Брент пожал плечами:
– Пусть длится столько, сколько продлится. Если потребуется, я возьму свой лондонский особняк штурмом, чтобы забрать оттуда сестру.
Добсон поднялся и взял свой плащ. Одевшись, он подошел к двери и проревел в коридор имя какого-то Джека. Тот оказался высоким симпатичным молодым человеком и явился незамедлительно, чтобы получить приказ: следовало собрать отряд из десяти человек и подогнать одну или две кареты для арестованных. Потом Добсон захлопнул дверь и снова обратился к Бренту с Олимпией:
– Только об одном я ничего не услышал… Как вы собираетесь поступить с детьми, которых сегодня спасете? – Он скрестил руки на широкой груди.
– Для начала заберу их к себе, – заявила Олимпия.
– Но их может оказаться довольно много…
– У меня большой дом. Правда, сомневаюсь, что они останутся со мной надолго. У троих из них есть свои семьи, хотя Ноа, как мне кажется, вряд ли захочет вернуться домой, – добавила баронесса, взглянув на Брента.
– Нет, он останется со мной и Томасом – так же как Тед и Питер, – сказал Брент.
– Но для детей ведь существуют дома призрения, работные дома и так далее… – заметил Добсон. Отвращение к подобным заведениям явственно слышалось в его голосе.
– И мы все прекрасно знаем, что эти заведения собой представляют! – заявила Олимпия. – Нет, я сама займусь детьми.
Полицейский пожал плечами:
– Я полагаю, большинство из них просто разбегутся в разные стороны, когда мы там объявимся.
– О нет, вряд ли. Видите ли, они прикованы к своим кроватям.
Не переставая удивляться, как быстро Добсону удалось собрать отряд и добраться до Доббин-Хауса, Олимпия, стоявшая рядом с Полом, наблюдала, как он повел полицейских на захват здания. Добсон, говоря о домах призрения, работных домах и прочем, делал вид, что ему совершенно безразлично, что случится с детьми после того, как он вытащит их из Доббин-Хауса, однако Олимпия видела, что это всего лишь поза. В детстве он наверняка и сам настрадался, кочуя по сиротским домам.
Тут захлопали двери, и это прозвучало для Олимпии как музыка. После того как они с Брентом описали расположение дома, Добсон расставил вокруг своих людей с таким расчетом, чтобы перехватить тех посетителей, которые попытаются скрыться. Вскоре послышались гневные выкрики мужчин, считавших себя слишком важными фигурами и, следовательно, неприкосновенными, но Олимпии было наплевать на них: она уставилась на дверь дома, откуда уже должны были появиться дети.
– Это довольно унизительно – вот так прятаться в карете, – сказал Брент; его голос звучал глухо из-за опущенных на окнах шторок.
– Вас слишком хорошо знают, милорд, – отозвалась баронесса.
– Но вас тоже могут узнать.
– Сомневаюсь. Я не так много разъезжаю по городу, редко появляюсь на приемах и вдобавок – в мужском костюме. А вон и детей выводят.
При виде детей у нее болезненно сжалось сердце. Почти все они были закутаны в одеяла, шли спотыкаясь, и многие выглядели ошеломленными и испуганными. Причем мальчиков было больше, чем девочек. И некоторые из девочек были уже почти девушками. Олимпия выпрямилась, когда Добсон подвел к ней четверых мальчишек. Она сразу узнала Генри, потому что он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, полными надежды; когда же она протянула к нему руки, малыш кинулся к ней в объятия. Но трое других с опаской разглядывали ее, и Олимпия, чтобы успокоить их, сказала:
– Граф ждет вас в карете. – Все трое тотчас сообразили, о ком речь, и у Олимпии отлегло от сердца – они все-таки нашли тех самых мальчишек. – А у меня дома вас ждет Томас.
Брент так и не высунулся из кареты, а мальчики быстро залезали внутрь, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь зеваке. Олимпия же нагнулась и взяла Генри на руки. Мальчик обнял ее за шею, уткнувшись лицом в плечо. Она проглотила комок в горле, чтобы не разрыдаться. «Надо будет дать ему время прийти в себя, прежде чем приступать с расспросами о его родителях», – подумала баронесса.
– Кареты битком набиты детьми, – объявил подошедший Добсон. Он отправил полицейских за дополнительными экипажами, которые, конечно же, потребовались. – Из них с десяток – девочки-подростки, и все они просят отпустить их домой. Вы уверены, что сумеете разместить их у себя?
– По крайней мере одну ночь им ведь нужно где-то провести. А может, и не одну. Им потребуется одежда, потребуется еда и так далее и так далее… Все будет в порядке, дорогой мистер Добсон. Вот к чему Уоррен полностью готов – так это к нашествию детей. Мы выясним, кто они такие и есть ли у них дом. – Она кивнула в сторону экипажей, заполненных мужчинами и женщинами из Доббин-Хауса. – А что будет с этими?
– Помимо того, что мы с моими парнями набьем карманы, я предвижу несколько высылок в колонии, нескольких вздернем, а также обеспечим Ньюгейт новыми заключенными, которым окажут самый горячий прием постоянные обитатели этого скорбного заведения. Окажут, как только узнают, чем эти люди зарабатывали на жизнь.
– Другие преступники посчитают, что эти люди – негодяи?
