Что бы вы там себе ни придумали, но я не первостатейный придурок.
Она точно рассталась с Хью Франтом или как там зовут того английского щеголя. Когда секс-рабыня и угрюмый поэт оказываются в одной комнате, сексуальное напряжение можно резать ножом для масла. И я в курсе, что следующие несколько дней они собираются провести так, словно миру вот-вот наступит конец.
Хотите верьте, хотите нет, но я вполне славный малый, каким бы ни изображали меня средства массовой информации. Да, бывает, что дурь употребляю. В такие моменты мне кажется, будто я счастлив, полон вдохновения, мир вокруг красочный. Все привыкли видеть меня таким улыбчивым и беззаботным парнем.
Самокрутка для меня уже стала предметом первой необходимости… А обезболивающие выписал мой врач, так что я не впихивал их в себя по собственной воле, играя в Господа Бога.
Тягу к наркотикам оправдывать не собираюсь. Но попробуйте с семнадцати лет пожить у всех на виду, и посмотрим, что произойдет с вашей самооценкой. Записана, задокументирована, транслирована и продана каждая ваша ошибка в жизни. Будьте готовы, что в любой момент вам их припомнят.
И даже не заводите тему о фотографиях члена, публичных разрывах отношений и старлетках наподобие Тейлор Свифт, которые пишут песни, какой я лузер в постели. Запишите в протокол, что я вообще не цацкался с той цыпой. Иди на хрен, Джордан Джексон. Если так подумать, тебе, наверное, нравится подобная фигня. На мой вкус, ты та еще извращенка.
Но я отвлекся.
Так что да. То есть согласен. Может, у меня и были свои мотивы вступить в тайный сговор с намерением задержаться в Греции, но они не связаны с секс-марафоном рабыни и угрюмого поэта.
Просто это создает идеальный настрой для исполнения моего грандиозного плана.
Они заняты друг другом, значит, меньше лезут в мои дела.
Меньше лезут в мои дела – больше времени на бухло и дурь.
Больше времени на бухло и дурь – меньше времени на размышления об альбоме, которому не суждено появиться на свет, потому что я никогда не запишу его, ведь к марту меня не станет.
Потому что у меня рак в последней стадии. Очень последней стадии рак с метастазами по всему телу. И тут в голову приходит мысль: пока я просто постоянно страдал от похмелья и отрывался, даже не подозревал, что мое тело сжирает себя до смерти.
Все хихоньки да хахоньки, пока толстая дама – мой врач – не пропела грустные известия. Я принял решение уйти с бумом. Не как увядающая, грустная, костлявая тень самого себя, лежащая в хосписе и смотрящая на приятную посредственную картину на стене.
Да, я не позволю репортерам заработать бабло на том, что я подобно трупу лежу в больнице.
Хотите узнать самое интересное? Я употребляю столько видов дури, что людям придет в голову только одно: рок-звезда в двадцать семь лет умер от передоза. Печально известный легендарный певец, который трудился до посинения и до такого же посинения веселился. Я, так сказать, вступаю в клуб Эми Уайнхаус и Брайана Джонса с фальшивым удостоверением личности.
Если бы хоть один из окружавших меня идиотов присмотрелся, да даже просто принюхался к моему смердящему болезнью дыханию и увидел в моих глазах весь этот тлен, то сразу бы просек, что я творю эту дичь неспроста.
Катание верхом на корове? Поездка в Таиланд? Остальная тупая чушь?
Время я теперь измеряю секундами, потому что не считаю годы, месяцы и дни. Я считаю секунды.
Йоу, Хендрикс, Моррисон, Кобейн, я иду к вам. Приготовьте место на диване и включите хорошую музыку.
Конец гребаной связи.
Я просыпаюсь, дрожа от холода, и сразу же понимаю, что Мэла нет в постели. Слышу, как он разговаривает по телефону в коридоре рядом с нашим номером. Мэл даже не рядом, но от его приглушенного голоса по коже пробегают мурашки, а соски встают торчком. Я вскакиваю и прижимаюсь ухом к двери. Каждая косточка в теле ноет в поисках ответов.
Я не пытаюсь залезть ему в душу, просто он о моей жизни знает все, а я о нем – ничего. Между нами огромная пропасть, а я лишь хочу возвести мост, пролить свет.
Я напрягаю слух, но ничего не слышу.
Внезапно дверь открывается и бьет меня по лицу, я падаю на задницу. Тру попу, чувствуя, как горят уши.
– Черт, извини. – Мэл подбегает ко мне и, нахмурившись, поднимает с пола. – Ты подслушивала?
Хм?
– Нет, – стону я, смахивая с лица прядь волос. – Я как раз хотела открыть дверь и пойти на твои поиски. А что, ты болтал со своей тайной любовницей? – невпопад шучу я.
– Нет, но близко. С Райнером, – коротко отвечает Мэл.
– Не думала, что он в твоем вкусе.
Я пытаюсь разрядить обстановку. Главное, чтобы он забыл, как я пыталась подслушать его разговор.
– Ричардс хочет, чтобы мы остались здесь до конца праздничной недели. Ты знала? Ну и наглость у этого болвана.
– Ого. Правда?
Еще одна ложь в нашем ведерке уловок, коих уже скопилось немало. Но сейчас я не чувствую вины, поскольку Мэл каждый день врет и не краснеет.
– Это проблема? – Я приподнимаю бровь, подбивая его открыть душу.
– Ты прекрасно знаешь, что да, – отвечает он, влетает в комнату и запихивает одежду в чемодан. – Я согласился на две ночи в Греции. Только на две. Даже это для меня много и идет вразрез договору с Райнером. Я улетаю.
