– Хватит! – нервно покрикивали они.
Павлов молча спорол с шинели и гимнастерки ядовито-зеленые погоны, прикрепленные на пуговицы от мужского пиджака – других пуговиц не было, швырнул их в старый баул.
– Пусть валяются. Когда-нибудь в старости, если жив буду, полюбуюсь ими.
Туда же, в темное нутро баула, он зашвырнул и нарукавные матерчатые щитки.
Проковырявшись с иголкой часа два – начертыхался и исколол себе пальцы вволю, – Павлов пришил к гимнастерке и шинели обычные офицерские погоны, полевые, защитного цвета, с красным кантом. На погонах у него теперь поблескивали четыре звездочки – он стал штабс-капитаном. Хорошо, что у него имелся запас звездочек – два года назад приобрел в Петрограде целый кулек, сделал это на всякий случай – тогда он словно в будущее свое заглядывал: ныне ведь этих звездочек днем с огнем не найдешь, хоть вырезай из консервной жести – нету их, не-ту… А у Павлова есть. Этим обстоятельством штабс-капитан был доволен особенно.
Волжскую группу войск отвели на переформирование в Курган.
Город утопал в снегу. Дни стояли розовые, туманные, с приятным, щекочущим ноздри морозцем, окна в магазинах были украшены разными игрушками, муляжами пряников, куклами, хлопушками, еловыми ветками – до Рождества Христова оставалось еще Бог знает сколько времени, а люди уже готовились к великому празднику, ходили с просветленными лицами, ныряя из одной лавки в другую, присматривались к товарам. Женщины накидывали на круглые плечи полушалки, восхищенно цокали языками, щупали совершенно невесомые и божественно красивые оренбургские платки; особенно качественными считались платки, которые в свернутом виде можно было протащить через обручальное колечко; деды приглядывали себе лаковые калоши, парни – ткань на косоворотки, примеряли пиджаки из тонкого английского сукна.
Усталый, с неожиданно повлажневшими глазами, Каппель остановил коня на углу разъезженной, испещренной санными следами улицы. Теперь вместе с Вырыпаевым и Синюковым он вглядывался в дома, в заснеженные деревья, в людей, в золотые купола большого старого собора.
– Хорошо все-таки, когда не слышишь стрельбы, – произнес он задумчиво.
Вырыпаев с удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал.
Два часа назад Каппель получил известие, которого долго ждал: дети его живы, находятся вместе со стариками Строльманами по-прежнему в Екатеринбурге. Каппель решил: как только выдастся возможность – он отправится в Екатеринбург и заберет их оттуда.
Он будет чувствовать себя гораздо лучше, если дети окажутся радом с ним. Каппель забрался пальцами под шинель, расстегнул воротник кителя – ему сделалось тяжело дышать. Пробормотал, закашлявшись:
– Город красоты неописуемой. Такой город может сниться только во сне.
– Война вышибает из человека возможность смотреть на обычные вещи обычными глазами, Владимир Оскарович, – сказал Вырыпаев. – Мы привыкли к грохоту, к дыму, к стрельбе, к горящим домам, а тут ничто не горит… Тут все вечное. Надеюсь, мы здесь основательно переведем дух…
– Надеюсь. – Каппель проводил взглядом трех шедших по улице парней-мастеровых, головы которых украшали не теплые шапки, а лихие, сбитые набок модные картузы. Несмотря на холод, обуты парни были в тоненькие шевровые сапоги, собранные в гармошку: скрип-скрип, скрип-скрип – поскрипывали они.
– Завидую я им, – произнес Синюков и разгладил пальцами усы.
– И я завидую, – сказал Каппель.
– Простите, чему именно завидуете, Владимир Оскарович? – спросил Вырыпаев.
– Хотя бы тому, что эти ребята молоды, не знают, что такое война, и слава Богу, что не знают.
– Все может измениться.
– Не хотелось бы.
В конце улицы появился всадник. Шел он лихо – галопом. Издали было видно – военный. В седле всадник сидел ловко, с особым форсом.
– Это к нам, – безошибочно определил Вырыпаев.
Всадник подскакал к ним, выпрыгнул из седла. Вскинул руку к папахе. Это был поручик Бржезовский, новый адъютант Каппеля, человек точный, очень исполнительный.
– Ваше превосходительство, вас вызывают в Омск, – сообщил поручик.
Каппель молча кивнул: вызова в Омск, к новому Верховному – адмиралу Колчаку – он ожидал. Адмирал, как было известно Каппелю, настроен против него. Каппель, понимая, почему это произошло, на адмирала зла не таил. Колчака окружали люди тщеславные, для которых гордость была превыше всего – Лебедев (в армии Лебедевых было двое, молодой и старый, но в кабинет адмирала был вхож один Лебедев, старый), Дитерихс, Сахаров. Их деятельность особыми воинскими успехами отмечена не была, поэтому они старались преуспеть в другом – в борьбе подковерной.
Они завидовали Каппелю: слишком блестящей была у него репутация. Завидуя – боялись. Поэтому, бывая в кабинете адмирала, нашептывали ему, что Каппель – человек несносный, завидущий, этакий маленький Бонапарт, утверждали, что правильно, дескать, пишут про него красные газеты, он любитель интриговать, и если появится в Омске, то первым делом попробует и самого Колчака лишить трона. Такой, мол, этот человек. Колчак лишь белел, слушая эти речи, сжимал пальцами подлокотники кресла и отводил взгляд в сторону. Он не верил речам, произнесенным шепотом, ему на ухо, однако одновременно ловил себя на мысли – хоть и не верит он им, а ведь не верить у него нет никаких оснований.
