Каппель отдал телефонную трубку дежурному офицеру, прошел к себе в кабинет. В приемной его ждал Вырыпаев. Увидев полковника, Каппель устало махнул рукой:
– Насчет Омска ты был прав. Генерал Лебедев не ведает, на каком свете живет. Но без Омска нам не обойтись.
– Что предлагает Лебедев?
– Провести конскую мобилизацию.
– А ведь придется.
– Придется, – согласился помрачневший Каппель, – другого выхода у нас нет.
Мобилизация была проведена в окрестных селах. Каппель провел ее, что называется, в щадящем режиме, аккуратно – хозяйств, где оставалась одна лошадь-кормилица, не трогал.
Лошадей набралось только на один эскадрон – больше мобилизовать не удалось. Сбруя, седла были старыми, взять эту амуницию было негде – только как получить на складе в Омске.
Каппель отправился к прямому проводу, довольно быстро соединился с Омском, с самим начальником Ставки – на этот раз повезло; голос Лебедева вознесся театрально, загремел искренне, с пониманием, даже сочувствием:
– Владимир Оскарович, не извольте ни о чем беспокоиться – все у вас будет, все поступит, дайте только немного времени. Может быть, даже подкинем вам сотни две лошадей. Я рассмотрю этот вопрос. Потерпите чуть-чуть.
И вновь Омск затаился, заглох, ни ответа от него, ни привета, ни продолжения диалога, словно Лебедев забыл о своем обещании.
В корпусе не хватало даже обычных винтовок, не говоря уже обо всем остальном. Количество пулеметов можно было пересчитать по пальцам, патронов тоже не было.
Каппель снова позвонил Лебедеву и опять получил вежливый, очень доброжелательный ответ:
– Потерпите еще денька два, Владимир Оскарович, после этого я все, что вы требуете, пошлю в Курган. И проконтролирую это лично. Лич-чно!
Но ни через два, ни через три, даже ни через неделю из Омска так ничего и не поступило.
Каппель вновь позвонил в Омск, Лебедеву – с начальником Ставки его не соединили.
Позвонил вторично – тот же результат. Позвонил в третий раз – то же самое. Каппель – человек проницательный, способный по жестам, по интонациям, по паузам в голосе понять очень многое – на этот раз понял, что Лебедев разговаривать с ним просто-напросто не желает.
Сделалось противно. Можно было, конечно, через голову Лебедева позвонить прямо Верховному правителю, но Каппель не хотел делать этого. Во-первых, через голову начальника Ставки нельзя, во-вторых, не хотел выглядеть жалобщиком. Полагал: если адмирал посчитает нужным, то сам вызовет Лебедева и поинтересуется, как идут дела у Каппеля.
Самое интересное, что адмирал действительно дважды вызывал к себе Лебедева и задавал ему один и тот же вопрос:
– Как формируется корпус Каппеля? Все ли у него есть? Не нуждается ли он в чем?
Лебедев, согнувшись в почтительном поклоне, отвечал бодрым голосом, не запинаясь ни на миг, словно сам верил тому, что говорит:
– Генерал Каппель как сыр в масле катается, ваше высокопревосходительство. Отказа ему нет ни в чем. Что он просит, то и даем.
Генерал Лебедев беззастенчиво врал; адмирал, веря ему, успокоенно кивал, произносил благожелательно:
– Это хорошо. Каппель в нашей армии – лучший командующий корпусом.
А Каппель не то чтобы ничего не получал с омских воинских складов, он даже дозвониться до генерал-лейтенанта Лебедева не мог. Тот был упоен победами, которые одерживали колчаковские части. Еще бы – пройдет пара недель – и прямая дорога на Москву будет открыта. Душа Лебедева светилась от предвкушения золотого дождя наград, который должен был пролиться на него. И уж, конечно, никак нельзя было допустить до этого дождя выскочку Каппеля, чьи заслуги перед Россией, по мнению генерал-лейтенанта, слишком преувеличены. Непонятно, чего хорошего нашел в нем Верховный правитель. Обыкновенный хвастливый генерал. Таких Лебедев на своем веку видел сотни – и старых, и молодых.
Утро выдалось затяжное, хмурое, неопрятные полупрелые облака прогибались, иногда слышалось гнилое храпянье, и тогда с верхотуры сыпался мелкий, колючий, схожий с песком снег. Барышников, усевшись за стол, неожиданно побледнел, губы у него сделались синими. Он схватился за грудь, с трудом шевельнул ртом:
– Сердце останавливается.
Прибежал лекарь, дежуривший в штабе, дал полковнику выпить две столовые ложки микстуры. Барышников упрямо сжимал зубы – не любил горькую микстуру, но лекарь все-таки всадил ложку прямо в сжим челюстей.
– Ваше высокоблагородие, примите… Полегчает.
Каппель разбирал почту, поступившую к нему из канцелярии, хмуро поглядывал в окно, видел то же, что видели и его дети, находившиеся на втором этаже: украшенные шапками снега яблони, растворяющиеся в нездоровом сером сумраке, высокий забор зеленого защитного цвета – явно красочка была взята с армейского склада, неровные сугробы. Вдруг среди бумаг он увидел одну, со знакомым почерком.
Это был почерк Вырыпаева. Каппель хорошо знал его. Генерал вгляделся в бумагу. Лицо его дрогнуло, сделалось чужим. Каппель отодвинул бумагу от себя, потом вновь прочитал ее.
