– Тогда в чем?
– Что, если я использовал его? – шепчет Рубен. – Что, если я подружился с ним, чтобы потом спеть перед его отцом?
– Неправда. Было очевидно, что он тебе понравился.
– Да, знаю. Но все равно, это может быть не так. Все это произошло не потому что мы были хорошими людьми, или потому что работали усерднее всех остальных, или даже просто потому что нам сказочно повезло. Это случилось потому, что моя мама безжалостна, и, возможно, я тоже.
Я рассматриваю его.
– Ты не безжалостный. Ты хороший человек.
– Подожди, подожди. У меня есть точка зрения. Когда ты поцеловал меня, я подумал, что ты меня используешь. По-моему, я уже говорил тебе об этом. Говорил? Ну ладно. Я думал, ты используешь меня, как все остальные. Как любой другой парень. Они всегда натуралы и экспериментируют, или они геи, но хотят прославиться. А потом я начал думать о тебе, и такой «черт!». Наверное, это карма. Я был мудаком с Джоном, и теперь мне придется расплачиваться за это вечно. Никто никогда не полюбит меня таким, какой я есть. Меня всегда будут использовать. Так вот, – заканчивает он, склонив голову набок. – Вот почему я был так расстроен. По большому счету.
Я просовываю руку ему под рубашку.
– Без обид, – говорю я, – но это глупо. У тебя не будет плохой кармы, потому что ты не плохой парень. Ты лишь подружился с парнем после того, как мама подтолкнула тебя; такое случается. И даже если ты был проклят или что-то в этом роде, я разрушил проклятие, потому что я тебя не использую. – Он скользит пальцами по моим бедрам, и я откидываю голову назад. – Хотя я бы не возражал использовать тебя для кое-чего…
– Ты пьян.
– А ты секси.
Он грустно улыбается.
– Что, если я превращаюсь в свою маму, Зак?
Я притягиваю его ближе.
– Послушай меня. Твоя мама – худший человек в мире. А ты самый лучший. Ты совсем на нее не похож.
– Спасибо, – стонет он. – Вау, хорошо. Я в постели с горячим парнем, и все, что я могу делать, это говорить о своей маме.
– Чем бы ты хотел заниматься?
– Не уверен. Но думаю, будет лучше, если ты снимешь рубашку.
Я смеюсь, затем снимаю верх. Опускаюсь обратно, скользя рукой туда, где она была раньше, – под его рубашку.
– Лучше? – спрашиваю я.
Он целует меня, его рука лежит посередине моей груди. Он ложится, и я двигаюсь, оказываясь на нем сверху, а его ноги на моих бедрах. Он все еще одет, а я в джинсах.
Мне и так нравится.
Рубен делает паузу.
– Спасибо, что выслушал меня. Никогда не думал, что расскажу кому-нибудь то, что сказал тебе.
– Я рад, что ты это сделал, – говорю я.
Он касается моей серебряной цепочки, которая свисает между нами.
– И типа я все осознаю, понимаешь? – говорю я. – Я знаю, как ужасно чувствовать себя использованным. Хочу, чтобы ты знал, что я так никогда не поступлю, и мне жаль, что Адонис так с тобой обошелся.
– Мм-хмм. Один очень дерьмовый пример среди миллиона.
– Хотя он был горячим.
– О, ты заметил?
– Еще бы, – говорю я. – В то время я этого не осознавал, но ревновал.
– Ты мне больше нравишься. Плюс, что немаловажно, ты не мудак. – Он на мгновение закрывает глаза. – Эй, помнишь, как мы встретились в первый раз?
– Это трудно забыть.
Я опаздывал в лагерь и ворвался в свою хижину, чтобы выгрузить вещи, а потом поспешить на инструктаж. Случайно ворвался к Рубену, который вернулся к себе, чтобы взять свой ингалятор. Он закричал, а затем бросил в меня подушку и сказал, чтобы я никогда больше так не делал. Позже он признался, что испугался, потому что смотрел «Пятницу, 13-е» как раз перед тем, как приехать в лагерь.
– Каким было твое первое впечатление обо мне? – спрашивает он.
Я вспоминаю прошлое. На самом деле уже не помню все точно. Я мчусь в свой домик, а потом у меня кровь стынет в жилах, когда я понимаю, что только что ворвался к парню, которого никогда не встречал. Даже при первом взгляде на него я понял, что хочу понравиться Рубену.
– Я тогда подумал, что ты особенный, – говорю я. – Сразу понял, что ты будешь иметь большое значение в лагере, вокруг тебя была такая атмосфера.
– Это мило, – мягко говорит он.
– А помнишь, как увидел меня в первый раз?
– Да.
– И?
– Помню, как подумал: как тут будешь спокойным, деля домик с таким горячим парнем?
Я едва могу сдержать улыбку.
– А теперь? – спрашиваю я, целуя его за ухом.
– Думаю, все прошло отлично.
– Я тоже.
Я так пьян, но все равно не могу не думать об этом. Неужели я нравлюсь Рубену дольше, чем я думал? И как давно он мне нравится? То, что я пьяно признал, было правдой; я ревновал к парню, с которым он флиртовал на вечеринке у Энджела. Я всегда испытывал сильные чувства к Рубену, но теперь думаю, что в этих чувствах всегда было что-то романтическое.
Может быть, раньше я просто не был готов принять их.
– Эй, – говорит он, – ты когда-нибудь думал о нас как о…
Я заполняю за него пробел.
– Паре?
