Ее слова проникают в сердце.
– Он хочет знать, чего ты хочешь, – говорит она. – Скажи, если бы все зависело от тебя, то что бы ты сделал?
– Я хочу быть с ним, – говорю я. – И я хочу работать над этим.
Кажется, я понял.
Нет, серьезно.
– У меня есть идея, – говорю я. – Думаю, будет лучше все выяснить лицом к лицу. Я знаю, что до аэропорта ехать долго, так что у меня к тебе большая просьба.
Она улыбается.
– Возьму ключи.
У меня настоящий план.
Сначала мама отвезла меня в квартиру Пенни. Я написал ей и обрисовал ситуацию, и она согласилась, так что теперь у меня совершенно новая стрижка, на которую я не могу перестать смотреть. Она короткая, но спереди закрывает лоб. Пенни назвала это современным стилем эмо, и она вполне уверена, что это положит начало новому тренду. Если, конечно, Chorus позволит публике увидеть ее. А может, они попросят меня спрятать волосы, пока они не отрастут.
После стрижки мы с мамой поехали в аэропорт и вдвоем сели на следующий рейс в Лос-Анджелес. Как только мы приземлились, я взял букет цветов с заправки рядом с аэропортом, и теперь они лежат на заднем сиденье машины, которую мама арендовала. Я проигнорировал голос, говоривший мне, будто они ему не понравятся и он сочтет это странным. Даже если и так, я все равно это сделаю.
Так что да.
Рубен знает, что все обсудим, но он не знает когда. Возможно, я совершаю ошибку, но, по крайней мере, это моя ошибка. Конечно, это рискованно, я могу сесть в лужу перед парнем, которого очень люблю, и заставил маму проделать весь этот путь со мной без всякой причины.
Мы подъезжаем к дому Рубена, мама паркуется. Мои инстинкты подсказывают поговорить с ней, убедиться, что все в порядке, что это хороший план. Но я уверен в своей задумке. Хорошо это или плохо, но это моя идея, и я собираюсь довести ее до конца.
– Пожелай мне удачи, – говорю я, хватая букет цветов с заднего сиденья.
Снаружи темно, светят только уличные фонари.
– Тебе она не нужна. Просто откройся ему, это все, что нужно.
Я выхожу на улицу и подхожу к входной двери. Звоню. Ладони сильно вспотели, скользкие от пластиковой упаковки цветов. Дверь распахивается, и я вижу Веронику. Она смотрит на меня сверху вниз, и, возможно, впервые за все время я вижу, как она расплывается в легкой улыбке.
– О, Зак, привет, – говорит она. – Рубен не говорил, что ты придешь, заходи.
Рубен появляется в конце коридора.
– Все в порядке, мам, – говорит он, проскальзывая мимо нее, вставая в дверях.
Черт. Черт, черт, черт.
Он смотрит на цветы, когда Вероника уходит, затем снова на мое лицо.
– Срань господня, твои волосы.
– Тебе нравится?
– Мне нравится.
Мы заходим внутрь, и я протягиваю ему цветы. Он берет их, затем подносит к носу.
– Они милые.
– Они с заправки, – говорю я, затем вздрагиваю. – Я хотел купить тебе что-нибудь получше, но все остальное было закрыто.
Теперь мои ладони реально вспотели.
– Хорошо, – говорит он. – Итак, ты хотел все обсудить?
– Да. Я приехал сказать, что я тебя услышал и буду работать над тем, что ты сказал. Я знаю, что не слишком активный. Но теперь хочу быть другим. Я знаю, чего хочу, и это ты.
– Хорошо, но что это значит?
– Я хочу быть с тобой. Делать все рядом с тобой. И если ты хочешь покончить с этим, то супер, я буду уважать твое решение. Но быть с тобой я хочу больше всего на свете. Хочу, чтобы весь мир увидел. Больше никаких пряток. И да, в идеале хочу остаться в группе. Но если не смогу получить и то и другое, тогда я выбираю тебя.
Он пинает землю.
– Это чертовски хорошая речь.
– Я старался. И послушай, я буду стараться говорить все как есть. Это произойдет не сразу. Приложу много усилий. Но я это сделаю. Не для того, чтобы быть с тобой, а потому, что мне это нужно. Если хочешь быть со мной, то я готов на все.
– А если я этого не сделаю?
Я колеблюсь.
– Чего не сделаешь?
– Не буду с тобой. Тогда что?
Мой голос тверд, когда я отвечаю:
– Я думал об этом, и даже если ты не хочешь быть со мной, я все равно сделаю каминг-аут. И я никогда не стану автором песен, если мне не разрешат писать то, что мне нравится; у меня всегда будет одна рука, связанная за спиной. И все то, что я сказал о Saturday, не относится к нам. Только к Джеффу. Я не горю желанием покидать группу, меня все устраивает, но я хочу уйти от него. Наверное, мы не сможем, не знаю. Но я очень этого хочу.
Он бросает цветы рядом с собой.
– Ух ты. Это первый раз, когда я действительно уверен в тебе.
– Ну, серьезно. Я должен делать это почаще, это здорово. Я типа неудержимый.
Он смеется, наконец-то улыбаясь.
– Звучит как стихи, которые ты бы записал в свой блокнот.
– Ох. Справедливо. Знаешь какие-нибудь слова, которые рифмуются с «неудержимый»?
