Парень стоит передо мной и рассматривает карту. Я больше не могу оправдываться. Время пришло. Сейчас или никогда.
Встаю рядом с Рубеном. По телу пробегает озноб, горло сжимается.
– Привет.
– Привет.
Голос парня звучит сухо, бровь приподнимается в удивлении. Наверное, я это заслужил.
Боюсь, что Рубен видит меня насквозь и знает, что я хочу поговорить о поцелуе. Ему это не нравится, поэтому я решаю отклониться от первоначального плана.
– Выглядит круто, правда? – Я указываю на карту.
– Это точно, очень круто.
Исправь все. Исправь все.
– Мне нравится искусство.
Ради всего святого. Я оглядываюсь в поисках окна, из которого смогу выпрыгнуть.
– Л… ладно?
– Я просто имею в виду, что именно этот вид искусства мне нравится. Это здорово, понимаешь? Некоторые картины мне не нравятся. Например, работы Пикассо или нечто похожее.
– Тебе не нравится Пикассо?
– Честно говоря, нет. Его картины какие-то кривоватые и странные. Но эти работы… замечательные. Они мне нравятся.
Я хочу умереть.
– Серьезно? – его голос легкий и воздушный, слишком невинный. – Некоторые из этих работ весьма фаллические. Не думал, что тебе такое нравится.
Мои щеки горят так, будто меня запихнули в духовку.
– Эм, да, фаллическое искусство – это не совсем мое. Но в любом случае… Эм.
– Зак, ты в порядке?
– Я больше не знаю.
Рубен разглаживает ткань пальто, затем отворачивается и ускоряет шаг, чтобы догнать Джона.
Я стою в стороне и смотрю, как он уходит, не в силах сдвинуться с места. Раньше Рубен был моим самым близким человеком, а теперь он меня терпеть не может. В этом есть и моя вина. Если бы я только знал, чего хочу, то смог бы все исправить.
Мы входим в Сикстинскую капеллу, и здесь, конечно же, невероятно красиво. Но я даже не могу насладиться увиденным, потому что между мной и Рубеном все наперекосяк. Я бы хотел забрать тот поцелуй обратно. Почему я должен был прийти и все так испортить? Почему не смог остановиться? Я уже поступал так прежде. Это было бы так же просто, как удалить его фотографию, как подавить неприятную мысль.
Я замедляю шаг, когда искра озарения проскакивает в голове.
Отключиться. Подавить все мысли.
Правда ли, что я не влюбляюсь в парней так же сильно, как в девушек? Или правда заключается в том, что я искореняю и игнорирую эти мысли, как только они появляются в голове?
Я думаю о Ли. Об Эрике. О Рубене и его фотографии.
Удалить. Удалить. Удалить.
Я создал между собой, Ли и Эриком огромную пропасть, как только заметил, что влюбляюсь в них. Мне казалось, что это самый разумный поступок. Я буду избегать их до того момента, пока чувства не исчезнут.
Внутри расползается знакомое чувство всепоглощающего ужаса. Этому есть объяснение, и, возможно… Нет, этого не может быть. Я бы знал. Я бы знал.
Но что, если я действительно знаю? Что, если это пугает меня до смерти?
Может быть, я подавлял себя все это время? Что, если всю жизнь я избегал этого, потому что мне казалось, если я буду думать слишком много, то это окажется правдой. И все усложнит.
Серьезно, могу ли я быть…
– Эй, Зак, – Энджел окликает меня, указывая на «Сотворение Адама».
Я так благодарен парню за то, что он отвлек меня от этих мыслей, что готов его обнять. Перевожу свой взгляд туда, куда он указал. Смотреть на одну из самых известных картин в мире просто немыслимо. Я знал эту работу всю свою жизнь, но сейчас она здесь, прямо перед глазами. Я чувствовал себя точно так же, когда вживую встречал свои любимые группы, пока это стало почти невозможным из-за Saturday.
– Что?
– Этот чувак такой толстый, – шепчет Энджел.
Он указывает на Адама. Впервые за последние несколько дней с моих губ срывается искренний смех.
Но это еще не все. Он шутит так глупо только тогда, когда видит, что я подавлен. Мы никогда не произносим этого вслух, но я знаю, что он рядом. Это похоже на вопрос «Ты в порядке?», который Энджел никогда не произнесет.
– Что смешного? – спрашивает Рубен, оглядывая нас.
От этого мимолетного проявления внимания по моей коже бегут мурашки. Возможно, он первый человек, который по-настоящему меня видел. Настоящего меня, вместе с той частью, которая иногда думает о парнях. И прямо сейчас я не хочу находиться рядом с ним. Я хочу поступить так же, как с Эриком и Ли: отдалиться, пока чувства не пройдут. Еще никогда не был настолько уверен. Так что сейчас все иначе.
Все глазеют на нас, даже гид.
– Ничего, – отвечаю я, – просто глупая шутка.
Раньше он бы спросил меня, что это была за шутка. При всей утонченности Рубена его чувство юмора зачастую было весьма грубым, и то, что он смеется над чем-то глупым, всегда радовало меня больше, чем что-либо.
– Ох, – говорит он. – Конечно. Неважно.