Войска Колчака делали успехи на фронте – ими был взят целый ряд городов, в том числе и Екатеринбург.
В конце концов он приказал генералу Лебедеву:
– Вызывайте ко мне генерала Каппеля!
Лебедев, услышав это, только потер руки, улыбнулся довольно: хоть он и не был знаком с Каплелем, не знал, что это за человек, но не любил его. Заочно.
Вечером Каппель сел в поезд, идущий в Омск.
Омск бурлил. Он больше напоминал столицу государства Российского, чем заурядный сибирский город: по улицам разъезжали конные казачьи патрули, гудели автомобильные моторы, взвизгивали клаксоны, в ресторанах играли цыганские оркестры и лихо отплясывали откатившиеся вместе с белыми войсками купцы, купали в шампанском девиц и соревновались, кто больше выпьет… Купец Кудякин, например, и глазом не моргнув, выдул три пивных кружки водки и рухнул на пол прямо в ресторане. Потом четыре дня приходил в себя, отсыпался. Богатырское здоровье его не подвело, хотя на водку после этого Кудякин уже не мог смотреть – выворачивало наизнанку.
Купцы удивлялись:
– Надо же! Как легко, оказывается, можно бросить пить.
Колчак пребывал в хорошем настроении: его войска взяли Уфу, Пермь, успешно наступали на Казань. Как всякий честный человек, он был очень доверчив – считал, что все люди, как и он – честные. Одним из самых близких людей к адмиралу считался генерал-лейтенант Лебедев – светский лев, чрезвычайно ранимый, наивно полагавший, что он не только крупный военачальник, но и большой ученый. Лебедев был членом Императорской Академии наук, у адмирала он занимал высокую должность начальника Ставки Верховного правителя – то есть, по сути, был начальником штаба Колчака.
Слыша имя Каппеля, Лебедев раздраженно взмахивал холеной белой рукой:
– Каппель? А-а, полноте… Это несерьезно.
Причесочка у Лебедева была – не придерешься, волосок к волоску, у французов генерал-лейтенант достал специальную мазь, смазывал ею голову, которая теперь всегда блестела, а к пробору можно было прикладывать штабную линейку. Усы были подстрижены, как английский газон – очень аккуратно, никаких фривольных колечек, никаких завитушек.
Очень ухоженный был человек.
Когда Каппель расквартировался в Кургане со своей группой – ее предстояло переформировать в Первый Волжский корпус, Лебедев решил: терпеть этого Выскочку больше не следует, и провел соответствующую работу.
Адмирал Лебедеву поверил. Когда Колчаку доложили, что генерал-майор Каппель появился в его приемной, адмирал вздохнул, глубоко затянулся воздухом – так иногда бывает перед трудной беседой, и произнес страшноватым свистящим шепотом:
– Просите!
В следующее мгновение он не сдержался и, давая выход гневному порыву, всадил в подлокотник кресла ножницы.
Тихо открылась дверь, звякнули шпоры. Послышался негромкий, очень спокойный голос:
– Ваше высокопревосходительство, генерал Каппель по вашему повелению прибыл.
Ощущая, как в виски ему натекло что-то горячее, тяжелое, Колчак поднял глаза, увидел стоявшего в проеме двери усталого невысокого человека, глядевшего прямо перед собой. Поймав взгляд адмирала, Каппель не отвел глаз в сторону, и Колчак понял: этот человек никогда не сказал про него ни единого худого слова, а всякие нашептывания Лебедева – всего лишь нашептывания, и вздохнул облегченно.
Он вышел из-за стола и протянул Каппелю сразу обе руки:
– Владимир Оскарович, наконец-то вы здесь. Я рад, очень рад!
Колчак был прекрасным физиономистом, хорошо разбирался в человеческой психологии, если человека он видел сам, то ему можно было ничего не говорить, он очень точно угадывал характер. Адмирал провел Каппеля к креслу:
– Садитесь, пожалуйста!
Каппель сел, но тут же вскочил:
– Ваше высокопревосходительство!
Колчак вторично усадил Каппеля в кресло.
– Меня зовут Александром Васильевичем.
Проговорили они вместо запланированных пятнадцати минут полтора часа. Из кабинета в приемную вышли под руку.
Позднее Колчак написал: «Каппеля я не знал раньше, – признание адмирала, в отличие от Лебедева, было искренним, – я встретился с ним в феврале 1919 года, когда его части были выведены в резерв, а он приехал ко мне в Омск. Я долго беседовал с ним и убедился, что он один из самых выдающихся молодых начальников».
Надо с грустью заметить, что жить к той поре и тому, и другому оставалось меньше года.
В приемной адмирал сказал Каппелю:
– Владимир Оскарович, если что-то нужно будет для вашего корпуса – сообщите. Все будет исполнено.
Это слышали все. Как и все видели, что Колчак проникся к Каппелю особым уважением.
Больше ни один человек не приходил к адмиралу наушничать на Каппеля: это могло кончиться плохо.