– Да.
– Конечно.
Его брови приподнимаются.
– И?
– Ну, я не хочу отказываться от всего этого, так что это кажется немного неизбежным.
– Я тоже так думаю.
– Так что… – я смеюсь. – Да.
Он прикусывает губу.
– Хотя встречаться было бы круто. Просто говорю.
– Да, – говорю я, мой голос низкий и размеренный.
– Мы не обязаны, ничего такого, – говорит он. – Но для протокола, если бы ты спросил меня, я бы сказал «да».
– Если бы ты спросил меня, я бы тоже сказал «да». Для протокола.
Немой вопрос висит между нами.
– Тогда решено, – говорит он, ухмыляясь. – Мы оба этого хотим, так что одному из нас просто нужно спросить другого.
– Да. Хочешь, чтобы это был я, или сам?
Его глаза загораются.
– А если мы спросим одновременно? Или это глупо? О боже, я пьян, не обращай на меня внимания.
Он закрывает лицо рукой.
– Эй, Рубен, – говорю я.
Он шевелит пальцами, смотрит на меня.
– Да?
– Не хочешь спросить меня кое о чем?
Улыбка, которую он дарит, делает мою жизнь лучше.
То, о чем он спрашивает дальше, полностью соответствует действительности.
Глава 15Рубен
Я сижу в гостиничном номере Пенни в Праге, она укладывает волосы для сегодняшнего концерта, когда приходит сообщение от мамы.
Интересная статья о том, как тяжелые металлы в водопроводной воде убивают полезные кишечные бактерии и вызывают прыщи. Стоит заняться проблемами с кожей?
– Проблемы с кожей? – Пенни недоверчиво заглядывает мне через плечо. – Какие проблемы с кожей?
Зак, у которого уже распущены волосы в его совершенно растрепанном и развевающемся на ветру стиле, сидит у стены с блокнотом и с глухим стуком хлопает рукой по покрытому ковром полу.
– Серьезно? – спрашивает он.
Очевидно, ему не нужны никакие объяснения.
Энджел и Джон, оба растянувшиеся на застеленной кровати Пенни в ожидании собственных стрижек, стонут в унисон, в то время как Энджел притворяется, будто сворачивает кому-то шею. Похоже, им тоже ничего не нужно объяснять.
Пенни, которая ничего не понимает, опускает ножницы.
– Я что-то упустила? – спрашивает она.
Я закрываю оскорбительное сообщение и засовываю телефон обратно в карман.
– Это всего лишь моя мама. Скидывает статьи о том, что мы переживаем во время гастролей, и именно поэтому произошла ситуация в Берлине, и в ней говорилось, что мои прыщи – еще одно доказательство.
Она прислала фотку пару дней назад, и, конечно, я не мог не просмотреть ее. Там был увеличен масштаб до тех пор, пока горстка прыщей на моем лбу и подбородке не заняла большую часть экрана. Думаю, это из-за того, что я меняю свою строгую процедуру очищения лица на сеансы поцелуев с Заком.
– Что, эти две маленькие штучки? – спрашивает Пенни, подходя, чтобы окинуть мое лицо критическим взглядом. – Это не из-за стресса или потому, что ты пьешь воду из-под крана. Это потому, что ты подросток.
– Ну, в защиту Вероники, мы тоже испытываем стресс, – говорит Энджел, двигая ногами в воздухе, лежа на спине. – Нам больше не разрешают отдыхать, на случай, если ты еще не слышала.
– В защиту Вероники, – повторяет Зак, хлопая блокнотом по ногам для наглядности. – Не то предложение, которое я когда-либо надеялся услышать.
– Эй, теперь это твоя теща, – шутит Джон. – Прояви немного уважения.
– О, я проявлю к ней уважение, – ворчит Зак. – Я даже написал для нее песню.
Энджел оживляется и перекатывается на бок, чтобы посмотреть на Зака.
– Это то, что ты писал вчера? Что-то вроде «Я бы бросил тебя волкам, но ты слишком отвратительна, и они тебя не сожрут»?
– Это «гниль в твоей душе распространилась тебе на кожу», но на самом деле да.
– Ой, ты написал для моей мамы песню раньше, чем для меня? – Я сдуваю прядь волос, которая падает мне на лицо. – Где же романтика?
Зак колеблется, сама невинность.
– Я… ты хотел песню?
Мое сердце переполняет нежность. Как кто-то может быть таким чертовски милым и всегда стремиться угодить, я никогда не пойму.
– Напиши, конечно, – Джон смеется. – Вы, ребята, такие глупые, папа не позволит этому появиться на следующем альбоме.
Затем он поет партию Зака в Unsaid:
– Ты – буря, разорвавшая меня на части, но, к сожалению, ты починил мое сердце… – Он смотрит на Энджела и жестом приглашает его присоединиться.
– Рубен, – поют они вместе в совершенной гармонии вместо слова «детка».
Зак выглядит так, словно хочет провалиться сквозь землю.
– Лично мне нравится песня про волков, – говорю я. – Надо выпустить ее.
– Если эта песня войдет в следующий альбом, тогда им придется и мою выпустить, – говорит Энджел, подтягиваясь, чтобы сесть прямо, скрестив ноги.
– Ты написал песню? – спрашивает Зак, его тон наполовину заинтересованный, наполовину настороженный.
– Да, этим утром, – Энджел прочищает горло. – Дама из Южной Каролины засунула чеснок себе во влагалище. Она утверждала, что это нормально…