Я люблю Рори, но порой хочу, чтобы она очнулась.
Она слишком наивная, слишком зацикленная на своих проблемах, слишком беспомощная.
Кто согласится уехать в Ирландию на два месяца для того, чтобы работать с любовью всей своей жизни, и оставит в другой стране парня, которого явно не любит?
Рори.
Все кончится слезами.
Я лишь надеюсь оказаться рядом, чтобы утереть их.
Ах, а по поводу признания? Потом.
Наши дни
На следующее утро я просыпаюсь от запаха свежеиспеченного торта и бреду на него как мультяшный герой, практически вплывая в гостиную. Какао, сахар и теплая сдоба с хрустящей корочкой. На кухне замечаю Мэла, который стоит ко мне спиной. По его влажным взъерошенным волосам понимаю, что он недавно вышел из душа, а подтянутое тело облегает темно-серый свитер и темно-синие джинсы. Мэл ходит по кухне в грязных ботинках, на столешнице рядом остывает торт. Как только наши взгляды встречаются, моя улыбка сходит на нет.
Он кошмарно выглядит.
Загорелая кожа бледная, глаза понурые и слезятся, нос красный. Он выглядит так, словно вымотался донельзя. Шея и лицо покрыты бисеринками холодного пота. Мэл переносит торт на барную стойку, чтобы тот остыл, а потом достает из-под нее небольшой подарочный пакет и ставит его рядом.
– Я ухожу, – безучастно уведомляет он.
Его грубоватый голос особенно резкий, особенно хриплый, особенно другой. За ночь что-то произошло, и я судорожно вспоминаю вчерашний день, пытаясь понять, что именно.
– Ты болен, – говорю я, не обращая внимания на его праздничные приготовления. Мне все равно, у кого день рождения. Выходить из дома в таком состоянии – плохая затея. – Останься.
Мэл качает головой:
– Это важно.
– У кого день рождения? – спрашиваю я.
– Не спрашивай, пожалуйста. – Опустив глаза в пол, он трогает свою бровь.
Странный ответ, но Мэл и сам странный. А потом я вспоминаю, что мое присутствие здесь в высшей степени нежелательно. Может, Мэл приглашен на день рождения и не хочет брать меня с собой. От этой мысли сердце пронзают стыд и обида, но я решаю не зацикливаться.
– Где Эштон? – спрашиваю я, в основном чтобы заглушить урчание в животе.
– Хе. – Мэл устало улыбается, его подернутые морщинками смеющиеся глаза похожи на глаза того веселого парня, каким он был раньше. – Пока мы спали, наш лихой парень свалил посреди ночи. Сплетни сообщают, что он сел в дублинском аэропорту на частный самолет и улетел в Таиланд кататься на слонах.
– Да быть не может! – У меня сейчас глаза вывалятся из орбит.
Мэл качает головой и кашляет. Кашель сухой и громкий, чуть не выбивает Мэлу плечо.
– Только что звонил Райнер и высказал все, что думает.
– Он, наверное, на грани нервного срыва.
Мэл пожимает плечами.
– Думать надо, прежде чем подписывать контракт с рок-звездой, которая постоянно закидывается дурью. Глупо ожидать, что такой согласится жить в Ирландии два месяца как отшельник. Вот. Взгляни сама.
Он поворачивает ко мне ноутбук и открывает новостной сайт. Эштон сидит на слоне между гидом и великолепной женщиной не старше восемнадцати лет и машет руками взад-вперед.
– Слоны, ублюдки! Самая большая сила природы со времен динозавров! Юху! – горланит он.
Я закрываю рот ладошкой, пряча улыбку.
– Вообще-то ты забыл о голубых китах. Это они самые большие животные на Земле, – бурчит его помощница – та девица, что совала Мэлу свой номер. Она идет рядом со слоном вместе с остальной свитой Эштона.
– Да, но я о млекопитающих, – фыркает Эштон.
– Киты и есть млекопитающие.
Эштон испускает истошный крик:
– Ну вот вообще класс! А теперь живо спустите меня вниз с этого вонючего придурка. Они все равно похожи на морщинистые синюшные яйца.
Я кликаю на иконку, закрывая видео, и стараюсь не обалдевать от двух миллионов просмотров на боковой панели.
Я поворачиваюсь к Мэлу.
– Ты бледный как смерть.
Я решаю проявить немного сочувствия и обсудить салфетку попозже. Судя по его виду, Мэл сейчас не жаждет вступать в дебаты. Моя основная цель – убедиться, что в ближайшее время он не выйдет за порог этого дома. На улице вспыхивает молния, по крыше барабанит дождь. На секунду гаснет свет.
Опять эта сверхъестественная чушь.
– Твое здоровье. – Мэл поднимает чашку с чаем и делает глоток.
Я обхожу барную стойку и прижимаю ладонь к его лбу. Он горит.
– Ты никуда не пойдешь, – шепчу я.
– Боюсь, я не спрашивал разрешения, Рори.
– Не пойдешь, – настаиваю я и вытираю пот с его лба. – Ты там умрешь. А я застряну тут одна-одинешенька. То еще удовольствие.
Я пытаюсь шутить, но забываю о Кэт. Какой неудобный момент. Как она умерла? Она болела? Ты заботился о ней? Пока не выясню, стоит быть более осторожной в высказываниях.
– Ты не одна. – Мэл миролюбиво клюет меня в лоб. – На чердаке живут мыши.