– Не все, но будет достаточно и тех, кто сделает их существование невыносимым. Большинство заключенных в Ньюгейте когда-то тоже были маленькими крошками, которых могли купить и продать в любой момент. Поэтому они презирают тех, кто занимается подобными делами. Обязательно сообщите, если узнаете от детишек что-нибудь важное. А я сообщу вам, если что-то узнаю про детей. Всего доброго, миледи.
– Хочешь поехать ко мне домой, Генри? – спросила Олимпия мальчика, вцепившегося в нее.
– Да, миледи. Мне там понравится.
С помощью Пола баронесса поднялась в карету и усадила Генри себе на колени. Олимпия чуть не расхохоталась, увидев вблизи троих сводных братьев Брента. У нее возникло впечатление, что она разглядывала самого Брента в разном возрасте. У Теда были серые глаза, которые, он вероятно, унаследовал от матери графа, так как отец его был голубоглазым. Голубые глаза были у Питера. Причем и Тед, и Питер были сплошь в синяках. А бедняжка Ноа казался запуганным и жался к Бренту.
– Вот что я хочу спросить… – неохотно начал Брент. – Кто отправил вас туда?
– Ублюдок Уилкинз! – воскликнул Тед. Вспыхнув от смущения, он посмотрел на Олимпию. – Пардон, миледи.
– Все в порядке, – ответила она, поглаживая Генри по спине.
Тед опять повернулся к Бренту.
– Уилкинз разыскал нас в деревне. Он пришел вместе с двумя разбойниками из Лондона. Нас быстро одолели, а потом мы с Питером очутились в том проклятом доме.
«Питер совсем недавно превратился в подростка», – подумала Олимпия. И он был очень красив – с огромными голубыми глазами и белокурыми вьющимися волосами, волнами спадавшими на плечи. Тед же казался грубоватым. Его черные прямые волосы оказались слишком уж длинными, и он тоже был еще далеко не мужчиной. У маленького же Ноа глаза зеленого цвета, а волосы – такого же оттенка, что и у Брента, причем выражение лица казалось прямо-таки ангельским. Олимпия надеялась, что он слишком мало времени провел в Доббин-Хаусе и поэтому не пострадал.
– Слушай, Ноа, – обратился к нему Брент, – а как ты там очутился?
– Ее светлость пришла за мной, когда я полол клумбы. С ней был Хоулт – слуга, и он схватил меня и зажал ладонью рот, чтобы я никого не смог позвать на помощь. Потом они отвезли меня в то место и получили за меня много денег. Ее светлость объяснила, что делает уборку в доме, но мне это было непонятно. Я ведь вообще не захожу в хозяйский дом. Как бы я там мог напачкать? Когда я ее спросил об этом, она засмеялась, а потом сказала, что я родился в грязи, в грязи и умру. И еще сказала, что теперь ей по крайней мере не нужно будет больше кормить меня.
– Ты останешься у меня и больше никогда не увидишь ее.
– Это хорошо. Только мне хочется повидаться с сестрой.
– Ладно, посмотрим, что тут можно сделать.
– Вы отправите нас назад в Филдгейт, милорд?
– В том случае, если вы сами захотите. Сегодня выспитесь как следует, успокоите Томаса, а завтра утром поговорим.
Граф посмотрел на Олимпию, и сейчас в его глазах было столько ярости, что ей сделалось не по себе. При этом было очевидно, что за гневом его скрывались боль и чувство вины.
Олимпия взглянула на Генри – тот с опаской наблюдал за Брентом.
– А ты, Генри, можешь рассказать, как оказался в том доме?
– Я же сказал: меня отвезла туда мама и получила деньги, – ответил мальчик.
– Я помню. Просто хотела убедиться, что все правильно поняла. Как зовут маму?
– Полли. Так папочка называл ее. «Моя нежная Полли», – говорил он всегда.
– Ты знаешь, как его зовут?
– Джералд.
– Этого недостаточно, мой милый мальчик. – Баронесса откинула вьющиеся пряди с его лица. – Какой Джералд? Джералд-пекарь? Джералд-мясник? – Она увидела, как Генри улыбнулся ее словам, и у нее появилась надежда, что ребенок не очень пострадал, попав в Доббин-Хаус.
– Маркиз Джералд. То есть… Джералд Хамфри Томас Уильямс Уандерстоун, пятый маркиз Уандерстоун-Хилл. – Малыш улыбнулся, огласив полное имя своего отца, и добавил: – Он меня заставил все это выучить.
– Твой отец – маркиз Уандерстоун-Хилл?! – изумился Брент. У него даже голос слегка охрип.
– Я называл его папочкой, – сказал Генри.
– Но твоя мать продала тебя в Доббин-Хаус?..
– Она сказала, что больше не любит меня, а по папочке сходит с ума. Сказала, что так он снова вернет ей всю свою любовь, вместо того чтобы любить меня. – Нижняя губка у малыша задрожала. – Я не забирал все себе. Только совсем немножко.
Олимпия прижала его к себе и погладила по голове.
– Конечно, не забирал. Отцам полагается любить своих маленьких детей. Ты не сделал ничего плохого.
– Только он не пришел за мной.
– Это совсем не значит, что он не пытался разыскать тебя. Мы просто наткнулись на тебя первыми. – Олимпия молилась, чтобы все ею сказанное оказалось правдой. – И последний вопрос… Леди, у которой глаза как у его светлости, – она видела тебя?