Вырыпаев как командир батареи написал на имя генерала рапорт с предложением присвоить его батарее имя Каппеля. Резким движением подцепив на палец валдайский колокольчик, стоявший на столе, Каппель позвонил.
На пороге появился дежурный офицер.
– Пошлите вестового за полковником Вырыпаевым, – приказал ему генерал.
Дежурный лихо щелкнул каблуками и исчез. Разыскал Насморкова.
– Скачи аллюр три креста за Василием Осиповичем. Предупреди – генерал зело сердит.
Через двадцать минут запыхавшийся Вырыпаев появился в штабе.
– Это ваш рапорт? – не глядя на полковника, довольно враждебно, на «вы», спросил Каппель, тряхнул листом бумаги, который держал в руке.
– Мой.
Каппель бросил рапорт на стол:
– Порвите! Я не принадлежу к особам царской фамилии, чтобы моим именем называть батареи и полки.
Вырыпаев вздохнул, махнул рукой огорченно, понимая, что спорить бесполезно, и молча порвал рапорт.
– Спасибо! – смягчившись, поблагодарил Каппель. – Что там из Омска?
– Из Омска ничего. Будто умерли.
Звонить Лебедеву не хотелось, да и звонки эти были унизительными – каждый раз, звоня, генерал переступал через самого себя, ему казалось, что дежурные в Ставке, снимая трубку, посмеиваются над ним.
И тем не менее Третий Волжский корпус (он получил номер три) продолжал формироваться. В корпус по мобилизационному плану входили Самарская пехотная дивизия, которой командовал заслуженный генерал Мшенецкий, Симбирская пехотная дивизия под началом молодого генерала Сахарова, Казанская пехотная дивизия во главе с полковником Пехтуровым, кавалерийская бригада – начальником ее был генерал Нечаев, и Отдельная Волжская артиллерийская батарея, которой с самой Самары командовал полковник Вырыпаев.
Формирование шло медленно, со скрипом, это раздражало Каппеля, он подумывал, а не напроситься ли, наплевав на армейский политес, на прием к адмиралу, но тут же отгонял эту мысль прочь – адмиралу сейчас было не до него…
В марте запахло весной. Она в Сибири приходит в апреле, часто в самом конце месяца, и это считается нормой, а тут пожаловала в марте… Не слишком ли рано?
Весь город высыпал на улицы. Каппель приказал вывести из конюшни гнедого и в сопровождении ординарца неспешной рысью поскакал в казармы самарцев – дивизии, прошедшей вместе с генералом все огни и воды – он любил бывать в ней.
Иногда гнедой переключался на галоп, иногда осаживал сам себя и переходил на шаг – генерал не понукал коня. В седле, во время езды, хорошо думается, мысли в голову приходят разные, и светлые, и печальные, и тех, и других, к сожалению, равное количество, хотя очень хотелось, чтобы светлых мыслей было больше.
На перекрестке Каппель увидел нарядную девушку, стройную, в утепленных ладных сапожках и дымчатой беличьей дошке, с рыжей лисьей муфтой, в которой красавица прятала свои маленькие руки.
Лицо девушки показалось Каппелю знакомым. Он вгляделся в этот нежный лик, и у него тихо сжалось сердце, в горле что-то задрожало: эта девушка была очень похожа на юную Олю Строльман. Девушка смотрела на него неотрывно, хотела что-то спросить или прислать привет из некого чистого легкого девичьего мира, в который генералу не было входа. Каппель грустно улыбнулся и приложил руку к папахе.
Девушка ответила легким поклоном.
Подъехав к казармам самарцев, Каппель спрыгнул с коня и двинулся дальше пешком, ведя своего гнедого в поводу. Навстречу ему из караулки бегом выметнулся дежурный:
– Ваше превосходительство, звонили из штаба корпуса – пришло пополнение.
Генерал посветлел лицом:
– Наконец-то! Наконец-то они вспомнили о нас.
Он поспешно вскочил в седло, приказал ординарцу, чтобы тот не отставал, и с места взял в галоп.
В штабе корпуса его ожидал Вырыпаев со странно перекошенным лицом и нервным булькающим смешком, то вырывающимся у него из груди, то застревающим где-то в горле. Увидев генерала, Вырыпаев отер платком влажные глаза:
– Ваше превосходительство, принимать пополнение будем в Екатеринбурге. Надо ехать.
– В чем же дело, Василий Осипович! Поедем. Мы – люди негордые, ради такого дела съездим и в Екатеринбург. – Каппель оживленно потер руки. – А?
– Вы еще не знаете главную новость, ваше превосходительство… Пополнение – из пленных красноармейцев.
Лицо у Каппеля угасло, подглазья потемнели.
– И сколько же их?
– Более тысячи человек.
– М-да-а. – Генерал взялся было за аппарат прямой связи с Омском, поглядел на трубку как на существо, способное приносить только недобрые вести, и отдал ее дежурному. – Что бы там ни было, Василий Осипович, а ехать в Екатеринбург все равно надо.
Для Павлова с Варей наступило счастливое время. На службе, в роте, Павлов старался освободиться пораньше, мчался домой, оставляя роту на своего помощника прапорщика Ильина – тот хоть и молодой был, но «борозды» никогда не портил. Ильин хорошо понимал командира и, поскольку ни родных, ни друзей у него в Кургане не было, охотно оставался в роте, случалось, и ночевал здесь – в каптерке, положив под голову пару валенок, постелив на топчан ватное азиатское одеяло и таким же одеялом накрывшись.