– Мэл, – предостерегаю я, заметив, как он смотрит на лежащие между нами ключи, и качаю головой. – Пообещай, что никуда не пойдешь.
– Что я говорил по поводу обещаний, Рори? Я даю их, только если намереваюсь сдержать. А ты? – Снова кашель.
Есть только одно место, где ему нужно сейчас находиться. В постели.
Мэл прав. Гостиная не место для сна, и именно я виновата в том, что сейчас он в таком состоянии. Мне надо было лечь в спальный мешок в его теплой комнате. Но я настояла на том, чтобы мы ночевали в разных комнатах. Теперь он больной как собака, потому что пытался мне угодить.
Я хватаю ключи, отворачиваюсь и, умчавшись в комнату Эштона, запираюсь изнутри. Мэл бежит за мной по пятам, но я захлопываю дверь, и он бьет по ней и рычит:
– Рори!
– Ложись в постель! – кричу я в ответ.
– Мне нужно ехать.
– Тебе противопоказано ехать в таком состоянии. Мэл, мне все равно, к кому ты собрался. Ты не пойдешь. Если хочешь, могу позвонить и извиниться от твоего лица.
Слышу, как он трется лбом о деревянную дверь, опускаясь на корточки. Наверное, так выбился из сил, что стоять не может.
Мэл с горечью смеется:
– Очень я сомневаюсь, что тебе будут рады.
Ой. Он снова придурок.
– К кому ты собрался? – делано равнодушно спрашиваю я, однако мой голос нервно прерывается на полуслове.
– Рори, дорогая, я не шучу.
– Мэл, тебе нельзя выходить из дома. Только если к врачу, но в таком случае за руль сяду я.
С той стороны двери молчание. В первую минуту я полагаю, что он обдумывает мое предложение. Во вторую подозреваю, что он потерял сознание. Я нерешительно открываю дверь, смотрю по сторонам, но Мэла и след простыл.
Нахмурившись, выхожу из комнаты.
– Мэл?
Бегу в гостиную. Входная дверь слегка приоткрыта. Нет, он же не…
Ключи у меня в руке, идет сильный дождь – вряд ли он только что ушел. Мечу взгляд в сторону барной стойки. Торта нет. Подарочного пакета тоже.
Господи.
Прямо в пижаме я запрыгиваю в машину и отъезжаю от дома. Вижу, как промокший до нитки Мэл идет по обочине с тортом, завернутым в пластиковый пакет. Я замедляю скорость и опускаю окно.
– Мэл! – ору я.
С волос на лицо ему стекает вода. Брови решительно нахмурены. А еще он неестественно синего цвета.
– Садись в машину! Отвезу тебя куда пожелаешь.
– Нет, спасибо.
– Мэл!
– Рори, возвращайся домой.
– Пожалуйста. Я не знала…
– Домой. – Он останавливается, поворачивается и решительно на меня смотрит.
Категоричность, с которой Мэл произносит это слово, ранит в самое сердце. Куда бы он ни направился, мне там действительно не рады.
– Тебе со мной нельзя, а я пойду, чего бы это ни стоило. Поэтому тебе остается ждать меня дома. Только зря тратишь мое время. Пока я уговариваю тебя не идти за мной, прошла уже целая минута, в течение которой я реально стою под дождем и мне становится только хуже. Понимаешь, к чему я клоню?
Почему он такой суровый? Такой грустный? Такой… злой? Вчера он вел себя совсем иначе, и я ни капли не верю, что виной тому разыгравшаяся с утра простуда.
Но я в замешательстве, в ярости и немного в отчаянии, потому укоризненно тыкаю в Мэла пальцем.
– Иди, но я вызову тебе такси. И советую к часу вернуться домой, или, клянусь богом, я найду номера телефонов твоей мамы и деда и позвоню им.
Я вжимаю ногу в педаль и уезжаю, оставив Мэла с сырым тортом, подарочным пакетом и этой натянутой между нами невидимой нитью, за которую он дергает всякий раз, когда я веду себя не так, как ему хочется.
Я бы оставила Мэлу и машину, но он не в состоянии ее вести. Боюсь, что отключится прямо за рулем.
На следующем же светофоре я звоню в таксопарк на окраине Толки и настойчиво прошу их подобрать Мэла там, где я его оставила. Говорю, что закину им сотню евро, если они выполнят мой заказ за пять минут. Потом продолжаю путь в центр и паркуюсь у газетного киоска, дрожа от унижения, причину которого не могу понять.
Честно говоря, я понятия не имею, что делать. Знаю лишь, что у меня в запасе несколько часов до возвращения Мэла с его загадочного праздника. Я открываю бардачок и нахожу пятьдесят евро. Думаю, я могу их одолжить, учитывая, что потратила больше, помогая доставить Мэла на его свидание. Я выхожу из машины и иду в магазин. Взяв корзинку, закидываю в нее лекарство от простуды, травяной чай, яркий шоколадный батончик «Кэдбери», чипсы и разрезанный треугольником сэндвич, чтобы угомонить урчащий желудок. Когда я протягиваю красивой темнокожей продавщице купюру, она переворачивает ее и, покачав головой, возвращает с виноватой улыбкой.
– Не могу их принять. Деньги испорчены.
– В смысле испорчены? – Я озадаченно смотрю на нее. Похоже, в этом городе все откровенно меня презирают. Теперь им и мои деньги противны?
– Кто-то их исписал.
Я забираю купюру и переворачиваю. И действительно: вижу на ней свое имя и дату.
Дату, когда я бросила эту банкноту в гитарный чехол Мэла.