– Ничего не приходит на ум. – Он делает глубокий вдох, и его плечи расслабляются. – Спасибо тебе. Ты не представляешь, как сильно мне нужно было все это услышать.
– Итак, мы снова вместе?
– Зак, мы не расставались. Мне просто нужно было знать, что ты уверенно шагаешь рядом со мной, а не тащишься, брыкаясь и крича. – Он улыбается и подходит ближе. – Мне кажется или это похоже на фильм, где нарастает музыка и мы целуемся под дождем?
Я оглядываюсь вокруг. Никакой музыки, только слабое стрекотание сверчков в траве. Мне всегда нравился этот звук.
– О, правда? – спрашиваю я. – А мы должны, ну знаешь, сделать это?
Он хватает меня за рубашку, притягивает к себе и целует.
Теперь, когда мы с Рубеном собрались совершить каминг-аут, мы приняли совместное решение рассказать остальным членам группы о наших планах.
Наступило утро после моей громкой тирады, мы в спальне Рубена с включенным Zoom. Джон уже ждет, но Энджел еще не присоединился, хотя видел ссылку в групповом чате.
– Ты уверен в этом? – спрашивает он.
– Полностью. А ты?
Он кивает.
Энджел выходит на связь, а затем Рубен начинает звонок.
– О, привет, красивая прическа, – говорит Энджел.
– Спасибо.
– Что случилось? Конечно, это собрание не просто для того, чтобы показать нам стрижку.
Я прочищаю горло.
– Э, нет, эм, у нас есть новости. Мы решили, что хотим сделать каминг-аут, даже если Chorus нам этого не позволит.
– О черт.
– Да, – говорит Рубен. – Стало ясно, что они не позволят нам сделать это на их условиях, поэтому мы создаем свои собственные.
– Правильно, – говорит Джон.
– Но мы хотели сначала посоветоваться с вами, – говорю я. – Потому что это повлияет на всех вас.
– Я за, – говорит Энджел. – Разнеси их.
– Джон?
Джон морщит лоб.
– Я думаю, что это отличная идея. Вы должны быть самими собой. Стремно, что они попросили тебя держать свою ориентацию в секрете.
Меня наполняет прилив облегчения. Я знал, что Энджел будет согласен сделать что-то настолько хаотичное, но Джон гораздо более сомнительный, когда дело доходит до такого рода вещей.
А потом он удивляет меня еще больше.
– У меня есть идея, – говорит он. – Раз уж на то пошло, мы должны сделать все правильно.
Мы обсуждаем все до тех пор, пока не взвешиваем все варианты.
– Прекрасно, – говорит Рубен. – Я согласен, если все согласны.
Я протягиваю руку, и Рубен хватает ее. Мне не нужно ничего говорить. Очевидно, что я полностью в деле.
Остается только Энджел. Он ухмыляется.
– Давайте устроим хаос.
Глава 27Рубен
Толпа уже два дня выстраивается в очередь в Центральном парке.
Пока Пенни делает нам прическу и макияж, изо всех сил жалуясь на то, как мы запустили себя без ее регулярного ухода, – наша команда отправляет сотни бутылок воды в толпу. Это выглядит так, будто им не все равно, но на самом деле они просто не хотят, чтобы во время их дежурства кто-то упал в обморок от солнечного удара или обезвоживания. Конечно, я тоже переживаю, но мои чувства проистекают из «боже, это было бы ужасно», а их ближе к «боже, это прервет концерт».
Мы расположились в хорошо охраняемой палатке за сценой, окруженные стоящими фанатами, измученным персоналом, шипящим в наушники, и низким гулом близлежащих генераторов. Зак и Джон сняли свои куртки, повесив их на спинки пластиковых стульев. К счастью, мы с Энджелом были одеты в футболки. Послеполуденное солнце сегодня немного припекает, но, по крайней мере, мы не будем находиться на нем слишком долго. Мы выйдем, дадим интервью, впервые исполним Overdrive, отправим краткое сообщение от Джона фанатам, а затем еще две песни. Легко.
По крайней мере, таков официальный план. Вот только все будет несколько иначе.
Я высовываю голову из палатки, чтобы мельком взглянуть на толпу. Я мало что вижу сквозь охрану, но болтовня подсказывает, что они начали выстраиваться в очередь, чтобы встать перед сценой. Мой желудок сжимается. Это первый раз за много лет, когда я нервничаю перед выступлением.
Чья-то рука ложится мне на плечо, и я поворачиваюсь, видя Зака. Он ничего не говорит, но выражение его лица показывает мне, что он знает – я не в порядке.
– Что будет, если после этого мама отвернется от меня? – спрашиваю я.
Зак кивает в сторону палатки, и я следую за ним в укромный уголок. Ну, по крайней мере, настолько укромный, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Никто не должен нас слышать из-за шума, но он все равно говорит тихо.
– Если она отвернется от тебя за то, что ты рассказал миру, кто ты такой, она потеряет право называть себя твоей матерью, если она уже не потеряла его. В этом она больше не имеет права голоса, Рубен. Ты не маленький ребенок. Ты невероятный, вдохновляющий человек, и это она должна беспокоиться о том, что потеряет свое место в твоей жизни.
Грустная улыбка приподнимает уголок моего рта.
– Теоретически я это знаю. Но только не практически. То есть что мне делать, если она позвонит мне и скажет, чтобы я не возвращался домой?