– Зак, как ты на самом деле относишься к тому, чтобы совершить каминг-аут после тура по России?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты знаешь, что я хочу это сделать, и ты в курсе, что руководство разрешило это сделать после России. Но как насчет тебя? То, что нам дали добро, не значит, что ты действительно этого хочешь.
Я сижу, нахмурив брови.
– Я хочу этого.
– Точно? Или ты просто соглашаешься с этим, потому что я этого хочу? Ты ведь знаешь, что это не обязательно, верно?
– Все не так. Я не боюсь каминг-аута.
– Не бояться чего-то и хотеть этого – разные вещи.
– Знаю, но… Я не против того, чтобы сделать это. Во многом это станет облегчением. Все в порядке.
Его взгляд спускается вниз, а плечи едва заметно ссутуливаются.
– Что? – спрашиваю я. – Я сказал что-то не то?
– Ты никогда так не делаешь.
– Подожди, что?
– Прости, это прозвучало более грубо, чем я предполагал. Я просто очень устал и раздражен.
– Хочешь вздремнуть? – усмехаюсь я, но он долго не отвечает.
– Да.
– Все в порядке, я понимаю.
Он хмурится и переворачивается на бок. Я ложусь и придвигаюсь ближе, так что мы оказываемся в ложбинке матраса, и наши тела прижаты друг к другу. Я целую парня в затылок.
– Я просто никогда не знаю, чего именно ты хочешь, – тихо произносит он.
Я слышу тревожные звоночки.
– Что ты имеешь в виду?
Он вздыхает.
– Ничего. Не волнуйся.
Это звучит так, как будто я реально должен начать беспокоиться, но я тоже устал и не в настроении обсуждать свои чувства и истинные мотивы. Не сейчас.
– Может, мне лучше уйти, чтобы ты мог немного поспать?
Наступает тяжелая пауза. Когда Рубен отвечает, его голос звучит тихо.
– Не надо.
Я притягиваю его ближе, силясь игнорировать тот факт, что, очевидно, я сделал что-то не так и не знаю, что именно.
– Хорошо.
– Привет, ребята, – произносит Энджел мрачным голосом.
Мы втроем сидим на кровати Рубена, на коленях у которого лежит планшет. Честно говоря, я ожидал, что Энджел пошутит или хотя бы улыбнется, но сейчас он выглядит совершенно другим человеком.
Его рука и нога в гипсе, на виске повязка, но он держится молодцом. Часть того напряжения, которое я испытывал в последнее время, уходит.
– Итак, – начинает Энджел, – кто из вас сказал им, что у меня проблемы с наркотиками?
Я смотрю на остальных, все избегают взгляда Энджела.
Наконец, Джон подает голос.
– Я сказал им, что тебе, вероятно, нужна помощь.
Энджел закатывает глаза и откидывается назад.
– Я знал это. Я знал…
– Так и есть, – перебивает его Джон. – Ты чуть не умер, Энджел.
– Это могло случиться с кем угодно.
– Это случилось, потому что ты был под кайфом. Ты спрыгнул с балкона, Энджел. Ты был под наркотой.
– Зак и Рубен тоже спрыгнули с балкона.
– И если бы они пострадали, то это была бы твоя вина.
Энджел вздрагивает от этих слов и полными шока глазами рассматривает палату.
– Тебе, должно быть, это нравится, да?
– Что это значит?
– Да ладно тебе. Ты же всегда проповедуешь о том, что нужно поступать правильно, быть взрослым, и как ужасно, что я хочу повеселиться, пока у меня еще есть возможность. При первой же возможности ты сдаешь меня Chorus. У меня даже нет зависимости, просто та ночь была не из лучших.
– В последнее время у тебя было очень много таких ночей.
Энджел смеется резко и горько.
– Знаешь что? Да пошел ты, Джон. Заносчивый, претенциозный ублюдок. Ты ведь понимаешь, что люди терпят тебя только из-за твоего папаши, верно?
– Я не собираюсь с тобой спорить.
– Знаешь, почему мне кажется, будто ты так настроен против меня? Это не связано с тем, что ты весь такой правильный и набожный. Это из-за того, что ты знаешь, что если бы хоть раз присоединился ко всеобщему веселью, то люди не захотят иметь с тобой ничего общего. А ты так боишься дать им повод от тебя отгородиться. Ты просто еще один несносный богатенький мальчик, который плачется своему папочке всякий раз, когда он с кем-то не согласен или все его ненавидят.
С лица Джона сходят все краски.
– Ты так не думаешь.
– Да, так и есть. Я ненавижу тебя.
– Ты злишься на меня, потому что знаешь, что я прав, и не хочешь признавать это.
– Мне кажется, я ненавижу тебя с тех самых пор, как встретил.
– И я не собираюсь извиняться за то, что сделал. Я не буду извиняться за то, что попросил помощи вместо того, чтобы сидеть и смотреть, как ты убиваешь себя.
– Ты же знаешь, что после этого между нами все кончено? Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Между нами все кончено.
– Пусть лучше все будет кончено, чем ты погибнешь! – кричит Джон в экран грубым и измученным голосом.
Экран чернеет, когда Энджел завершает разговор. Дыхание Джона прерывистое, и он закрывает рот дрожащей рукой.
Только сейчас я понимаю, что сжимаю руку Рубена так сильно, что кончики его пальцев становятся фиолетовыми. Я ослабляю хватку.
– Он не это имел в виду, – шепчу я. – Я знаю Энджела, понимаешь? Парень просто злится.