Сердце уходит в пятки, когда в голову прокрадывается ужасающая мысль. Я был так зациклен на личном пространстве и попытках разобраться в себе прямо перед Рубеном, который пытался подтолкнуть меня к разговору, что мне даже не пришло в голову, будто парню это больше не нужно. Он ведет себя иначе. Раньше он хотел все выяснить, обсудить.
Что, если я слишком долго тянул?
Что, если я оттолкнул его слишком далеко?
Вы, наверное, думаете, что я уже привык к фотосессиям.
Это не так.
Я никогда не умел позировать и чувствовал себя крайне неловко. К тому же, учитывая, что в последнее время я сомневаюсь во всей своей жизни, а отношения с Рубеном пошли под откос, последнее, чего я хочу, – оказаться под прицелом камеры, которая навсегда запечатлит этот момент.
Я хочу в полном одиночестве лежать в постели, вооружившись грустным плейлистом и тоннами шоколада. И все же я здесь, вынужден раз за разом изображать улыбку, в то время как Рубен обращается со мной как с коллегой, с которым он просто обязан быть вежливым, потому что так положено.
Пенни наносит последние штрихи его макияжа. Не обязательно быть геем, чтобы заметить, как потрясающе он выглядит. Темно-фиолетовый пиджак идеально сидит на нем. Он выглядит как настоящая суперзвезда. Я знал, что он ею станет, когда мы еще были в лагере. Рубен шутит, и Пенни смеется. Возможно, он больше никогда не заставит меня так непринужденно смеяться.
Я не хочу, чтобы он смотрел на меня, но в то же время это все, что мне нужно. Мне кажется, что я сейчас умру, если он не сделает что-то характерное для прежнего Рубена.
Я хочу подойти к нему и что-нибудь сказать. Чтобы он перестал вести себя так, будто совсем меня не знает. Но я не могу. Мы на работе, и он еще больше расстроится, если я сделаю что-то, что может этому помешать. Или, может быть, я просто боюсь произнести слова, от одной мысли о которых у меня начинается приступ паники.
Я могу быть бисексуалом.
– Зак?
Я возвращаюсь в реальность. Передо мной стоит ассистент и протягивает пиджак.
– Прошу прощения, спасибо.
Беру одежду и натягиваю на себя. Пиджак сшит из черной кожи и похож на безразмерный верх от костюма, из-за чего он выглядит круто и в стиле панк. Мои волосы зачесаны назад, Пенни нанесла макияж, включая фирменную подводку группы Saturday. Для промо нового альбома она более незаметная, но все равно присутствует.
Я смотрю на Рубена. Я надеялся, что он взглянет на меня; мне даже показалось, что я заметил это краем глаза, когда разговаривал с ассистентом, но мне не повезло. Парень глядит мимо меня, на собранные декорации.
Пожалуйста, посмотри на меня, Рубен. Улыбнись мне. Убеди меня, что все будет хорошо. Заставь меня поверить, что я не все испортил.
– Я это не надену, – голос Джона прерывает мои мысли.
Он держит в руках голубую рубашку из тонкого, похожего на сетку материала.
– Давай, – говорит Виктор. – Ты будешь выглядеть великолепно!
– Я буду выглядеть голым.
– Я надену ее, – отвечает Энджел, просовывая голову сквозь ворот белоснежного свитера, который выглядит по-мальчишески невинно. Он элегантный и красивый, но уж точно не сексуальный. – Давайте посмотрим правде в глаза, такой свитер носила бы моя бабуля.
Рубен поворачивается в своем кресле, чтобы посмотреть, и слегка ухмыляется. Пенни тоже полностью поглощена увиденным, ее рот открыт. Я и забыл, как мне нравится эта игривая улыбка Рубена. Меня разрывает изнутри из-за того, что она предназначена кому-то другому. Кто знает, посмотрит ли он на меня когда-нибудь иначе, чем с холодным безразличием?
– Мальчики, – произносит Эрин, оторвав взгляд от своего iPad, – придерживайтесь своих образов, хорошо?
– Вы просите меня показать тело, – говорит Джон. – Мы уже говорили об этом. Мне некомфортно.
Виктор хмурится.
– Разве ты не хочешь извлечь выгоду от своего места в том списке?
– Мне плевать на список.
– Джон, это поможет группе, – взывает к нему Эрин.
– Я не обязан использовать свое тело, чтобы продавать музыку, Эрин.
– Верно, – отвечает она. – Но ты продашь больше, если сделаешь это.
– Вам не кажется, что это полный отстой, и нам, вероятно, нужно что-то с этим сделать?
Эрин потирает лоб и испускает долгий, изможденный вздох.
– Не мог бы ты выбрать другое время, чтобы побыть мучеником? У меня сейчас и так много дел.
Он возвращает ей рубашку.
– Ее может надеть Энджел, если ему так хочется.
Женщина снова вздыхает.
– Слушай, если ты хочешь сменить наряд сейчас, мне придется обсудить это с твоим отцом. – Она достает свой телефон и снимает блокировку. – Я сомневаюсь, что он будет рад, если его прервут.
Джон тяжело сглатывает, затем склоняет голову.
– Хорошо, я надену ее. Но это в последний раз.
Рубен двигается и ловит мой взгляд, но сразу же отворачивается.
– Спасибо, – говорит Эрин.
Джон надевает рубашку. Она облегает его тело, и я вижу сквозь ткань каждую черточку его пресса. Значит, парень был прав.