– Но черный цвет, он же – пиратский!
– Как большевики с нами, так и мы с большевиками: они с нами по-пиратски, и мы с ними так же.
Увидев, что над зданием Комуча развевается красный флаг, анненковцы недоуменно остановились, притихли. Потом один из них, усатый казак с погонами хорунжего, похожий на кота, неверяще помахав рукой – словно обжегся, – вытащил из болтавшейся на ремне кобуры старый потертый маузер.
– Свят-свят-свят, это что же такое делается? Большевиков в Самаре еще нет, а флаг ихний уже тут! – он вскинул маузер и выстрелил в красное комучевское полотнище. Полотнище, вяло болтавшееся на ветру, дрогнуло – хорунжий не промахнулся. – Это что же такое делается? Свят-свят-свят! – хорунжий выстрелил еще раз.
Красное полотнище вновь дрогнуло.
Напарник хорунжего, из одной с ним хлебной станицы, расположенной на Алтае, тоже хорунжий, по фамилии Ванеев, увидел длинную пожарную лестницу, прислоненную к крыше здания.
– Погоди-ка, земеля, – остановил он стрелявшего, – я сейчас эту материю сброшу на землю без всяких пуль… Береги огневой припас, земеля. Подержи-ка. – Он через голову стянул с себя ремень с шашкой, отдал станичнику.
На крышу Ванеев забрался ловко, как обезьяна, перешагивая через ступеньку, наверху подполз к краю крыши и ударил каблуком сапога по древку флага.
Древко хряпнуло, но не переломилось. Ванеев выругался с веселым восхищением:
– Похоже, из дуба шток выстругали.
Ударил еще раз, потом еще. Наконец древко оглушительно треснуло – звук был похож на револьверный выстрел – и полетело вниз.
– Вот, – удовлетворенно проговорил Ванеев.
Его напарник засунул маузер в кобуру и кинулся к флагу. Вонзил каблук в полотнище, вдавил ткань поглубже в мягкую, распаренную теплым дождем землю, потом всадил в полотнище второй каблук, тоже вдавил в землю.
– Эхе! – азартно выкрикнул он. – Эх-хе!
Ванеев, спустившись с крыши, бросился помогать своему приятелю, легко пробежался по поверженному полотнищу, потом подпрыгнул и всадил сразу оба каблука в красную ткань, прокричал так же азартно, как и его земляк:
– Эхе!
Из открытого окна здания неожиданно грохнул винтовочный выстрел. Ванеев с изумленным видом приподнялся на носках, вскинул голову, словно хотел пересчитать глазами облака, и начал медленно заваливаться на спину.
– Земеля-я! Станичник! – заорал хорунжий и, по-орлиному растопырив руки, кинулся к Ванееву.
Снова хлопнул выстрел, на этот раз из другого окна, и хорунжий с растопыренными руками и распущенными по-кошачьи усами полетел на тело своего товарища.
Анненковцы, столпившиеся посреди площади, кинулись врассыпную – понеслись, будто черные кони, во все стороны, на ходу хватая оружие. Кто-то из них на бегу выстрелил в открытое окно, оттуда ударил ответный выстрел, и снова – попадание. Один из гостей, юный казак с новенькими красными погонами, увенчанными вензелем «А», вскрикнул надорванно и круглым колобком покатился по земле.
Затеялась перестрелка. Шла она недолго – минут пять. Но и этого было достаточно» чтобы на подоконнике одного из окон первого этажа здания Комуча осталось лежать тело дежурного офицера, а среди анненковцев появился раненый – толстый бровастый подхорунжий с красным лицом и хриплым, как у Бармалея, голосом.
Лежа посреди площади, он громко и хрипло стонал.
На анненковцев, оставшихся на площади и взятых на мушку, из боковой улочки вынесся казачий разъезд.
– Кто такие? – поигрывая шашкой, грозно спросил начальник разъезда – сотник со шрамом, плоско припечатавшимся к правой щеке.
– Приехали от атамана Анненкова.
– Гости, значит, дорогие… – Сотник трубно чихнул. – А пошто на флаг наш позарились?
– Так ведь красный же! Ну и подумали – большевики решили над нами поиздеваться – флаг свой вывесили…
– Устроили тут побоище. – Сотник посмотрел, как солдаты из караульной роты стаскивают с подоконника убитого офицера. – Сдайте оружие, и пошли разбираться!
– Оружие мы не сдадим.
– Это почему же? – сотник демонстративно вытянул из ножен шашку, затем с резким металлическим стуком загнал ее обратно.
– Боимся, – признались анненковцы. – Без оружия вы нас перестреляете, как кур.
– Мы вас и с оружием перестреляем… Но в данном разе слово казака даю – не перестреляем! Но ежели не сдадите свои пистолеты, тогда я за исход не ручаюсь. – Сотник вновь вытянул из ножен шашку и со стуком загнал ее обратно. – Не только перестреляем, но и порубаем!
Подъесаул, который вел с ним разговор, нехотя нагнулся и положил к своим ногам маузер.
– Ладно, сотник, я вам верю.
– Вон сколько народу положили и хотите без разбирательства уехать? Так не бывает.
– Да это наши лежат, наши, это вы наших положили. – Подъесаул повернулся к своим спутникам: – Ладно, клади на землю оружие, мужики!
– А вернут нам его? Ведь револьверы ныне больших денег стоят.
