ьми, а когда Джером работает, он отлично ладит с собаками.
Она не удивлена, что смерть Лаки так сильно ударила его, и не только потому, что это было так необычайно жестоко, но и потому, что семья Робинсонов потеряла своего любимого Оделла из-за застойной сердечной недостаточности в прошлом году. В этот четверг и пятницу нет ни одной пропавшей или похищенной собаки, и это хорошо, потому что Холли слишком занята, а Джером сидит дома и занимается своими делами. Проект, который начинался как школьная газета, теперь стал для него приоритетом, если не откровенной одержимостью. Его родители сомневаются в решении своего сына принять то, что он называет “годом разрыва".- А вот Холли-нет. Она не обязательно думает, что Джером собирается шокировать весь мир, но у нее есть идея, что она заставит его сесть и обратить на это внимание. Она верит в него. И Холли Хоуп тоже. И это тоже.
Она может только краем глаза следить за развитием событий, связанных со взрывом в средней школе, и это нормально, потому что их было немного. Еще одна жертва скончалась-учитель, а не ученик—- и несколько детей с незначительными травмами были выписаны из различных районных больниц. Г-жа. Алтея Келлер, единственный человек, который действительно разговаривал с курьером-подрывником, пришла в сознание, но ей почти нечего было добавить, кроме того факта, что посылка якобы была из школы в Шотландии, и что межатлантические отношения были в еженедельной газете Пайнборо вместе с групповой фотографией общества Nemo Me Impune Lacessit (возможно, иронично, но, вероятно, нет, все одиннадцать Импунов, как они себя называли, пережили взрыв невредимыми). Фургон был найден в соседнем сарае, очищенный от отпечатков пальцев и отбеливателя-очищенный от ДНК. Полиция была завалена звонками от людей, жаждущих установить личность преступника, но ни один из этих звонков не дал результатов. Надежды на скорую поимку сменяются страхами, что парень, возможно, еще не закончил, а только начинает работать. Холли надеется, что это не так, но ее опыт общения с Брэди Хартсфилдом заставляет ее опасаться худшего. В лучшем случае, думает она (с холодностью, которая когда-то была ей чужда), он покончил с собой.
В пятницу днем, когда она заканчивает свой отчет Лейк Фиделити, звонит телефон. Это ее мать, и с этими новостями Холли была в ужасе. Она слушает, говорит соответствующие вещи и позволяет матери обращаться с ней как с ребенком, которым, по ее мнению, Холли все еще является (хотя цель этого звонка будет заключаться в том, чтобы Холли вела себя как взрослая), спрашивает, помнит ли Холли о том, что надо чистить зубы после каждого приема пищи, не забывает ли она принимать лекарства во время еды, не ограничивает ли она свои фильмы четырьмя фильмами в неделю и т. д., прием. Холли старается не обращать внимания на головную боль, которую почти всегда вызывают звонки ее матери—и этот звонок в особенности. Она уверяет свою мать, что да, она будет там в воскресенье, чтобы помочь, и да, она будет там к полудню, так что они смогут съесть еще один ужин всей семьей.
Моя семья, думает Холли. Моя поганая семья.
Поскольку Джером всегда выключает телефон, когда работает, она звонит Тане Робинсон, маме Джерома и Барбары. Холли говорит Тане, что не сможет поужинать с ними в воскресенье, потому что ей нужно ехать в северную часть штата. Что-то вроде срочного семейного дела. Она объясняет, и Таня говорит: “о, Холли. Мне так жаль это слышать, милая. С тобой все будет в порядке?”
- Да” - говорит Холли. Именно так она всегда говорит, когда кто-то задает ей этот ужасный вопрос. Она почти уверена, что говорит нормально, но как только вешает трубку, закрывает лицо руками и начинает плакать. Это все та милашка, которая делает это. Чтобы кто-то звонил ей, которая была известна в старших классах как Джибба-Джабба, милая.
Чтобы хотя бы к этому вернуться.
В субботу вечером Холли планирует свою поездку с помощью приложения Waze на своем компьютере, делая остановку, чтобы пописать и заправить свой Prius. Чтобы добраться туда к полудню, ей придется уехать в семь тридцать, что даст ей время на чашку чая (без кофеина), тосты и вареное яйцо. После того как эта основа была тщательно подготовлена, она два часа лежала без сна, так как не спала в ту ночь, когда взорвалась школа Макриди, а когда все-таки засыпала, ей снился Чет Ондовски. Он рассказывает о кровавой бойне, которую видел, когда присоединился к отряду быстрого реагирования, и говорит то, что никогда бы не сказал по телевизору. Он говорит, что на кирпичах была кровь. Там был ботинок, в котором все еще была нога, говорит он. Маленькая девочка, которая плакала по своей маме, говорит он, кричала от боли, хотя он старался быть нежным, когда брал ее на руки. Он рассказывает все это своим лучшим голосом "только факты", но во время разговора рвет на себе одежду. Не только карман пиджака и рукав, но сначала один лацкан, а потом и другой. Он срывает с себя галстук и рвет его пополам. Затем рубашка прямо спереди, отрываясь от пуговиц.
