Душный ужас стиснул ему горло – он увидел напарника своего, Федьку Горластого, владельца бакалейной лавки, по-куриному дергающегося в сухой высокой траве.
– Федька! – ахнул мужик задавленно, развернулся и, выронив винтовку, понесся обратно, в село. Лицо у него, искаженное ужасом, сделалось плоским, вывернулось наизнанку, и без того мокрое, оно просто залилось едким потом: – Федька-а! Федька-а!
Он кричал, звал напарника, но уже не видел его; не останавливаясь, перемахнул через лежащее тело и понесся дальше. Потом, словно вспомнив, как бежал преследуемый им человек, какие восьмерки крутил, резко шарахнулся в сторону, перепрыгнул через валун, вросший в землю, затем шарахнулся в другую сторону…
Поручик опустил винтовку.
– Этот человек теперь две недели в погребе прятаться будет, – произнес он холодным жестким голосом.
Варя не слышала его, продолжала шлепать вожжами по крупу коня:
– Но! Но!
Старик Еропкин, бежавший к ним, неожиданно рухнул на землю, перевернулся несколько раз, вскочил и, увидев телегу, призывно замахал руками.
Варя натянула вожжи – побоялась, что конь понесет, свалит дедка с ног, но конь сам все понял, остановился около хозяина, потянулся к нему.
Дедок повис на конской морде, запричитал жалобно, потом дрожащими руками прошелся по оглобле, словно хотел проверить ее на прочность, и перевалился в телегу.
– Поехали отсюда! – просипел он.
– Где продукты? – спокойным тоном спросил поручик.
– Нет продуктов.
– Тогда куда делась винтовка?
– Отняли. А самого едва не убили.
– Э-э, так не годится. Винтовочки мы заберем. Одну в погашение долга, другую как трофей. Варюша, вон винтовочки валяются. – Павлов говорил так, будто видел валяющуюся в траве винтовку, но винтовку он не видел, – подъезжайте-ка к ней.
Варя повиновалась, винтовку она, в отличие от поручика, видела, подъехала к ней, спрыгнула с телеги.
– Барышня, погодите, это должен сделать я, – покрутив головой и вытряхнув из себя остатки звона, прочно сидевшего в ушах, просипел дед, – это мое дело. – Но сил у старика не было, он выложился весь, пока удирал от двух мордоворотов; поняв, что не сможет перевалиться сейчас даже через борт телеги, угрюмо повесил голову. Зашелся в хриплом саднящем кашле.
Не слушая деда, Варя ловко подхватила винтовку, уложила ее в телегу вдоль борта, в свалявшееся сено, накрыла рядном.
– Варя, вторую винтовку тоже надо взять, – сказал Павлов. – Не боитесь убитых?
– Не боюсь. Крови я видела больше, чем положено.
– Тогда – вперед!
Пуля разворотила крикливому мужику грудь, из рваной раны с громкими булькающими звуками выхлестывала кровь – хотя человек этот и был уже мертв, здоровое, как у быка, сердце продолжало работать. Смотреть на мужика было страшно. Но Варя не дрогнула – ловко взяла винтовку за ремень и забросила ее в телегу, произнеся буднично, словно закончила перевязывать руку:
– Все!
– А теперь отсюда – аллюр три креста! – скомандовал поручик. – Через пять минут здесь половина села будет.
Поручик знал, что говорил, – в селе громыхнули сразу два выстрела подряд, дуплетом, один выстрел слился с другим.
– Как бы они за нами конников не пустили, – неожиданно озабоченно, со знанием дела проговорила Варя.
– А толку-то? Мы нырнем в лес, и все – ищи нас, свищи! Нет, Варюша, нас они уже не найдут. А с другой стороны, даже если и найдут – мы отобьемся. Винтовочных стволов у нас стало на один больше. Давайте в лес, Варюша, в лес! В лесу, метров через двести, будет просека. Гоните до этой просеки…
Глаз у поручика оказался верный. Он заметил то, чего не заметили ни Варя, ни старик Еропкин – в глубине леса влево действительно уходила кривая замусоренная просека.
– Сворачивайте на нее, Варя!
Варя послушно дернула вожжи, поворачивая коня; старик Еропкин, уже пришедший в себя, перехватил их, проехал внутрь просеки и там свернул направо, в лес, в высокие, начавшие багрянеть кусты.
– Стоп! – тихо произнес поручик, передернул затвор винтовки, загоняя патрон в ствол. – Переждем здесь.
Старик Еропкин тоже взял винтовку в руки.
– Патроны у нас есть? – спросил поручик.
– На сегодняшнее утро в наличии было десять обойм. Две я профукал. Осталось восемь.
– С таким количеством патронов можно держаться несколько часов, – произнес Павлов с легкой, сделавшей его лицо печальным, усмешкой, – а если экономить, то, глядишь, не только день продержимся, но и ночь.
В ответ старик благодарно мотнул головой – принял эти слова за похвалу.
Над деревьями пронесся ветер, посшибал листья с веток – пестрый желто-красный дождь закружился над лесом; где-то недалеко, в густотье недобрых елей громко заорала перепуганная ворона, ей отозвалась вторая.
– Тихо! – предупредил поручик.
Неподалеку послышались голоса, смолкли, через несколько минут по дороге рысью проскакали человек пять всадников. Держались они кучно, боялись растягиваться – и правильно делали. Всадники оглядывались по сторонам, вид у них был растерянный, лица плоско белели в просветах кустов.
