучше так, чем, если он зайдет слишком далеко! Когда это началось?
— Не знаю, не знаю я, — покачиваясь, тянет Лена. — Таблетки он стал принимать спустя несколько недель после смерти твоих родителей. А когда решил колоться…
— Господи, — прикрываю руками глаза и опустошенно горблюсь. Почему он это делает? Почему он губит себя? У него ведь впереди еще столько всего, он не терял близких, не лишался самых дорогих ему в жизни вещей! Ничто не толкало его к обрыву, никто не заставлял его чувствовать себя одиноким, ненужным, брошенным. Нет никаких причин!
— Поговори с ним, — неожиданно просит Романова и хватает меня за руку. Я медленно оборачиваюсь. — Поговори. — Вижу, как подруге сложно говорить о данной просьбе, вижу, как ей неприятно и больно выдавливать из себя эти слова, но она борется, борется со своей гордостью. Сжимая мой локоть так сильно, что он немеет, она продолжает, — Артем послушает тебя, ты влияешь на него, он зависит от тебя, как и прежде, слышишь? Убеди его бросить, скажи ему прекратить.
Я вдруг понимаю, что своим желанием умереть задела немало жизней.
— Не знаю, что могу сделать.
— Попытайся, Мира! Это же Артем. Это же Тема! Как мы можем его бросить? Как?
— Почему ты раньше не сказала, Лен? Сразу.
— Не захотела. Вы с Димой такие счастливые, — горько улыбаясь, признается Романова и тут же отворачивается, будто сболтнула лишнее. Данная фраза сбивает меня с толку: мы счастливые? Мы? Парень, потерявший сестру, и девушка, потерявшая родителей? Серьезно? Немного погодя, она продолжает. — Мне было хорошо рядом с вами. И я забыла о проблемах, точнее, приказала себе забыть. Правда, сейчас реальность вновь вернулась, вновь напомнила о себе. Но, если честно, я бы все отдала, чтобы вновь впасть в это забвение. Серьезно. Не теряй Диму хотя бы ради этого: ради редких возможностей сбежать от действительности. Это бесценно.
— Никто не бежит от действительности.
— А как иначе объяснить ваше счастье?
ГЛАВА 7
Доктор откашливается и продолжает:
— Его проблемы такие маленькие, такие детские, но он собирается разрешить их по-взрослому, грубо, нетерпеливо, безудержно, будто действительно считает их серьезными. Знаете, я бы хотела рассказать ему о настоящих неприятностях, но, боюсь, одного вечера маловато.
Киваю.
Александр Викторович откладывает письмо в сторону и заявляет:
— Необходимо срочно рассказать родителям мальчика. Наркотики — это смерть, и я не утрирую, не пытаюсь тебя напугать, я просто знаю, я это видел. На моих глазах сгибались десятки парней и девушек, решивших, будто кроме нирваны их ничего не поджидает в недалеком будущем. Это ложь, Мира. Отведите его к врачу.
— Разве людей насильно запирают в больнице?
— Официально нужно личное подтверждение больного, но, умоляю тебя, — усмехаясь, отмахивается доктор, — кто в нашей стране живет официально?
— Может, все-таки стоит сначала просто поговорить с ним? Вдруг он одумается?
— Ты не понимаешь, о чем идет речь. Даже если твой друг одумается и решит завязать, он попросту не сможет. Наркотики — это яд, зависимость. Здравый смысл прикажет ему выздоравливать, а мозг — заставит искать дозу.
— Боюсь за него, — смущенно снимая пальцы, признаюсь я.
— Знаю. В своем письме ты очень трепетно и волнительно описываешь чувства, словно этот человек близок тебе с детства.
— Так и есть. Мы выросли вместе, понимаете? Да, сейчас в наших отношениях все очень сложно, очень. Но я все равно не хочу его терять, не хочу, чтобы ему было плохо. — Пожимаю плечами и неожиданно неврно улыбаюсь. — Мне постоянно страшно, доктор. Что же это такое!
— Жить вообще страшно, Мира.
