“Просто ради обсуждения, каково твое место работы? И какие у тебя там дела?”
Ответ на эти вопросы может означать подписание ей смертного приговора, если она сломается, Холли это знает, но сейчас уже слишком поздно поворачивать назад. “В Здании Фредерика.” Она называет город. “В субботу, в шесть часов, как раз перед Рождеством, мы будем совершенно одни в субботу, в шесть часов вечера. Пятый этаж. Finders Keepers.”
“А что такое Finders Keepers, собственно говоря? Какое-то коллекторское агентство?- Он морщит нос, словно от дурного запаха.
“Мы делаем несколько коллекций, - признается Холли. - В основном о других вещах. Мы -следственное агентство.”
“О Боже, неужели вы действительно частный детектив?- Он уже достаточно пришел в себя, чтобы саркастически похлопать себя по груди рядом с сердцем (если оно у него есть, Холли готова поспорить, что оно черное).
Холли вовсе не собирается гоняться за этим. - Шесть часов, пятый этаж. Триста тысяч долларов. Полтинники и сотни в коробке. Используй боковую дверь. Позвони мне, когда приедешь, и я сообщу тебе код замка по смс.”
“Там есть камера?”
Этот вопрос ничуть не удивил Холли. Он же телерепортер. В отличие от чужака, убившего Фрэнка Питерсона, камеры-это его жизнь.
“Есть, но он сломана. От ледяной бури в начале этого месяца. Ее еще не починили.”
Она видит, что он в это не верит, но так уж случилось, что это правда. Эл Джордан, управляющий зданием, - лентяй, которого давно следовало бы уволить (по скромному мнению Холли и Пита). Это не просто камера бокового входа; если бы не Джером, люди с офисами на восьмом этаже все еще тащились бы вверх по лестнице до самого верха здания.
“Внутри двери есть металлоискатель, и он действительно работает. Он встроен в стены, и увернуться от него невозможно. Если ты придешь раньше, я буду знать. Если ты попытаешься взять с собой пистолет, я буду знать об этом. Следишь за мной?”
“Да.- Теперь уже без улыбки. Ей не нужно быть телепатом, чтобы понять, что он считает ее назойливой, назойливой сукой. Холли это вполне устраивает; это лучше, чем быть слабаком, боящимся собственной тени.
- Садись в лифт. Я его услышу, там очень шумно. Когда она откроется, я буду ждать тебя в холле. Там мы и произведем обмен. Все записано на флешку.”
“А как мы обменяемся?”
“Пока это не имеет значения. Просто поверь, что это сработает, и мы оба уйдем.”
“И я должен доверять тебе в этом?”
Еще один вопрос, на который она не собирается отвечать. - Давай поговорим о другом, что мне от тебя нужно.” Здесь она либо скрепляет сделку, либо нет . . . а может, и нет.
“Что же это такое?- Теперь он говорит почти угрюмо.
- Старик, о котором я тебе рассказывала, тот самый, который тебя заметил—”
- Как? Как он это сделал?”
“И это тоже не имеет значения. Дело в том, что он уже много лет не спускает с тебя глаз. Десятилетия.”
Она внимательно наблюдает за его лицом и удовлетворяется тем, что видит там: шок.
“Он оставил тебя в покое, потому что думал, что ты гиена. Или ворона. Что-то такое, что живет на обочине дороги. Не очень приятно, но отчасти так . . . Ну, не знаю, наверное, экосистема. Но потом ты решил, что этого недостаточно, не так ли? Ты подумал, зачем ждать какой-то трагедии, какой-то резни, когда я могу сделать свою собственную. СДЕЛАЙ САМ, да?”
От Ондовского ничего не было. Он просто наблюдает за ней, и хотя его глаза сейчас неподвижны, они ужасны. Это ее смертный приговор, и она его не просто подписывает. Она сама его пишет.
“Ты уже делал это раньше?”
Длинная пауза. Как раз в тот момент, когда Холли решила, что он не собирается отвечать—что и будет ответом,—он это делает. “Нет. Но я был голоден.- И он улыбается. От этого ей хочется кричать. - Ты выглядишь испуганной, Холли Гибни.”
Нет смысла лгать об этом. “Так и есть. Но я тоже полон решимости.- Она снова наклоняется вперед, в его пространство. Это одна из самых трудных вещей, которые она когда-либо делала. “Итак, вот еще что. На этот раз я дам тебе пропуск, но больше никогда так не делай. Если ты это сделаешь, я буду знать.”
“А что потом? Ты пойдешь за мной?”
Теперь настала очередь Холли молчать.
“А сколько копий этого материала у тебя на самом деле есть, Холли Гибни?”
“Только одна, - говорит Холли. “Все записано на флешку, и я отдам ее тебе в субботу вечером. Но.- Она тычет в него пальцем, и ей приятно видеть, что он не дрожит. “Я знаю твое лицо. Я знаю вас обоих в лицо. Я знаю твой голос, то, что ты сам можешь не знать.- Она думает о паузах, чтобы победить шепелявость. - Иди своей дорогой, ешь свою гнилую пищу, но если я даже заподозрю, что ты стали причиной еще одной трагедии—еще одной школы Макриди,—тогда да, я приду за тобой. Я буду охотиться за тобой. Я взорву твою жизнь.”
