Дед прошел краем ручья, влажным бережком, в двух местах нашел следы конских копыт, отметил, что у одного коня на правом переднем копыте отрывается подкова, похмыкал неодобрительно – и как это только хозяин не следит за лошадью, поуродуется ведь животное, – но нигде не нашел тележных следов. Значит, обоз свернул где-то в стороне, место было неприметным, пыльным, потому старик и не зацепился за него глазами и проследовал мимо.
Теперь надо понять, куда именно ушел обоз – то ли влево свернул, то ли вправо… Жаль, поручик в забытьи, – а может быть, спит, отдыхает от своей раны, не с кем посоветоваться. С красивой дамочкой этой не посоветуешься, она ничего не знает – слишком культурная.
– Охо-хо, – поохал дед удрученно.
Он вернулся к телеге, взял яйцо, тихонько кокнул его о железный обод колеса, очистил. Яйцо не имело вкуса. Дед вновь поморщился: сейчас все, что он ни возьмет в рот, не будет иметь вкуса.
Пока старик не отыщет обоз.
– Что-нибудь случилось, Игнатий Игнатьевич? – спросила Варя.
– Ничего особенного не случилось… Кроме одного… Мы потеряли следы обоза. Здесь он, во всяком случае, не проходил.
– Мы его найдем?
– Обязательно найдем, – твердым голосом пообещал старик, – никуда он от нас не денется.
Тем временем в телеге зашевелился поручик, застонал. Варя стремительно вскинулась, шагнула к нему. Поручик открыл глаза:
– Где мы?
– В дороге. Остановились у ручья перекусить. Как вы себя чувствуете?
Поручик неожиданно приподнялся на локте.
– Чувствую себя много лучше… много лучше. – Оглядевшись, поручик покачал головой: – Мы с обозом, кажется, шли?
– С обозом.
– Где обоз? Мы от него отстали? Или, наоборот, оторвались и оказались впереди?
– Отстали, ваше благородие, – виновато поговорил старик. – Поломка у нас случилась. Чуть без колеса не остались. – Он взял с лоскута, на котором была разложена еда, яйцо, стукнул носиком об обод, протянул Павлову: – Держи, ваше благородие. Могу и очистить, если есть желание. Вот соль, вот лук, вот хлеб… Другой еды нет.
– Другой еды и не надо. Яйцо очищу сам. – Поручик пристроил его у себя на груди, очистил довольно легко одной рукой. Попробовал пошевелить пальцами второй руки, туго перетянутой, почти безжизненной, удовлетворенно кивнул: пальцы шевелились. Подцепил из крохотного, протянутого ему Еропкиным туеска щепотку соли, высыпал на яйцо, вновь кивнул удовлетворенно.
В следующий момент что-то привлекло внимание поручика. Он зорко, цепляясь глазами за каждый куст, огляделся. Проговорил медленно, как-то нехотя, то ли интересуясь, то ли констатируя то, что он знал:
– Оружие у нас, я так понимаю, имеется…
– Есть. Карабин и винтовка.
– А патроны?
– И патроны есть. Вдоволь. – Дед хвастливо поднял голову и хихикнул: – Я этого богатства достал столько, что все на телегу не смог погрузить…
– С винтовкой мне не справиться, а с карабином можно попробовать. Дайте-ка мне карабин на всякий случай. Варя, вы, ежели что, будете перезаряжать мне карабин… На тот случай, если я не справлюсь с затвором.
– Конечно, конечно, – поспешно проговорила Варя.
– А где мой маузер?
– Здесь он. Под вами, ваше благородие, спрятан.
– Это совсем хорошо. – Павлов повеселел.
– Себе я винтовку возьму, – сказал старик Еропкин. – Для меня это самое милое дело – быть с винтовкой.
– Набираем воды в дорогу и – поехали, – скомандовал поручик.
Дед обрадованно засмеялся, сказал Варе:
– Раз командовать начал – значит, на поправку пошел.
Уехать не успели – на берегу ручья возник всадник, увидев людей, он прогорланил что-то гортанно, сдернул с плеча карабин. Был наряжен он диковинно: в папаху, перехваченную под подбородком резинкой, чтобы не потерять головной убор, в длиннополый купеческий сюртук с цветными, желтовато-серыми отворотами, в малиновые штаны. Из-под сюртука выглядывала яркая голубая жилетка. Попугай какой-то, а не человек.
«Попугай» выстрелить не успел – поручик выстрелил раньше, с одной руки, – вскинулся в седле и рухнул на шею лошади, карабин выскользнул у него из руки, шлепнулся на землю. Против поручика, прошедшего окопы на германской войне, «попугай» не тянул. Павлов перекинул карабин.
– Варюша, передерните затвор, дошлите в ствол новый патрон.
Варя поспешно перехватила карабин. Поручик сунул руку под подстилку, пошарил там. Лицо его напряглось, на крыльях носа выступили капельки пота.
– Где маузер?
– Там, ваше благородие, – хриплым голосом отозвался дед, – правильно ищите.
– Надо скорее уходить отсюда!
– Счас! – старик Еропкин кинулся к своей скатерти-самобранке. – Иначе без еды останемся!
– Как бы без головы нам не остаться!
В кустах мелькнул еще один всадник.
Поручик, лежа, дважды пальнул по нему из маузера. Мимо! Только пули состригли несколько веток. Полдесятка метелок шлепнулись в ручей. Из кустов также грохнули два выстрела, и оба также – мимо. Одна из пуль пропела свою хриплую песню прямо над виском поручика. Павлов несколько вжался головой в подстилку и выстрелил ответно из маузера – на звук.
