Для людей с активной формой конфликта самооценки характерна идеализация не только самих себя, но и всего того, что их окружает, в том числе родительской семьи. О себе они нередко любят рассказывать как об отпрысках «особой» семьи – интеллигентной, или очень богатой, или имеющей особенное происхождение («особенные корни»), говорить о своей принадлежности к избранной («благородной») фамилии. Как правило, такие рассказы содержат значительные искажения истины и представляют собой не более чем идеализацию, призванную поддержать чувство личного достоинства их автора. В тех же случаях, когда гордиться точно «нечем» – человек вырос в небогатой и незнатной семье, кто-то из родителей пил, родители обладали непрестижными профессиями, – он демонстрирует удивительную забывчивость во всем, что касается его детства, избегает в разговорах тем, связанных с родительской семьей, игнорирует предложение рассказать что-то о его ранних годах или рассказывает весьма лаконично и формально. В подобных случаях такие люди ощущают много стыда, связанного с родительской семьей, – словно она позорит их, снижает их статус, несмываемым пятном ложится на их жизнь. Стыд этот достаточно легко может быть замечен во время непосредственного контакта. Аналогичным образом такой человек может очень стыдиться своей старенькой «немодной» матери, когда кто-то приходит к нему домой и застает его с родными, и поэтому всячески избегает приглашать знакомых или коллег к себе.
Может показаться, что люди с активной формой конфликта самооценки – надутые, напыщенные, самовлюбленные павлины, к которым не может быть никакого сочувствия. Однако это далеко не так. Со стороны бывает трудно ощутить то, что на самом деле происходит у них в душе, то, что они всеми силами стараются скрыть от глаз окружающих, – постоянное чувство своей ничтожности и неуместности, постоянный жгущий стыд в связи с собственным Я, постоянные усилия, направленные на поддержание собственного достоинства всеми доступными средствами. Внутреннее ощущение себя у такого человека похоже на то, что мы могли бы почувствовать, если бы постоянно ощущали грызущий голод и, пытаясь утолить его, при любой возможности набрасывались на еду, однако даже с полным желудком продолжали бы ощущать тот же голод. Реальное ощущение Я у таких людей совсем не связано с чувством величия – это переживание голодного, ничтожного и несчастного Я с крайне нечеткими границами, и от него они всеми силами пытаются защититься, собирая извне доказательства того, что с ними все в порядке, что они значимые и весьма достойные люди, однако эти защиты работают лишь очень короткое время. Такой человек приложит все свои силы для того, чтобы заключить на работе самую выгодную и дорогую сделку, получить статус лучшего студента на курсе, прославиться в качестве самого высококлассного менеджера, однако в лучшем случае лишь на пике своего торжества он ощутит себя более комфортно, чем обычно. Уже проснувшись на следующий день утром, он почувствует в глубинах своей души привычный холод, опустошенность, горькое одиночество и переживание собственной ничтожности.
Таким образом, активная и пассивная формы конфликта самооценки связаны с изначальным переживанием собственного недостоинства и неценности и стыда в связи с этим. И в том, и в другом случаях человеку трудно ценить и уважать себя. Однако в ситуации с пассивной формой он переживает это более непосредственным образом, не развивая самоуверенности и высокомерия, а также постоянного принижения других с целью защиты собственного Я.
2.4. Обвинение себя – обвинение других
Вина – это переживание, которое возникает, когда человек в реальности или в воображении (фантазии) причиняет ущерб другому (другим), ущемляет его интересы или права. Также вина может быть связана с тем, что человек в действительности или в мыслях нарушает социальные ценности и нормы, которые разделяет. Социальные нормы и представления и их нарушение являются центральной предпосылкой, опосредующей чувство вины. Например, если я разделяю норму, что по отношению к старшим родственникам (и не только родственникам) необходимо проявлять почтительность, то буду переживать вину всякий раз, когда в реальности (или в своих фантазиях) буду поступать с кем-то из них непочтительно. Муж, изменяющий своей жене и придерживающийся нормы о супружеской верности при этом, будет мучиться от сильного чувства вины; тот же, кем эта норма не интернализована (не присвоена), чувства вины не испытывает, а лишь старается держать все в тайне, опасаясь скандала.
Чувство вины, таким образом, является культурно обусловленным: ведь социальные нормы разных культур существенным образом различаются. Девушки, вступающие в сексуальные отношения до брака, несомненно, переживают это в первой трети XXI века несколько иначе, чем в первой трети XX.