Сон либо исчезает прежде, чем она успевает приступить к работе над брюками своего костюма, либо ее сознание отказывается вспоминать об этом на следующее утро, когда звонит телефон. В любом случае, она просыпается, чувствуя себя неуютно, и ест свое яйцо и тосты без всякого удовольствия, просто подпитываясь для того, что будет трудным днем. Обычно она наслаждается поездкой, но перспектива этой поездки давит ей на плечи, как физический груз.
Ее маленькая синяя сумочка—то, что она называет своей обычной сумкой,—стоит у двери, набитая чистой сменой одежды и туалетными принадлежностями на случай, если ей придется остаться на ночь. Она перекидывает ремень через плечо, спускается на лифте из своей уютной квартирки, открывает дверь и видит Джерома Робинсона, сидящего на крыльце. Он пьет кока-колу, а рядом с ним лежит его рюкзак с наклейкой "жизнь Джерри Гарсии".
- Джером? Что ты здесь делаешь?- И потому, что она ничего не может с собой поделать: “и пьет кока-колу в семь тридцать утра, ого!”
“Я поеду с тобой” - говорит он, и взгляд, который он бросает на нее, говорит, что спорить бесполезно. Это нормально, потому что она не хочет этого делать.
- Спасибо, Джером” - говорит Холли. Это тяжело, но ей удается не заплакать. “Это очень мило с твоей стороны.”
Джером проехал первую половину пути, и на остановке "газ-и-Пи" на автостраде они поменялись местами. Холли чувствует, что ее страх перед тем, что ее ждет (нас, поправляет она себя), начинает приближаться, когда они приближаются к кливлендскому пригороду Ковингтон. Чтобы сдержаться, она спрашивает Джерома, как продвигается его проект. Его книга.
“Конечно, если ты не хочешь говорить об этом, я знаю, что некоторые авторы этого не делают—”
Но Джером достаточно охотно согласился. Она начиналась как обязательное задание для класса под названием "Социология в черно-белом цвете". Джером решил написать о своем прапрадедушке, родившемся от бывших рабов в 1878 году. Олтон Робинсон провел свое детство и раннюю зрелость в Мемфисе, где в последние годы девятнадцатого века процветал черный средний класс. Когда желтая лихорадка и белые банды линчевателей ударили по этой прекрасно сбалансированной субэкономике, большая часть черной общины просто подняла ставки, оставив белых людей, на которых они работали, готовить себе еду, утилизировать свой собственный мусор и вытирать обшарпанные задницы своих собственных детей.
Олтон поселился в Чикаго, где работал на мясокомбинате, копил деньги и открыл музыкальный центр за два года до сухого закона. Вместо того чтобы закрыться, когда "Бидди начали ломать бочки" (это из письма, которое Элтон написал своей сестре—Джером нашел в хранилище целый клад писем и документов), он сменил место и открыл Саут-Сайдскую забегаловку, ставшую известной как "Черная Сова".
Чем больше Джером узнавал об Элтоне Робинсоне—о его связях с Альфонсом Капоне, о трех его побегах от убийц (четвертый прошел не так удачно), о его вероятной побочной роли в шантаже, о его политическом царствовании,—тем больше росла его газета и тем более незначительной казалась его работа для других классов. Он сдал длинное эссе и получил похвальную оценку.
“Это была своего рода шутка, - говорит он Холли, когда они проезжают последние пятьдесят миль своего путешествия. “Эта бумага была всего лишь верхушкой айсберга. Или как первый куплет одной из этих бесконечных английских баллад. Но к тому времени я уже прошел половину весеннего семестра, и мне нужно было наверстать упущенное на других курсах. Заставить мать и отца гордиться собой, ты же знаешь.”
“Это было очень по-взрослому с твоей стороны, - говорит женщина, которая чувствует, что ей никогда не удавалось сделать так, чтобы ее мать и покойный отец гордились ею. “Но это, должно быть, было тяжело.”
“Это было трудно, - говорит Джером. “Я был весь в огне, малыш. Хотелось бросить все остальное и погнаться за прапрадедушкой Элтоном. У этого человека была сказочная жизнь. Бриллианты, жемчужные булавки и норковое манто. Но позволить ему немного состариться было правильным решением. Когда я вернулся к ней—это было в прошлом июне—я увидел, что у нее есть тема, или могла бы быть, если бы я правильно сделал свою работу. Ты когда-нибудь читала "Крестного отца"?”
- Прочитала книгу, посмотрела фильм” - быстро отвечает Холли. “Все три фильма.- Она чувствует себя вынужденной добавить: - последний не очень понравился.”
- Ты помнишь эпиграф этого романа?”
Она отрицательно качает головой.
- Это от Бальзака. ‘За каждым большим состоянием скрывается преступление.- Это была та самая тема, которую я видел, хотя удача ускользнула от него задолго до того, как он был застрелен в Цицероне.”
- Это действительно похоже на Крестного отца, - удивляется Холли, но Джером отрицательно качает головой.
- Это не так, потому что черные люди никогда не могут быть американцами так же, как итальянцы и ирландцы. Черная кожа выдерживает плавильный котел. - Я хочу сказать ... . .- Он делает паузу. “Я хочу сказать, что дискриминация-это отец преступности. Я хочу сказать, что трагедия Элтона Робинсона заключалась в том, что он думал, что через преступление он может достичь какого-то равенства, и это оказалось химерой. В конце концов его убили не потому, что он перешел дорогу Поли Рикке, который был преемником Капоне, а потому, что он был черным. Потому что он был негром.”