Из кустов вывалился человек, наряженный, как и «попугай», ярко, несуразно, хлопнулся головой в ручей. Поручик поморщился – еще не хватало, чтобы он поганил своей грязной рожей чистую воду, – спросил, приподнявшись в телеге:
– Варя, вы целы?
– Цела.
– Дед, уходим! Немедленно уходим отсюда!
Старик Еропкин поспешно кинул в телегу остатки еды, следом запрыгнул сам. Запричитал:
– Вот напасть-то, а! Поесть спокойно даже не дают… Ну, разбойники! – он круто развернул коня, хлестнул по блестящему крупу вожжами. – Но-о-о!
Вдогонку телеге хлобыстнул гулкий винтовочный выстрел, сбил с деда Еропкина картуз, следом за выстрелом прямо в ручей заскочил бородатый разбойник в голубой рубахе, расписанной розовыми цветами, в руках он держал трехлинейку старого образца, тяжелую, с удлиненным стволом, чертыхнулся, пытаясь выбить из казенной части перекосившуюся гильзу, Павлов приподнялся и дважды выстрелил в него из маузера.
Бородач выронил винтовку, выпрямился с изумленно вытянутым лицом – не верил, что в него могла попасть пуля, но это было так, в бородача всадились две пули сразу, – в следующее мгновение, раскинув руки крестом, он рухнул в воду.
– Стой! – заорал дед на коня. – Тпр-р-ру! – Проворно спрыгнул с телеги и понесся по колее к ручью.
– Дед, наза-ад! – закричал поручик.
– Как же мне без картуза? Без картуза никак нельзя! – старик ловко перепрыгнул через колею, всадился боком в куст, упад на четвереньки и зашарил под кустом руками.
Через ручей перемахнули два всадника, загородили собою пространство – один всадник шел слева, другой справа.
– Дед, берегись! – прокричал поручик Еропкину, выстрелил в правого всадника – тот был ближе к старику, – всадник лихо пригнулся, уходя под пулю, потом выпрямился, засмеялся хрипло, держа карабин в вытянутой руке. Опытный был вояка. Они выстрелили одновременно, поручик и всадник, два выстрела слились в грубый сильный стук, будто ударили из горной пушки, имеющей укороченный ствол – выстрелы из «горняшки» звучат особенно сильно.
Всадник ахнул, вылетая из седла, в котором, как ему казалось, он сидел крепко – считал, что уселся навсегда, а на деле вышло не так. Поручика пуля не зацепила, лишь жаром обварила лицо. Павлов стремительно перевел ствол, выстрелил во второго всадника. И всадник выстрелил.
Павлов промахнулся – пуля его лишь напугала коня, молодой черный жеребец, помеченный аккуратной светлой полоской, проложенной по лбу, резво отпрыгнул в сторону, едва не скинув всадника с седла, тот – небритый, косматый, похожий на лесного лешего – выматерился с тоскою, намотал на кулак повод, осаждая скакуна.
– Тих-ха, с-сука! – прорычал он угрожающе. – Мозги, вышибу!
Стрелял косматый более метко, чем его напарник: поручик внезапно застонал, покрутил неверяще головой – его вновь зацепила пуля, ударила в то же самое место, где и предыдущая пуля, – в простреленное плечо. От боли у поручика засверкали перед глазами яркие блохи, лес мигом сделался красным – словно кровью наполнился, поплыл неровно; голоса птиц, не обращавших на стрельбу никакого внимания – привыкли птахи к войне, – разом угасли, сладкое птичье пение сменил тяжелый металлический гуд; поручик, не выпуская маузера, схватился рукою за плечо, застонал.
В следующую секунду, разжав веки, сами собой закрывшиеся от боли, поручик увидел, что над телегой уже почти навис всадник – дотянулся, осталось совсем немного. Косматый схитрил, пустив своего черного коня прямо через кусты, напролом, в несколько мгновений прорубился через них и оказался рядом с телегой.
Поручик не успевал выстрелить – еще не пришел в себя. Неожиданно над его ухом громыхнул выстрел, голову поручика невольно кинуло в сторону.
Черный конь сделал резкий прыжок влево, заржал испуганно, всадник закричал гортанно – абрек, что ли? – на лбу у него нарисовалась черная точка-дырка, растеклась стремительно, и всадник, не вынимая ног из стремян, повалился назад, на спину коня.
Конь сделал еще один прыжок, другой, оказался в кустах, а потом заржал и, сдирая с седока амуницию, исчез. Павлов застонал.
Варя кинулась к нему:
– Вы живы, Александр Александрович? Сильно зацепило?
– Зацепило, – вяло шевельнул губами поручик.
Старик Еропкин тем временем вылез из-под куста и, сжимая в руке картуз, помчался к телеге.
– Ай-ай-ай! – заверещал он на бегу. Нависший над колеей ольховый куст стебанул его по лицу, но дед не почувствовал удара. – Ай-ай-ай! Я ведь вас чуть не погубил, дурак старый! Ай-ай!
– Вот именно, ай-ай! – морщась, проговорил поручик. – За такое «ай-ай» розги положены. По голому заду.
– Дайте я вас перебинтую. – Варя попробовала развернуть к себе поручика, но тот, оглушенный пулей, медным звоном, которым была наполнена его голова, не поддался.
– Где мы?
– Дайте я вас перебинтую! – сказала Варя и, чтобы приподнять поручика, потянула за борта кителя, который был накинут у того на плечи, а теперь высовывался из-под его тела.