Джон не отвечает. Он просто смотрит на экран.
Рубен отпускает меня и обнимает Джона со спины. Тот обхватывает руки Рубена, костяшки его пальцев белеют.
В дверь стучат, и я открываю ее, чтобы впустить Эрин.
Она замечает Рубена и Джона на кровати. Мое подавленное выражение лица. Включенный планшет.
– Энджел звонил, да? – спрашивает она.
Мы киваем. Никто из нас не произносит ни слова.
– Ну, как вы уже, наверное, поняли, Chorus и Galactic приняли решение касательно турне.
– И? – выкрикивает Джон.
– Они пришли к выводу, что ты прав, Джон. Энджелу нужно время, чтобы восстановиться. Турне отложили.
Я бы хотел, чтобы это было похоже на победу.
Но это не так.
Даже близко не так.
Глава 21Рубен
Полет домой проходит в полном молчании.
Я надеюсь хоть немного вздремнуть. Видит бог, в последнее время мне совершенно не удавалось выспаться, потому что даже с закрытыми глазами мой разум отказывался успокаиваться. Он бурлит и трещит, перескакивая с темы на тему с неуемной энергией крохотной колибри.
Энджел и его реабилитация, мы все еще не знаем об этом ничего, кроме туманных обещаний.
СМИ и их теперь уже сочувственное обсуждение Энджела и его состояния из-за аварии.
Джон и то, как он ушел в себя после того, как наконец-то выступил против отца. Как я понимаю его страх перечить родителям.
Зак и то, как его улыбка начала тускнеть с тех пор, как он открылся своей матери. Как эта улыбка полностью исчезла после аварии. Он собирается встретиться с мамой впервые после того, как признался ей. А я буду в полнейшем раздрае, не в состоянии держать его за руку или броситься ему настречу, если что-то пойдет не так.
Моя мама и то, как она, казалось бы, беспокоилась о самом Энджеле меньше, чем о том, как это повлияет на турне. Плюс ко всему я послал ее куда подальше. Словно произошедшее тем вечером не было достаточным оправданием моего поведения.
Я должен попытаться вернуться к прежней жизни в доме родителей. Рядом с матерью. Без группы. Без Зака.
От темы к теме. Как будто мой мозг тщетно пытается настроиться на нужную радиостанцию. Я пытаюсь заглушить его, нацепив наушники и включив «В этом доме», но это удается мне лишь наполовину.
Такое ощущение, что мы находимся в воздухе целую вечность, – до такой степени, что я начинаю всерьез задумываться о том, что, возможно, Джефф никогда и не планировал нас освобождать и что он тайно перенаправил самолет, чтобы в последнюю минуту воспользоваться рекламной возможностью или что-то в этом роде. А может быть, все не так и сложно. Может быть, мы просто застыли, подвешенные в одном месте, и больше никогда не вернемся домой. Может быть, ожидание и барахтанье в своем горе – это все, что сейчас существует.
Внезапно пилот объявляет, что скоро мы приземлимся в Лос-Анджелесе, и я наконец-то открываю глаза. Зак, который весь полет сидит со мной плечом к плечу, смотрит на меня, но не произносит ни слова. Не улыбается.
Обычно Энджел и Зак остаются в самолете, пока остальные высаживаются. Однако сегодня мы оставляем его одного. Команда проходит мимо парня, прощаясь с ним с наигранным дружелюбием. Джон крепко обнимает Зака, и у меня в горле встает комок, когда я смотрю на это. Секунды неумолимо убегают.
И вот они уходят. Пришло мое время прощаться.
Я не готов к этому.
Я не расставался с ним дольше чем на несколько часов с тех пор, как мы начали европейский тур. Теперь же я чувствую, будто меня насильно отрывают от него. Как я могу выйти из самолета один, вернуться домой без Зака, заснуть без его запаха на моей подушке и проснуться только под эхо созданной нами симфонии?
Я чувствую, что жизнь вот-вот выйдет из колеи. Это выводит меня из себя.
Стиснув зубы, я грубо притягиваю его к себе, вдыхаю аромат волос и стискиваю их между пальцами, чтобы освежить в памяти воспоминания о том, как я держал его в своих объятиях. Эти воспоминания будут поддерживать во мне жизнь до нашей следующей встречи.
– Скоро увидимся? – говорю я, когда мы отстраняемся друг от друга.
Он сглатывает, и уголки его рта приподнимаются.
– Скоро. Напишешь мне, когда вернешься домой в целости и сохранности?
Я киваю вместо ответа, потому что боюсь, что если открою рот, то слова будет невозможно остановить.
Глубоко вздохнув, я выхожу из самолета за Джоном и спускаюсь по трапу на асфальт. Я пытаюсь успокоить себя, пока шагаю. У нас есть телефоны. У нас есть Wi-Fi. Все будет хорошо. Это просто перерыв.
На этот раз нет никаких фанфар, когда команду сопровождают в аэропорт два охранника из Chase. Вместо этого нас проводят через черный ход в частную зону, подальше от толпы людей с их фотографиями, видеокамерами и криками. Лишь негромкий гул, нарушаемый объявлениями и отработанными приветствиями персонала аэропорта. Я едва успеваю протереть глаза и встряхнуться, прежде чем прощаюсь с Джоном у обочины. Затем парень садится в свою машину, а я – в свою. На этом все заканчивается. Я совершенно один. Возвращаюсь к родителям без возможности этого избежать. Между нами нет никаких преград. Нет разницы во времени.