– Смерть наша поскакала, – сказал старик.
– Это мы еще посмотрим, чья смерть, – спокойно проговорил поручик.
Минут через двадцать всадники, ругаясь, плюясь, щелкая плетками, проехали обратно.
– Куды ж они подевались, не пойму, – громко разорялся один из преследователей, похоже, старший – рыжеусый, с широким упитанным лицом и колючими глазами мужик, – сквозь землю провалились, что ли?
– Да у них кони были, – втолковывал ему, заглядывая под локоть, белобрысый мужичонка с клочкастой редкой бородкой, росшей странными кочками – в одном месте гнездился островок, в другом островок, в третьем, в четвертом, в промежутках между островками белела чистая, без единого волоска, кожа – она словно кислотой была обработана. – Сели на коней и были таковы. Мы их в лесу ищем, а они уж давно на тракте.
– Ну, попадись мне этот старый гриб, который винтовку в обмен на картошку приволок, я ему живо рожу на задницу натяну – на пачпорт вместо рожи задницу будет фотографировать! – старший щелкнул плеткой по голенищу сапога.
– За неимением другого будет жопу свою властям предъявлять. – Собеседник старшего угодливо засмеялся. – Главное, чтобы она не воняла.
У просеки всадники остановились, оглядели ее – собеседник старшего заметил тележный след, ткнул в него пальцем.
– Это Митька Косой за дровами вчера вечером сюда ездил, я точно знаю, – успокоил клочкобородого напарника старший, – это его телеги след.
Отряд Каппеля отступал на восток, отступал по всем правилам грамотного отхода – с охранением позади, с разведкой впереди, с конными разъездами, выставленными по бокам. Военную науку Каппель знал на «пять». Что было плохо – его по рукам и ногам связал гражданский обоз, приставший к колонне, – с таким обозом ни о какой маневренности даже думать не приходилось. И оставлять этих людей было нельзя – их быстро обчистят, оберут до нитки.
Каппель смотрел на обоз, поигрывал желваками и молчал.
– Может, дать обозу охрану и пусть дальше следует самостоятельно? – предложил Вырыпаев Каппелю. – С охраной обоз не пропадет.
– Пропадет, – не согласился с артиллеристом Каппель. – Это – наш крест, который придется тащить на себе.
– Так всегда, – пробормотал Вырыпаев, – одни носят свои кресты в петлицах, другие на спине.
– Расхожая истина, – Каппель усмехнулся, – я ее уже от кого-то слышал. Гражданский обоз бросать нельзя. Нам Господь это не простит.
Вырыпаев покачал головой недовольно, отъехал на коне в сторону, пропуская пешую колонну. Гулко шлепали о землю сапоги, в воздух поднималась едкая пыль.
Колонна шла молча. Раньше было так: чтобы поднять настроение, кто-нибудь обязательно затягивал песню, колонна дружно подхватывала ее, лица светлели, делалось легче дышать, но сейчас этого не было – лишь взметывалась из-под каблуков пыль, невесомая, серебристо поблескивающая, повисала в воздухе, превращаясь в неподвижное облако и долго не опускалась на землю.
К Вырыпаеву на коне подъехал Синюков, мрачно покосился на идущих солдат:
– Никогда не думал, что после летней кампании, когда мы с лету брали города, будем отступать.
– Отступление – штука временная, – убежденно произнес Вырыпаев. – Отступление надо познать так же серьезно и глубоко, как и наступление. Это – маневр.
– Твоими устами, Василий Осипович, мед бы пить.
– Я – оптимист, Николай Сергеевич. И – верующий человек. Верю в то, что Господь нам поможет.
– Я проверил обоз, осмотрел подводы с ранеными. Нет Павлова – потерялся он. Вместе с сестрой милосердия и возницей.
– А не мог он пристрять к какому-нибудь хутору да сыграть с сестрой милосердия свадьбу? А возницу сделать посаженым отцом, а? Я этого возницу знаю.
– Насчет свадьбы – исключено.
– В таком разе поручика жалко. – Вырыпаев постучал черенком плети по луке седла. Лицо у него было усталым, в голове, в висках, появились редкие седые волосы. – Что ты предлагаешь?
– Послать кого-нибудь на лошадях в поиск. Павлов – человек дисциплинированный. Направление, по которому идет армия, может не только ноздрями – бровями ощутить. Раз отстал – значит, с ним что-то произошло.
– Не хотелось бы. – Вырыпаев поморщился. – Поручик заслуживает лучшей доли, чем гибель в тылу от пули какого-нибудь бандита в сапогах, сшитых из вонючей ворвани.
– Не будем терять время, Василий Осипович.
– Правильно, – одобрил предложение полковника Вырыпаев. – Мобилизуй небольшую группу… Это надо. Кого пошлешь?
– Просится прапорщик Ильин.
– Не знаю такого.
– Да знаешь ты его. Друг Дыховичного, который застрелился.
– Ильин – слишком распространенная фамилия. Ладно, посылай прапорщика. Дай ему двух человек и подмогу.
– Командующему будешь докладывать?
– Незачем. У него и без того голова кругом идет. Кто еще, кроме Ильина, был близок к прапорщику?
– В роте у него было много ижевцев. Легендарные люди… Но ижевцы все ушли. Жаль, нет этого… – Синюков помотал рукой, силясь вспомнить фамилию Дремова, но не вспомнил, набычился упрямо, снова помотал в воздухе рукой.