Вина, таким образом, возникает там, где социальная норма вступает в противоречие с эгоцентрическими тенденциями человека. Семилетний ребенок, поддавшийся непосредственному порыву и съевший верхний слой именинного торта еще до того, как тот был подан на стол, несомненно, оказывается именно в такой ситуации. Они нередки в жизни каждого из нас, однако для людей с описываемым типом психологического конфликта они очень актуальны и значимы. Обычно существуют какие-то внутренние причины для того, чтобы это было так. Например, во внутренней реальности человека присутствует некая жесткая и даже жестокая, потенциально обвиняющая и карающая часть, которая требует неукоснительного соблюдения моральных норм и принципов и наказывает его, когда этого не происходит. (Некоторые люди называют эту часть совестью, однако я не могу с этим полностью согласиться. Мне больше близка точка зрения, что истинная совесть говорит из глубины души человека тихим шепотом, а вовсе не тащит его на плаху за то, что он, например, недостаточно почтительно разговаривал с кем-то или что-то упустил.) Как правило, эта внутренняя часть формируется, когда ребенка воспитывают в условиях жестких моральных норм, ограничений и запретов («голоса родителей» потом будут звучать у него внутри) либо тогда, когда родители поступали вразрез со своими обязанностями (пили, гуляли либо попросту отсутствовали), а ребенок был вынужден со многим справляться без опоры на них. В этом случае ему приходится «выращивать» в себе внутреннюю опору, которая руководит его поведением, и ею обычно оказывается эта «озабоченная» соблюдением правил, в том числе и моральных, часть.
Для понимания сути описываемого конфликта очень важно проводить четкую грань между переживаниями вины и стыда.
Вина связана с осознанием человеком того факта, что он поступил «плохо» или «неправильно» – кого-то обидел, кому-то нанес ущерб, ущемил чьи-то права, совершил поступок, идущий вразрез с социальными или моральными нормами. Чувство вины, в отличие от стыда, не затрагивает личности в целом и связано с конкретными ее поступками. В этом контексте можно говорить о так называемой репарации вины, то есть поступке, который может загладить вину и возместить причиненный ущерб. Если я обидел человека, то могу принести свои извинения, если разбил чужую тарелку – купить новую. Если годами не приезжал к собственному ребенку – приехать, поговорить с ним о произошедшем и о своих чувствах, проводить с ним время, искать контакт, восполнять упущенное, насколько это возможно в нынешней ситуации. Вина – это то, что поддается исправлению. В жизни мы чаще реагируем на собственную и чужую вину не в конструктивном, «взрослом» ключе, изыскивая возможности для репарации, а наказываем себя или других – тех, кто, по нашему мнению, виноват. Месть также служит орудием наказания. Наказать – это причинить как минимум равноценный (или с процентами) ущерб тому, кто виноват.
Помню случай из моего детства. Мы жили в коммунальной квартире; на общей кухне стояли два цветка в горшках – наш и соседки, симпатичной женщины лет тридцати пяти (она мне казалась настоящей красавицей). Однажды моей маленькой сестренке пришла в голову мысль поэкспериментировать с тем, оставляет ли ее ноготь след на листе алоэ (это был цветок соседки, на котором она оставила несколько следов своих ногтей). Когда на следующий день я вышла на кухню, то увидела ряд симметричных надрезов, сделанных ногтями, на листе уже нашего растения. Это была месть. «Ты испортила ему лист, вот и я сделала то же самое», – спокойно сказала сестре соседка – в ее голосе все-таки пробивалось затаенное торжество. Помню собственное чувство недоумения: ведь можно было просто поговорить, и сестренка, конечно, извинилась бы. Фактически соседка своим поведением сообщила следующее: «Ты виновата и наказана за это» (кроме этого, ее поведение, несомненно, содержало ряд посланий моим родителям).
В отличие от вины, стыд связан с переживанием «неподходящести», неуместности собственной личности – для данной конкретной ситуации или для этой жизни в целом. Это переживание мучительной неловкости, собственного несоответствия; это желание сгореть или провалиться сквозь землю, исчезнуть – все что угодно, но только чтобы тебя здесь не было. Мне очень близка мысль о том, что источником переживания стыда является ситуация невзаимности: ребенок тянет руки и подается телом навстречу матери, ища ее взгляда, он весь в этом «Я раскрыт тебе, я ищу контакта с тобой!», и, если мать демонстрирует явно невзаимную реакцию, например, смеется над ним (или оказывается, что это вовсе не мать, а кто-то другой, похожий на нее), ребенок прячет лицо, отворачивается и замирает (или заливается слезами). Таким образом, если вина символизируется в словах: «Я плохо поступил в том-то и том-то», «Я плохо сделал», то стыд – в словах: «Я плохой». Репарировать стыд (уменьшить ощущение стыда) невозможно. Это одно из самых труднопереносимых, болезненных переживаний.
Острое переживание стыда за себя и собственную «плохость», неуместность лежит в основе конфликта, описанного выше, – конфликта самоценности. Переживание же вины лежит в основе описываемого здесь конфликта вины.