Мэл сжимает мое плечо.
– Ты плачешь.
Я понимаю, что это так. Качаю головой.
– Прости. Раньше никогда не оказывалась так близко к смерти. Бабушка с дедушкой умерли, когда мне и трех не было. А когда умер Глен, я была подростком. Я не знала его и никогда не видела. Смешно. Мне почти двадцать семь, но до сегодняшнего дня смерть представлялась чем-то туманным и абстрактным. Вроде как она есть, но в то же время и нет. А теперь я чувствую ее всюду.
Мэл берет мою руку и целует.
– Согласен, – говорит он.
– Ты, наверное, постоянно тоскуешь по Кэтлин, – произношу я.
– Да, – задумавшись на секунду, признается Мэл. – Но еще я считаю, что когда теряешь кого-то юного и в расцвете лет, то понимаешь, насколько хрупкая штука жизнь. Понимаешь, что появился на свет не ради работы. Не ради того, чтобы мыть посуду или вовремя платить налоги, или, не знаю, чтобы подсчитывать количество выпитого или съеденного за неделю. Мы здесь не для того, чтобы получать престижные премии или зарабатывать деньги. Что проносится в голове, когда понимаешь, что все, время пришло? Это поцелуй, который ты сорвал у своей первой возлюбленной под дубом. Кувырки с братьями на пляже в солнечный день. Первый раз, когда племянница произносит твое имя и ты понимаешь, что пропал. Что отдашь ей все, что она попросит, включая конечности. Потерять кого-то в юном возрасте – все равно что пережить смертельную болезнь. Жизнь дарует тебе второй шанс, который нельзя профукать. Этот опыт либо погасит тебя, либо вынудит сиять ярче. Отличное напоминание о том, что у нас есть редкий дар, мимолетный и тот, что нельзя безалаберно растратить. Хочешь почтить память Ричардса? Живи.
– Вот почему ты никогда не стремился к славе, – хлюпаю носом. – Ты всегда хотел семейной жизни. Свой укромный уголок в этом мире.
И Мэл почти его получил. С Кэт. А потом она умерла. И теперь мне отчасти хочется вернуться в Ирландию и нарожать Мэлу детишек. Вернувшись домой после своей первой поездки, я ни с кем не делилась идеями, что роились в моей голове.
Как отчасти – и даже больше – я жалела, что приняла таблетку экстренной контрацепции. Потому что это стало бы отличным предлогом все бросить и уехать к Мэлу. Я сделала бы то, на что не решилась моя мать. Я бы попыталась.
Нахмурившись, Мэл трет большим пальцем мою щеку.
– Вот ты все и поняла, принцесса.
Следующие дни пролетают как один миг.
Мы с Мэлом занимаемся долгим, изнурительным, чувственным сексом. Часами болтаем, обнимая друг друга. Я много плачу, а он слушает – много. Мэл тщательно разрабатывает план рассказать своей семье о нашей свадьбе, а я собираюсь признаться матери.
Но на практике я не отвечаю на ее звонки, а он не заводит никаких бесед со своей семьей. Каждый день он уходит к ним в гости, но не разрешает зайти к нам домой. Я бы сказала, что он избегает моей с ними встречи как чумы, но даже с чумой обращаются по-королевски в сравнении с тем, как он ведет себя со своей семьей в моем присутствии.
Однажды утром, еще лежа в постели, слышу чей-то шепот у входной двери.
Этот Мэл – задиристый козел, мало напоминающий мужчину, за которого я вышла замуж.
– Время неудачное. Позвоню тебе попозже.
– Когда именно позже? – нервно и настороженно спрашивает пожилая, судя по голосу, женщина.
– До бесконечности, мама.
– Именно так и кажется с тех пор, как появилась она.
С той стороны двери доносится тихий бурный спор. Они ругаются.
– Нет. Точно нет, – громко произносит Мэл. – У меня все под контролем. Просто уходи.
Иногда Мэл пропадает. И тогда вместо того, чтобы поговорить наконец с Саммер и мамой, я трачу время на споры по телефону с Райнером.
– Просто отправь мне этот чертов материал. Я воздаю ему особую дань уважения, поняла? О, и на случай, если не заметила: ты работаешь на меня! – кричит он сразу же по выписке из больницы.
– Его тело еще даже не остыло, – замечаю я. – И напрашивается вопрос: это дань уважения покойному Эштону Ричардсу, с которым ты работал, или дань твоему карману и компании? Сдается, ты хочешь выжать из этой ужасной трагедии все до малого.
– Я только что пережил сердечный приступ, – ворчит Райнер. Словно этот инфаркт – причина исполнять все его желания.
– Верно, и я не хочу, чтобы у тебя случился второй, поэтому и прошу оставить это дело в покое. Не плати мне за проект. Пусть Эштон упокоится с миром.
Не позволю Райнеру нажиться на его смерти. Его волнует, лишь как продать несколько постеров и выпустить незаконченные песни, чтобы заработать миллионы.
– Добро пожаловать в мир безработицы, милая. На этот раз ты официально уволена, – тут же орет мне в ухо Райнер.
– Благодарю за теплое приветствие. Постараюсь извлечь из него по максимуму. – Я вешаю трубку.
