– Мама.
– Еще хуже, – отвечает он.
У каждого в группе есть свое мнение о моей маме. Они вежливо варьируются от «не-а» до «черт возьми, нет».
– Она где-то вычитала про наше «напряжение», – говорю я.
Мы теперь называем эту ситуацию именно так. Хотя ни Зак, ни я не даем никаких объяснений, Джон и Энджел прекрасно понимают, что мы с парнем враждуем и что это гораздо серьезнее, нежели ехидный комментарий во время прямого эфира. Энджел даже перестал шутить о том, что Зак не находит меня сексуальным, что означает – все стало слишком серьезно.
– Мне кажется, рано или поздно твоя мать должна была узнать. Она дала какой-нибудь ценный совет?
Я бросаю на него взгляд.
– Понял. Ты уверен, что я не могу тебе как-то помочь?
– Ты даже не знаешь, что произошло на самом деле! Как ты можешь мне что-то советовать?
– Именно.
– Джон…
– Ты не должен в красках рассказывать, что произошло. Посто намекни, укажи суть проблемы.
– Не могу.
– Только приправу, – умоляет парень. – Я даже не прошу основное блюдо. Просто перец и паприку.
– Как поэтично.
– Спасибо, – говорит он с довольной улыбкой на лице. – Я только что это придумал.
Не существует способа намекнуть Джону о том, что произошло, без риска, что парень сложит два и два. Даже невинные, туманные объяснения, вроде: «я сделал то, чего не должен был» или «возник неловкий момент», рискуют натолкнуть Энджела и Джона на след, который может привести их к разгадке. Может быть, я и не стесняюсь этого, но Зак – определенно. Поэтому не имеет значения, насколько мне больно или насколько я обижен тем, что Зак даже не пытается решить эту проблему вместе со мной. Это черта, которую я не перейду, и точка. Поэтому я лишь кротко пожимаю одним плечом.
– Ладно, Рубен. – Голос Джона надламывается.
Я вздрагиваю.
– Ты спрашиваешь, потому что тебе и в самом деле не все равно или потому что Эрин и Джефф хотят этого? – спрашиваю я.
– Что?! – восклицает Джон. – Очевидно, потому что мне не все равно.
– Правда? Для человека, который хочет, чтобы все было в порядке, ты слишком настойчиво интересуешься этой темой. Учитывая тот факт, что мы оба не хотим об этом говорить.
– Я хочу, чтобы ты знал: я здесь только ради помощи.
– Нет, – отвечаю я, переместившись, чтобы воспользоваться платформой для жима ногами, пока мы разговариваем. – Ты хочешь, чтобы мы все исправили.
– Конечно же я хочу, чтобы вы все исправили! Вы мои друзья!
– А также из-за этого группа предстает не в лучшем свете, – добавляю я, приподняв брови.
Джон изучает меня, а затем слабо пожимает плечами.
– Что ты от меня хочешь? Чтобы я сказал, что это не так? Ты и сам знаешь, что это правда.
– Так вот оно что, – отвечаю я. В мой голос вкралась мамина колкость. Это всегда происходит после разговора с ней. Как будто она заражает меня.
– Ради всего святого, Рубен, не все сговорились против тебя. Не у всех есть свои планы.
– Я и так знаю, что у тебя есть свои планы, – говорю я. – Это твое право по рождению.
Черт, вслух это звучит гораздо жестче. Я пытаюсь смягчить удар.
– Я не совсем это имел в виду. Просто твой отец давит на тебя. Мы все об этом знаем, и я понимаю, что ты ничего не можешь с этим поделать. Мне лишь… нужно, чтобы сейчас ты не пытался мной управлять. Мне нужно, чтобы ты был моим другом.
Он выдыхает долго и медленно, и я почти вижу, как Джон мысленно считает до пяти.
– Я пытаюсь, – говорит он неторопливо.
– Скажи мне, что если мы с Заком больше не будем друзьями, то это не будет иметь значения. Скажи, что не будешь злиться на меня из-за этого.
Он выглядит смущенным, и я не виню его. В моей голове все перемешалось, не знаю, как я до этого дошел, но мне вдруг стало очень важно знать, что наша дружба не зависит от того, насколько хорошо я справлюсь с этой ситуацией. Мне нужно знать, что все в порядке, потому что вряд ли смогу все контролировать. Я потерял эту возможность.
– Я все еще буду твоим другом, если ты это имеешь в виду, – осторожно говорит он. – Но я бы не сказал, что это не будет иметь никакого значения.
– Мне нужно, чтобы это не имело значения.
– Но будет! Я ничего не могу с этим поделать. Ты не представляешь, насколько отстойно постоянно быть между двух огней. Не хочу выбирать.
– Никто не просит тебя выбирать.
– Может быть, но иногда мне кажется, что это именно так.
Я сильнее жму платформу.
– Не знаю, как все исправить, – ворчу я.
– Можешь начать с того, чтобы быть немного добрее к Заку.
– Что? – спрашиваю я, делая паузу. – Это он продолжает отпускать комментарии в мой адрес.
– Честно говоря, я бы сказал, что тут пятьдесят на пятьдесят.
Я безмолвно трясу головой, и Джон пожимает плечами.
– Я лишь выражаю свое мнение. Ты не обязан к нему прислушиваться.
Ты всегда так защищаешься, когда кто-то пытается преподнести тебе критику, Рубен.
