– Разумею, – сказал паренек, двигая из стороны в сторону плоскими губами. – Штаб находится на втором этаже лавки «Москательные товары».
– Народу там много?
– Человек пятнадцать. Все спят.
– А где штаб анархистов?
– Анархисты тоже спят. Вчера перепили первача – реквизировали у одной городской ведьмы, – нажрались так, что даже уши у них были мокрыми.
– Мокрые уши – это образно. Ты, брат, – поэт!
– Поэт, ага. – Парень раздвинул в улыбке плоские губы. – В гимназии писал стихи. Их хвалил даже сам инспектор. – Он потупился, на лбу у него заблистали мелкие искристые бисеринки. Поручик заметил, что в глубоких темных глазах паренька шевельнулось и застыло что-то мелкое, тугое, будто резина, еще более темное. – Что вы со мной сделаете?
– С тобой? Отпустим. Их тоже отпустим. – Павлов перевел взгляд на кучку пленных, сгрудившихся под дальним кустом. – Как только займем городок – сразу отпустим. А Юхновский… он все еще у попа? Там ночует?
– Юхновского на месте нету. Ночью вызвали в штаб армии.
– Кто остался вместо него?
– Чеченец один, лютый, как зверь.
– Как фамилия?
– Казыдоев.
– Странная какая фамилия. Ни чеченская, ни русская, ни татарская, ни персидская – никакая, словом. Где он сейчас находится, чеченец этот?
– В штабе.
На мосту тем временем появились каппелевцы, торопливо пробежали по настилу и устремились в гору, поручик невольно подивился – чуть не до середины города дошли без единого винтовочного хлопка. Одно дело разведка, которая должна не по земле ходить, а перемещаться по воздуху, бесшумно, и совершенно другое – толстоногие потные стрелки со своими сидорами, тяжелыми подсумками и грузными, гулко шлепающими сапогами.
– Молодцы! – похвалил их поручик, обратился к своим: – Ну что, тряхнем «Москательные товары»?
Через минуту он уже проворно, по-обезьяньи ловко несся по узкой тропке вверх, на вершине взгорбка увидел красноармейца, мочившегося под плетень – тот даже не разлепил глаз, чтобы рассмотреть Павлова, – сонный был, и поручик, словно на что-то обидевшись, рубанул его ладонью по шее – этому приему он научился на фронте у одного бойца-баргута; красноармеец охнул и повалился в мокрую крапиву, которую только что обильно полил.
Поручик перескочил через него, перемахнул через крохотную, детских размеров, калитку, перекрывавшую дорогу, и понесся дальше. Просипел, выдавливая из себя на бегу фразу, которая почему-то застряла на языке и никак не могла выскочить:
– Насчет пулемета еще не все потеряно…
Где-где, а вот в штабе пулемет точно имеется – «максим» или «люис», в штабе пулемет и надо было взять.
Он оглянулся – бегут ли за ним его люди? Разведчики не отставали. Павлов махнул рукой призывно, вновь перескочил через плетень, вспугнул красноглазую грязную курицу, вздумавшую купаться в пыли, – та встопорщенным горластым клубком отлетела в сторону, следом поручик перескочил еще через один плетень и оказался на узкой, изогнутой кривым серпом улочке.
«Странный город какой-то, – мелькнуло у него в голове, – не похожий на другие города, – сплошь плетни, раки в корзинках, улочки, которые никогда уже не будут прямыми – их просто не выпрямить… Зазеркалье какое-то, город из старой английской сказки».
Центр городка находился слева, в него и вела эта кривая улочка – как и все улицы и даже самая последняя-распоследняя тропка, подчиняясь закону градостроительства: этот закон, широко распространенный в провинциальной России, «имел место быть» и здесь. Поручик вновь призывно махнул рукой: «За мной!», понесся по улочке влево.
Минуты через три он выскочил на округлую, уложенную булыжником площадь. Лавка «Москательные товары» была огромной, на жестяной вывеске был намалеван маслом улыбающийся белозубый господин с нафабренными фельдфебельскими усами, кончики – завитые тугие аккуратные кольца. Господин призывал: «Вам тут рады!» Эта надпись была еще одной приметой «Зазеркалья». Окна на втором этаже были открыты – люди, находившиеся там, любили свежий воздух.
Поручик выдернул из кобуры маузер, махнул стволом вначале в одну сторону, потом в другую, показывая, что разведчики должны обогнуть здание с двух сторон и блокировать его, ткнулся в одну дверь – заперта, в другую – тоже заперта: это были двери, ведущие в саму лавку и на склад. Третья дверь открылась легко и бесшумно, хозяин здешний любил порядок, то, что надо было смазывать, – смазывал, что надо было подкрашивать – подкрашивал. На второй этаж вела деревянная, чисто вымытая лестница. Павлов рванулся по ней вверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки, спиной, лопатками ощущая, что сзади за ним бегут еще двое разведчиков, страхуют…
Он уже почти достиг конца длинной лестницы, когда наверху появился человек – плотный, одетый в новенькую гимнастерку, лицом очень похожий на господина, изображенного на жестяной вывеске – ну точь-в-точь; увидев Павлова, он грозно встопорщил усы, словно заметил что-то непотребное. Поручик ухватил его рукой за воротник гимнастерки, сдавил, второй ладонью, как топором, рубанул по шее.