Пару раз я делала снимки Эштона Ричардса, пока он был наедине с собой, пока страдал от своей ужасной зависимости, что привела к смерти. Не понимаю, зачем кому-то еще это видеть. Он так отчаянно стремился к счастью, но так его и не обрел.
Мэл не говорит, что смерть Эштона его расстроила, но он вообще это не обсуждает, только слушает меня. И по-прежнему упрямо не желает ехать на похороны в Штаты.
Возможно, причина в том, что у него есть тайная любовница, семья, жизнь, ведь периодически он продолжает исчезать. Я говорю об этом совершенно спокойно, но, безусловно, что-то в душе ломается всякий раз, когда я просыпаюсь и нахожу его половину постели холодной.
Каждый день я мысленно себе говорю: «Вот сегодня он откроет мне душу».
Каждый день я ошибаюсь.
А потом, через неделю после возвращения в Ирландию, Мэл заявляет, что снова готов выступать на улице. Он говорит, что ему нужно прочистить голову.
– Можешь составить мне компанию. Пофотографируй Дублин.
Показываю ему два больших пальца.
– Думаю, я найду чем заняться.
У меня наконец есть план. Я собираюсь разыскать новый адрес отца Доэрти в старой телефонной книге – толстом желтом каталоге, которым бабушки и дедушки обычно подпирают дверь или который используют в качестве самодельной подставки. Отец Доэрти живет в центре деревни, и пора нанести ему визит, пролить немного света на мою ситуацию.
И конечно, Мэл видит меня насквозь. За все наше знакомство мы и месяца вместе не провели, но каким-то образом он лучше всех меня понимает.
– Уверена? – хмурит он брови.
Я киваю.
– Абсолютно.
– Хм.
– Что?
– Последнее время ты не была такой позитивной, поэтому меня настораживает, как ты выражаешься.
– Тяжелая выдалась неделя. – Я иду к нему ленивой походкой и обнимаю за плечи. – Одна свадьба и предстоящие похороны. Я просто хочу немного времени для себя. Может, наконец перезвоню матери и расскажу ей новости.
Мэл морщится при упоминании моей матери, но кивает и целует в лоб. Не знаю, почему он ведет себя так, словно это у него терки с Дебби Дженкинс, но если Мэл и дергается всякий раз, когда я из чувства солидарности ее упоминаю, то все равно сопереживает как нельзя лучше.
Мэл касается губами моего виска.
– Хочешь, сегодня поговорим?
Сердце начинает биться быстрее от зарождающейся надежды.
– О чем?
– Обо всем.
– Ты наконец расскажешь, что происходит?
Он склоняет голову, закрывает глаза.
– Да, – хриплым голосом отвечает муж. – Господи, я не хочу, но да.
Я провожаю Мэла до двери, на прощание целую его и машу рукой, как образцовая жена, хотя это не в моем стиле. Как только его машина уносится прочь по гравийной дороге, я надеваю ботинки, беру армейскую куртку и бегу на своих двоих в деревню.
На улице свежо и прохладно, но мне больше не холодно. Меня пьянит и подгоняет понимание, насколько я близка к правде. Я чувствую ее на кончиках пальцев, которые покалывает в ожидании, что я все узнаю.
Сегодня я не отстану от отца Доэрти, пока он не расколется. Он обязан. Человек, который служит Богу, не умеет лгать, правда?
К тому же у меня есть отличная наживка, которая выбьет из него правду.
Все просто на самом деле.
Мать меня обманывает.
Отец Доэрти тоже обманывает.
Очевидно же, что они хранят один и тот же секрет.
Если Доэрти подумает, что я уже что-нибудь знаю, он расколется.
Голени ноют, а дыхание сбивается. Мне не хватает кислорода, но я не сбавляю темп. Я так долго этого ждала. Не только Мэла, но и правду.
Правду про Кэллама.
Правду про моего отца.
Про мать.
Мою историю.
Я бегу по улицам Толки мимо газетных киосков, пабов, старомодных гостиниц, вазонов с цветами, кирпичных стен с граффити на гэльском – красивая пасторальная ложь, прикрывающая прогнившие тайны, что я собираюсь раскрыть. И не останавливаюсь, пока не нахожу нужный мне адрес.
Я прижимаю к груди клочок бумаги, такой тонкой и запачканной чернилами, что на пальцах и куртке остаются пятна. Несколько раз стучу в дверь, чтобы успеть до того, как подкосятся ноги и я упаду на крыльцо.
Дверь распахивается, и я выпрямляюсь, откашлявшись.
– Здравствуйте, это отца До…
И прирастаю к месту, увидев перед собой человека. Потому что этот человек не старик с кустистыми бровями.
Это человек, о котором Мэл мне никогда не рассказывал.
С фиолетовыми, как у Мэла, глазами.
И чертами лица, пугающе похожими на мои.
Чертами Кэтлин.
Глава восемнадцатая
Семь лет назад
Кэт беременна.
Я даже не прикидываюсь удивленным, когда она появляется на пороге моего дома не в этих тесных одежках, а в типичном для нее кардигане, плотных легинсах и с аккуратной укладкой, многозначительно поглаживая плоский живот.
– Можно к тебе? – прочистив горло, спрашивает она.
Кэтлин, как и я, прекрасно понимает, что той ночью мы изрядно напортачили. И проблема не в том, что я не воспользовался презервативом, оказался мертвецки пьян, а она была д