К черту. Я вскидываю руки, напугав Джона.
– Отлично. Конечно же. Думаю, главный придурок – это я. Я во всем виноват, а Зак не делает ничего плохого.
– Рубен…
– Ты хочешь, чтобы я был с ним добрее? Твою мать, я буду чертовски милым. Буду самым доброжелательным человеком, которого ты когда-либо видел, и если он волшебным образом вновь не станет моим другом, может быть, ты наконец поймешь, что на самом деле проблема не во мне. Я лишь реагирую, как умею, черт возьми.
– Мне пора.
Я усмехаюсь, пока парень собирает свое спортивное снаряжение.
– Да, конечно, иди. Прости, что не был с тобой так любезен.
– Хорошо, Рубен.
– Передай своему отцу, чтобы он не волновался. Я принял все к сведению! Отныне я буду таким доброжелательным, что вы меня не узнаете.
Последнюю часть фразы я выкрикиваю в закрытую дверь.
Киган смотрит на меня и приподнимает бровь.
– Знаешь, мальчик, мне кажется, что ты мог бы лучше, – говорит он, опуская гантель на пол.
Щеки пылают, я хмурюсь и возвращаюсь к тренировке.
Очень трудно сохранять доброжелательный вид во время интервью, но мне это удается. Потому что, в отличие от некоторых, я прекрасно понимаю, что эмоции не должны мешать работе.
Я был мил с Заком настолько, насколько это возможно, с тех пор как мы покинули отель. В автобусе я спросил Зака, как он себя чувствует (хорошо, спасибо). Спросил, как ему спалось (ага, отлично). Я спросил, слышал ли он о клубнике в шоколаде, которую продают в Бельгии, и думает ли, что нам удастся ее попробовать (не знаю, наверное).
С каждым вопросом он все больше отстранялся от меня, глядя настороженными карими глазами. Как будто я угрожал ему оружием, а не задавал обычные повседневные вопросы. Время от времени я поглядывал на Джона, чтобы узнать, не заметил ли он. Парень всю поездку смотрел в окно и яростно кусал нижнюю губу. Энджел на протяжении всего пути разговаривал по телефону.
На самом деле интервью – это первый раз, когда кто-то вообще вспомнил о моем существовании с того момента, когда Джон оставил меня в спортзале.
Мы с Джоном сидим на кремовом диване, а Энджел и Зак расположились в креслах по обе стороны. У стены сидит Эрин и листает iPad, Киган покачивается на скрещенных ногах, осматривая комнату, а Пенни с нетерпением наблюдает за нами. Сегодня у нас берут интервью две девушки лет двадцати, обе одеты с ног до головы в одежду дорогих брендов. Они милы и, к счастью, не пытаются давить на нас своими вопросами, как некоторые другие.
Сегодня шуток меньше, чем обычно. Напряжение висит в воздухе, как одеяло, высасывая весь кислород, гася наш огонь.
Джону лучше всех удается игнорировать сложившуюся обстановку. Сейчас он рассказывает историю становления Saturday. Он отвечает на большую часть вопросов о группе. В конце концов, он учился этому всю свою жизнь.
– На самом деле поначалу мы с Энджелом не были близки, – говорит он. – Рубен был моим лучшим другом, и именно он как бы втиснул меня в группу на концерте в конце года. – Парень изображает, как запихивает что-то маленькое в отверстие, и девушки смеются.
– Они не захотели выступать с сыном известного продюсера? – спрашивает одна из них, сверкая глазами. Уфф. Щекотливая тема. Но Джон не дрогнул.
– Они не знали! Я держал это в секрете, вымышленное имя, все такое. Вот почему я уверен, что нравлюсь им таким, какой я есть. – Он подмигивает.
– Кроме, может быть, Энджела? – спрашивает вторая девушка.
Энджел поднимает руку.
– Могу я для протокола сказать, что Джон – мой мальчик?
– Твой мальчик? – неуверенно переспрашивает девушка.
– Я не имею ничего против Джона. Он классный парень. – Энджел перегибает палку с этим «признанием», а Джон изображает пальцами сердечко и прижимает его к груди.
Девушка усмехается и наклоняется вперед.
– Итак, когда вы, ребята, познакомились, они знали тебя как Ричи. На тот момент это было твое имя?
– Да. Если вы уточните у правительства, то меня до сих пор так зовут. Но что они понимают?
Джон улыбается сам себе.
– Зачем ты сменил его?
– На самом деле это забавная история. Однажды девушка увидела меня на улице и упала в обморок, представляете? Просто, бам, женщина упала посреди тротуара. Она приходит в себя и говорит мне: «Боже мой, вы так великолепны, я думала, что увидела ангела в реальной жизни». Так это имя и прилипло.
Он рассказывает это совершенно спокойно. Фанаты пошучивают, что он рассказывает разные истории всякий раз, когда его спрашивают о происхождении прозвища, и я уверен, что эти девушки в курсе, потому что они не выглядят удивленными.
– Значит, вы двое хорошие друзья? – спрашивает одна из них, и я сразу замечаю изменение тона. Я гримасничаю.
– Ага.
– Все дружат? До нас дошли слухи, что, возможно, есть те, кто недолюбливает друг друга.
Ну, это было мягко сказано. Не может быть, чтобы этот вопрос прозвучал случайно. Если бы