– Вернут. Уверен – вернут, – убежденно произнес подъесаул.
Узнав об истории с флагом и перестрелке, Каппель лишь покачал головой:
– Началось!
Полковник Петров, прибывший из Самары на фронт и рассказавший ему эту историю, болезненно подергал плечом:
– Более глупой ситуации представить себе невозможно.
– Флаг нам надо менять. Чем скорее – тем лучше.
Каппель продолжал атаковать Самару с предложениями заменить красное комучевское полотнище на полосатый Георгиевский флаг, но всякий раз получал отказ. Единственное, чего ему удалось добиться – это чтобы части, на счету которых имелось несколько побед, были награждены Георгиевским стягом. Части эти теперь использовали стяг вместо знамени – ходили с ним в атаку.
Офицеры все больше и больше ненавидели Комуч – недовольство его начало носить уже открытый характер, и только авторитет Каппеля сдерживал их от публичных выступлений.
– Потерпите немного, – говорил офицерам Каппель, – скоро все должно измениться.
Он душой своей, мышцами, нервами, сердцем чувствовал, что изменения эти произойдут очень скоро. Это связано будет не только с победами, но и с поражениями.
Полк, в котором находилась рота поручика Павлова, снова передвинулся на восток – предстояло взять очередной уездный город – тихий, пахнущий рыбой, солью, мореным деревом, гасящим запахи и рыбы и соли, пахнущий также ладаном и лекарствами – в этом городе находился небольшой заводик, производивший из целебных трав разные снадобья.
Встал вопрос о раненых – куда их деть? Полковник Синюков приказал:
– Тех, что лежачие, – оставить на месте под присмотром фельдшера, тех, кто может встать в строй, пусть отправляются в строй!
Павлова решено было оставить, но Варя воспротивилась.
– Нет, нет и еще раз нет! – сказала она.
– Почему? – удивился доктор Никонов.
– А если на этот город налетят красные во главе с этим самым… с пауком?
– С Троцким, что ли?
Троцкого на карикатурах тех лет часто изображали в виде паука, пытающегося сдавить в своих цепких длинных лапах всю Россию (Россия на карикатурах, кстати, изображалась в виде большой беспомощной мухи). Слухи о том, как лютует председатель Реввоенсовета, доходили и до белых – и белые сочувствовали красным, вот ведь как.
Варя кивнула:
– С ним.
– Никаким Троцким здесь не пахнет и пахнуть не может, – убежденно проговорил Никонов. – А поручик отлежится в тиши, в покое, молочка парного попьет вволю и догонит нас, Варя. Тут коровы вот какие отъевшиеся ходят, трава растет даже на тротуарах.
– Нет-нет. Нет и еще раз нет. – Варя уперлась – не свернуть. – Я не оставлю его, Виталий Евгеньевич.
– Но поймите же, Варя, это неразумно. Если мы повезем Павлова дальше, то просто-напросто сделаем ему хуже – мы растрясем его на телеге. А так он быстро поправится.
– Нет, нет. – Варя энергично замахала руками на доктора.
В конце концов Никонов, исчерпав все доводы, махнул рукой:
– Ладно, везите. Только мне за это здорово нагорит от полковника Синюкова.
Варя нежно тронула доктора пальцами за рукав:
– Не бойтесь, я его спрячу так, что его не только полковник – даже генерал не найдет. Поручик будет находиться во втором обозе, среди мешков с овсом.
Никонов вновь махнул рукой:
– Настойчивость ваша, Варя, достойна другого применения.
Варя помчалась искать деда Еропкина с его телегой, нашла около пустого шинка – вся прежняя водка, все запасы были выпиты, производство новой еще не наладили, поэтому и опустел старый, с прокопченными стенами, такой милый многим здешним жителям шинок. Старик Еропкин сидел под телегой и ел пирог с капустой, приобрел в шинке большой ломоть, справиться с которым мог, наверное, только взвод, держал пирог обеими руками и, прежде чем сделать очередной надкус, тщательно примерялся к нему.
– Хорошо, что я вас нашла, – кинулась к нему Варя.
– А я никуда и не прятался. – Дед хлопнул ладонью рядом с собою – садись, мол… На землю была постелена старая кабанья шкура, которую старик специально держал в телеге для этих целей.
Проглотив очередной кусок пирога, дед отер рукою бороду:
– Ну!
Человеком старик Еропкин был сообразительным, все понял с полуслова, завернул пирог в тряпку и проворно, как молодой, вскочил на ноги.
– Поручик Павлов – достойный человек, – сказал он. – Сделаем все в наилучшем виде, барышня. Поехали!
Через двадцать минут поручик уже лежал в телеге, прикрытый сверху домотканым одеялом, улыбался слабо, щурился, ловя глазами солнце. Под бок ему старик Еропкин сунул кавалерийский укороченный карабин и несколько обойм с патронами, под другой бок пристроил винтовку-трехлинейку.
– С таким количеством оружия можно атаку целого взвода отбить, – заметил Павлов. – К чему столько?
– Мало ли что может быть, – уклончиво ответил старик, – жизнь ведь нынче какая: если есть у тебя ствол – ты на коне, нет ствола – ты под конем. Вот и выбирай, ваше благородие, что лучше: на коне быть или под конем?
Поручик улыбнулся.
– С вами, грамотными, иначе нельзя. Либо так, либо этак. Третьего не дано, – ворчал дед.