Ондовски оглядывает почти пустой ресторанный дворик. И старик в твидовой кепке, и женщина, которая смотрела на манекены в витрине "навсегда 21", исчезли. Есть люди, стоящие в очереди фастфуда,но их спины повернуты. - Я не думаю, что кто-то следит за нами, Холли Гибни. Я думаю, что ты сама по себе. Я думаю, что смогу протянуть руку через этот стол, свернуть твою тощую шею и исчезнуть прежде, чем кто-нибудь поймет, что произошло. Я очень быстр.”
Если он увидит, что она в ужасе—а это так, потому что она знает, что он в отчаянии и ярости от того, что оказался в таком положении,—он может это сделать. Наверное, так и будет. Поэтому она снова заставляет себя наклониться вперед. “Возможно, ты недостаточно быстр, чтобы удержать меня от того, чтобы выкрикнуть твое имя, которое, я думаю, знают все в районе Питтсбургского метро. Я и сама довольно быстра. Не хочешь ли ты воспользоваться этим шансом?”
Есть момент, когда он либо принимает решение, либо делает вид, что принимает. - В субботу вечером, в шесть часов, Фредерик-Билдинг, пятый этаж. Я принесу деньги,а ты отдашь мне флешку. Все так?”
“Таковы условия сделки.”
“И ты будешь хранить молчание.”
“Если только не будет другой школы Макриди, то да. Если это так, я начну кричать то, что знаю, с крыш домов. И я буду кричать до тех пор, пока кто-нибудь мне не поверит.”
“Хорошо.”
Он протягивает ей руку, но, похоже, ничуть не удивляется, когда Холли отказывается пожать ее. Или даже прикоснуться к нему. Он встает и снова улыбается. Это единственное, что заставляет ее чувствовать себя кричащей.
- Эта школа была ошибкой. Теперь я это понимаю.”
Он надевает темные очки и уже на полпути пересекает ресторанный дворик, прежде чем Холли успевает заметить его уход. Он не лгал, говоря, что был быстр. Возможно, она смогла бы избежать его руки, если бы он потянулся через маленький столик, но у нее есть свои сомнения. Один быстрый поворот-и он исчез бы, оставив женщину с подбородком на груди, как будто она задремала над своим маленьким обедом. Но это лишь временная передышка.
- Ладно, - сказал она. Только это. Никаких колебаний, никаких просьб о гарантиях. Никаких вопросов о том, как она могла быть уверена, что какой—то будущий взрыв, приводящий к многочисленным жертвам—автобус, поезд, торговый центр вроде этого-не его рук дело.
Школа была ошибкой, сказал он. Теперь я это понимаю.
Но именно она была той ошибкой, которую нужно было исправить.
Он не собирается платить мне, он хочет убить меня, думает она, забирая свой нетронутый кусок и чашку из "Старбакса" в ближайший мусорный бак. Потом она почти смеется.
Как будто я не знала этого с самого начала?
На парковке торгового центра холодно и ветрено. В разгар сезона праздничных покупок он должен быть полным, но только в половину. Холли прекрасно сознает, что она сама по себе. Есть большие пустые пространства, где ветер действительно может сделать свою работу, онемев ее лицо и иногда почти заставляя ее шататься, но есть также скопления припаркованных машин. Ондовски может прятаться за любой из них, готовый выскочить (я очень быстр) и схватить ее.
Она пробегает последние десять шагов до машины и, оказавшись внутри, нажимает на кнопку, запирающую все двери. Она сидит так с полминуты, пытаясь взять себя в руки. Она не проверяет свой Фитбит, потому что ей не понравились бы его новости.
Холли отъезжает от торгового центра, каждые несколько секунд поглядывая в зеркало заднего вида. Она не верит, что за ней следят, но все равно переходит в режим уклончивого вождения. Лучше перестраховаться, чем потом жалеть.
Она знает, что Ондовски может ожидать, что она вернется домой пригородным рейсом, поэтому она планирует провести ночь в Питтсбурге и завтра сесть на Амтрак. Она заезжает в "Холидей Инн Экспресс" и включает телефон, чтобы проверить сообщения, прежде чем войти внутрь. А вот и письмо от ее матери.
- «Холли, я не знаю, где ты, но дядя Генри попал в аварию в этом чертовом месте на Роллинг-Хиллз. Возможно, у него сломана рука. Пожалуйста, позвони мне. Пожалуйста.- Холли слышит и горе своей матери, и старое обвинение: я нуждалась в тебе, а ты меня разочаровала. Снова.
Подушечка ее пальца находится в миллиметре от того, чтобы ответить на звонок матери. Старые привычки трудно сломать, а позиции по умолчанию трудно изменить. Румянец стыда уже обжигает ее лоб, щеки и горло, и слова, которые она скажет, когда мать ответит, уже звучат у нее во рту: "мне очень жаль. А почему бы и нет? Всю свою жизнь она извинялась перед матерью, которая всегда прощала ее с таким выражением лица, которое говорило: "о Холли, ты никогда не меняешься". Ты всегда только разочаровываешь. Потому что у Шарлотты Гибни тоже есть свои позиции по умолчанию.
На этот раз Холли задумчиво погрозила ей пальцем.
А почему, собственно, она должна сожалеть? За что ей извиняться? Что ее не было там, чтобы спасти бедного полоумного дядю Генри от перелома руки? Что она не ответила на звонок в ту минуту, в ту самую секунду, когда позвонила ее мать, как будто жизнь Шарлотты-это самая важная жизнь, настоящая жизнь, а Холли - всего лишь отбрасываемая тень ее матери?