Усатый господин унесся по лестнице вниз. Разведчики лишь посторонились, пропуская его, – вовремя это сделали, иначе летящий «поезд» сбил бы их с ног.
В том, что в ближайшие двадцать минут этот человек не очнется, поручик был уверен – а через двадцать минут город будет уже взят… В этом Павлов тоже был уверен.
Он рванул дверь на себя и оказался в помещении, где находились три стола, заваленные бумагами, вдоль стен стояли кровати. На кроватях лежали люди.
У подоконника, свесив голову на грудь, спал человек. Под подоконником, стволом к стене, был прислонен новенький, с невытершимся заводским блеском «люис», – видно, взят прямо со склада, а на тумбочке, придвинутой к стулу, лежали два приготовленных к стрельбе диска.
Этот пулеметчик должен был встретить нападавших, но он опоздал. Проспал…
Увидев поручика, пулеметчик захлопал глазами, потянулся к «люису».
– Сидеть на месте! Не двигаться! – заорал на него поручик, навскидку саданул из маузера.
Пуля всадилась в подоконник рядом с пулеметчиком, выхватила несколько щепок, одна из них воткнулась ему в лицо.
Пулеметчик медленно, не чувствуя боли, поднял руки.
– Выше, выше лапы-то! – прикрикнул на него поручик.
Пулеметчик послушно выполнил приказание.
На одной из коек приподнялся бородатый, горбоносый, похожий на имама Шамиля командир, потянулся к ремню с револьверной кобурой, висящей на гвозде. Павлов, не задумываясь, нажал на курок маузера. Стрелять поручик умел метко – еще в юнкерском училище брал призы за точную стрельбу, – пуля посекла горцу руку. Он вскрикнул и повалился спиной на кровать. Павлов вновь перевел ствол маузера на пулеметчика.
– А ну-ка, вот так, с поднятыми руками, пять шагов в сторону – марш!
Пулеметчик сделал два шага, зацепился каблуком за зазубрину в полу, чуть было не свалился, но на ногах все же удержался – лишь чертыхнулся в сердцах.
– Ты Бога почаще поминай, а не черта, – сказал ему Павлов, – и верхом поменьше езди, чтобы ноги такими кривыми не были.
Пробормотав под нос что-то невнятное, пулеметчик сделал еще три шага в сторону.
– Грамотный, – похвалил его Павлов, – до пяти считать научился без ошибок.
Ловко подхватив пулемет, поручик оттянул затвор, выглянул в окно, никого не увидел – стрелки, пересекшие мост, где-то задерживались, – скомандовал всем, кто находился в штабной комнате:
– А ну, вытаскивайте из штанов ремни! Живо! – вхолостую повел стволом поверх голов, увидел, как глаза у людей, которых он взял в плен, сделались растерянными. – Вытаскивайте, кому я сказал!
Внизу, на площади, грохнул выстрел, за ним другой. Началось.
– Живо! – повторил приказание Павлов.
Горец с простреленной рукой застонал, зашевелился на койке, приходя в себя.
– Ты можешь оставить ремень в штанах, – разрешил ему Павлов, – с тебя хватит.
Горец со стоном вдавил голову в подушку.
– Дерьмо! – просипел он сквозь зубы.
– Сам виноват, не надо было дергаться. – Павлов отпрянул назад, скрываясь за косяком окна, высунул в проем ствол пулемета и дал длинную очередь – на площади только пылевые вихри взвились.
Бежавшие люди попадали на землю – кого-то зацепила пуля, кто-то упал из страха быть зацепленным.
– А ну, бросайте свои винтовки, – прокричал Павлов, высунувшись в окно. – Хватит! Навоевались!
Было слышно, как внизу кто-то со стоном и тоской выматерился.
– Все, война для вас закончилась, – объявил поручик. – Бросайте винтовки и топайте домой, кур с поросятами кормить. – Павлов провел стволом «люиса» по лежащим людям, но на спуск не надавил. – Бросайте винтовки, кому сказал! Сейчас опять стрелять буду!
Послышалось жестяное, какое-то совсем уж мирное бряканье – это люди отшвыривали в сторону винтовки.
– А теперь – по-пластунски – к двери москательной лавки. Не бойтесь испачкать руки пылью… Грязь – не сало. Вперед! – поручик с интересом посмотрел, как поползли к лавке красноармейцы, одобрил их действия: – Молодцы! А винтовочки пусть останутся. Придут оружейники – подберут.
Лишь двое остались лежать на месте: один загребал пальцами землю, впивался ногтями в теплую плоть, стараясь захватить ее побольше, но из тщетных попыток ничего не получалось; второй, просеченный очередью из «люськи», лежал без движения – он умер мгновенно. Поручику сделалось жаль этого человека – ведь для чего-то он был создан Всевышним, получил свое предназначение и вдруг попал под пулю… Не по своей воле, впрочем, наверняка из мобилизованных. И красные, и белые сейчас стараются мобилизовать солдат в свои армии, только последние делают это неряшливо, абы как, вяло. Красные же – напористо, с угрозами, случается, что кое-кого из сопротивляющихся и к стенке ставят…
– Эх, мужики, – произнес поручик и умолк, скосил глаза в сторону: справляются ли со штабистами два его напарника?
Напарники – Митрошенко и Демкин – справлялись неплохо, держали под прицелом винтовок всех, кто находился в комнате. Павлов одобрительно кивнул, вновь выглянул в окно.