Я бы спросила почему, но прекрасно понимаю, что он не ответит.
– Собирай вещи, принцесса. Мы уезжаем – с проектом или без него.
– Что ты хочешь сказать?
Мэл поворачивается ко мне и смотрит волком.
– Хочу сказать, что мне насрать на этот альбом. И тебе бы тоже стоило. Давай вернемся.
Он не может остаться.
Но я-то могу. И должна. Это моя работа. Четко и совершенно ясно я понимаю, что ничего не изменилось. Мэл по-прежнему хочет, чтобы я шла на грандиозные жертвы ради наших зыбких отношений. А я по-прежнему потакаю ему, потому что… почему? Из-за его красивых фиолетовых глаз? Из-за сильных мускулистых рук? Из-за трогательных песен?
Перебирайся в Ирландию в восемнадцать лет.
Брось учебу.
Уволься.
Спасибо, что хоть не попросил вылизать ему дочиста ботинки.
Я беру сумку, закидываю на плечо ремешок и направляюсь к двери.
Мэл хватает меня за запястье.
– Ты куда?
Я скидываю его руку и едко смеюсь.
– Не уверена, но там точно не будет тебя. Ведешь себя как придурок, считая, что я перед тобой в неоплатном долгу. Из-за тебя я рассталась с парнем. Ты неумолимо гонялся за мной, и ради чего? Чтобы вести себя так, словно мне нужно взять и уволиться, только потому, что ты так велел?
Мэл морщится от душевных терзаний, понимает, что сильно проштрафился. Он качает головой, вздыхает и падает на колени, прижавшись лбом к моему животу. Это не акт мольбы или преклонения, а простой милый жест.
– Прости. Веду себя как осел, но я не хотел. И поверь, я отнюдь не воспринимаю тебя как должное. Давай сегодня повеселимся. Я сделаю пару звонков и постараюсь отложить возвращение в Ирландию. Что ты хочешь?
«Тебя, – возмущенно думаю я. – Поэтому, в принципе, я и вляпалась в эту переделку».
Он понимает, о чем я думаю, и начинает хохотать, потирая щеку.
Мэл краснеет. Я все-таки таю. Вот так у нас теперь навсегда и повелось.
– Ну помимо очевидного ответа. Взаимно, кстати.
Он прикладывается горячими губами к моему животу.
– Удиви меня, – шепчу я.
– Удивить?
Мэл усмехается. Волк тоже так улыбался, а потом открыл пасть и живьем проглотил Красную Шапочку.
– Твое желание – закон, принцесса.
В день свадьбы на мне желтое летнее платье, а на губах немного блаженная улыбка. На женихе – бриджи и черная футболка, пропитавшаяся запахом теплого пива, ботинки и красная бандана на лбу.
Мы кажемся слишком юными, слишком пьяными, слишком беззаботными, но оба знаем, что наш брак не ошибка.
Просто для смелости понадобилось немного принять на грудь, чтобы вопреки всем тайнам решиться.
Через восемь часов мы с Мэлом поженились на Кипре в честь нашего договора на салфетке.
Утром, сразу же после небольшого спора, мы сели на паром, где отведали моллюсков и выпили белого вина. На подъезде к Кипру нос у Мэла обгорел, а я была счастлива и навеселе, но не настолько, чтобы вину на идею пожениться возлагать на циркулирующий в крови алкоголь.
Честно говоря, я хотела выйти за Мэла.
Всегда, с самой первой встречи, хотела за него замуж. В восемнадцать лет мое желание могло показаться незрелым до невозможности и обреченным на провал, могло… как и сейчас, в мои неполные двадцать семь. Но договор стал отличным предлогом, а я просто хотела пообещать ему вечную любовь и смерть в один день.
После того как мэр Ларнаки провел церемонию (без шуток) в присутствии других трех пар, что пришли пожениться, Мэл в ближайшем английском пабе покупает мне выпивку.
И вот мы сидим тут, наслаждаемся неправдоподобностью. Мы словно оказались в параллельной вселенной, которую я не хочу покидать, где нет мамы, Райнера и Кэллама.
Я убеждаю себя, что все выгорит. У нас получится.
Ну живем мы по разные стороны океана – и что? Я в любой момент могу к нему приехать. Он – ко мне. Мэл работает из дома, в конце-то концов. Я попробую влюбить его в Нью-Йорк и уговорить переехать ко мне.
Трудно ли вообще полюбить Нью-Йорк? Все лучшие в мире артисты его любили.
– Правда, странно, что несколько недель назад мы столкнулись на мероприятии Райнера, а теперь женаты? Я вообще не думала, что снова с тобой встречусь.
Кидаю оливку из мартини в рот. Я загорела, приятно провожу время и сексуально удовлетворена.
– Просто безумие, – соглашается Мэл и целует меня в нос.
Лицо у него красное и пахнет морским бризом, песком и ледяным пивом.
– Словно вмешалась судьба.
Саммер прибьет меня, узнав, что я связала себя узами брака с ирландским увлечением десятилетней давности, а у мамы наконец случится инфаркт, которым она угрожала мне, а Кэллам… не хочу даже думать о его реакции. Надеюсь, он никогда не узнает. Нас ничего не связывает. Мы вертимся в разных социальных кругах и работаем в разных сферах. В моей квартире он ничего не оставлял. Кэллам всегда странно себя вел, когда приходил в гости. Если так подумать, то, наверное, ему не очень нравилась Саммер.