— Знаете, хочется подойти к Артему и ударить его по голове, да заорать во все горло, спросить: что же он такого серьезного на своем пути увидел, что решился пустить во все тяжкие? Да, я пыталась покончить с собой, но у меня на то были причины! Какое же оправдание у него?
— Ты не права. Причины у каждого свои.
— Мои гораздо серьезнее.
— Кто тебе сказал?
— А зачем мне об этом говорить? По-моему, и так ясно, что потеря родителей куда страшнее, чем неразделенная любовь или неудовлетворенное самолюбие.
— Даже если тебе и кажется, что твои проблемы хуже, это не меняет того, что каждый из нас имеет. У тебя одно, у него — иное. Он никогда не поймет твоих причин, как и ты никогда не поймешь его, но это не значит, будто кто-то из вас перестанет переживать, страдать или, наоборот радоваться. Для кого-то счастье раз в своей жизни увидеть море. Для другого, счастьем не будет являться и сотая туда поездка. Понимаешь?
— Но есть ведь определенные нормы, стереотипы, — выпрямляясь, причитаю я. — Нельзя ломаться по пустякам.
— А откуда ты знаешь, что для твоего друга пустяк? Может, тебя и не ранит равнодушное отношение выбранного тобой человека. Но для него, возможно, это огромный стресс. Да, я согласен, я даже пропагандирую, что любые проблемы разрешаемы, любые! Но это не исключает наличие тех, кто так не считает.
— Глупо подсесть на иглу из-за какой-то сердечной прихоти!
— Глупо пытаться себя убить, когда кроме как за жизнь, цепляться больше не за что.
Уязвленно откидываюсь на спинку стула и складываю на груди руки. Это удар ниже пояса. Облизав губы, отворачиваюсь, начинаю изучать стены, ковер, стол, папки, цветы…
— Рад, что ты делишься со мной своими переживаниями, Мира. Но я не стану тебя жалеть. Запомни это.
Александр Викторович встает со стула и медленным шагом покидает комнату.
Смотрю перед собой и крепко стискиваю зубы: я не хочу, чтобы меня не жалели. Не хочу! Жалость для слабых, разбитых людей. Разве я такая? Разве. Я. Такая? Протираю руками лицо, опускаю плечи и думаю о том, как мечусь, как отрицаю свои же слова. Когда мне удобно — я сильная, когда мне удобно — я слабая. Что за глупые сомнения? Какая же я на самом деле?
Встаю со стула и нервно закидываю на плечо сумку. Почему каждый визит к доктору заканчивается выявлением новых проблем?
Выхожу из кабинета, прощаюсь с недовольной женщиной за регистрационным столом. У нее вечно перекошенное лицо, но сегодня — особый случай. Возможно, она проспорила деньги. Поставила на мою скорейшую кончину, а я, такая негодяйка, до сих пор не отправилась на тот свет. Ну, простите. Как получилось.
Покидаю здание, собираюсь выйти на остановку, как вдруг замечаю около ларька с мороженым Ленку. Она тоже меня видит. Расплачивается и трусцой бежит в мою сторону.
— Что ты тут забыла?
— Покупаю порцию холодного счастья, — язвительно отвечает Романова. Но затем вдруг громко выдыхает. Протягивает мне мороженое и говорит, — прости за испорченную среду.
— Но ты не сделала ничего плохого, — неуверенно забираю угощение.
— Сделала. Я посягнула на святое: наговорила кучу глупостей, касающихся парня, своей лучшей подруге, но это неправильно. Мои чувства — мои проблемы. Артем никогда не вставал между нами, и сейчас — не встанет.
— Дура, ты, Лен. Твои чувства — всегда были моими проблемами, как и мои чувства — твоими.
— Сама ты дура!
Смеюсь и, приобняв подругу за плечи, заявляю:
— Нужно рассказать его родителям о случившемся.
— Все-таки не поговоришь с ним?
— Вряд ли он послушает.
Двигаемся в сторону остановки.
— Дурацкий план. — Ленка кладет голову мне на плечо. — Он только разозлится.
— Ну и пусть злится.
— Предки его убьют.
— Лучше они, чем героин.