На заборах болтались приказы Сахарова, извещающие о том, что город превращен в неприступную крепость, – пустые бумажки… Каппель направлялся на станцию – там имелась надежная телефонная связь, генералу надо было срочно связаться со своим тылом – он не знал, что там происходит: Сахаров как вышестоящий начальник не передал ему никаких дел.
– Безумие какое-то, – пробормотал Вырыпаев, оглядев очередной забор, оклеенный сахаровскими бумажками.
Из-за забора неожиданно высунулся работяга в замызганной телогрейке, в рваной шапке с вольно болтающимися ушами, лишенными завязок, всунул в рот два пальца и оглушительно свистнул.
Бржезовский немедленно схватился за кобуру. Работяга поспешно нырнул за забор.
На угрюмой станционной площади ветер крутил снеговые хвосты; жесткая крупа с металлическим шорохом всаживалась в стены домов, гремела о водосточные трубы, сползала вниз, подхватывалась и неслась дальше.
Едва подъехали к вокзалу, как на ступенях возник всклокоченный телефонист, прижимающий к лицу большой серый платок – у телефониста была инфлюэнца, и он оглушительно чихал.
– Генерала Каппеля к телефону! – прокричал телефонист зычно – в его щуплом теле жил громовой голос. – Требует Верховный!
Колчак поздравил Каппеля с присвоением ему звания генерал-лейтенанта – извинился, что сделал это с опозданием, затем сказал, что через несколько минут подпишет указ о назначении Каппеля главнокомандующим всеми вооруженными силами.
– Генерал Сахаров не оправдал надежд, – с горечью произнес Колчак.
– Ваше высокопревосходительство, есть много командиров старше и опытнее меня, – сказал Каппель. – Я же не подготовлен к такой роли. Почему вы предлагаете этот пост именно мне?
– Потому что только вам, Владимир Оскарович, я могу доверять, – сказал Колчак. – Больше некому.
Через час Каппелю прямо там же, на станции, был вручен пришедший по телефону приказ о назначении его главнокомандующим. Каппель оказался в арьергарде отступления, в последних рядах тех, кто покидал Омск.
Опасное это дело – последним покидать город, так и в плен угодить недолго.
В первых рядах отступающих находился штаб главнокомандующего – ушел так далеко, что сразу и не догнать. Железнодорожные пути были забиты, пробка на пробке, места в вагонах люди брали со стрельбой. Генерал Сахаров дела новому главнокомандующему не сдал и, спасая себя, поспешно устремился на восток.
Единственное, что передали Каппелю от Сахарова – вздорный план в тощей картонной папочке, разработанный неряшливо, второпях. Автор плана наивно полагал, что под Ново-Николаевском можно успешно заманить в ловушку и разбить все красные партизанские силы.
Каппель, познакомившись с планом, отодвинул папочку от себя. Попросил Вырыпаева:
– Спрячь это куда-нибудь подальше. Бред какой-то!
– Что, совсем сдал генерал Сахаров?
– Не все у него в прошлом было плохо, Василий Осипович. Но… наступил предел. Сработался человек.
Без штаба, не имея под руками управленческих рычагов – да что там рычагов, даже простых нитей, которые хоть и рвутся, но все равно с их помощью худо-бедно можно управлять, – Каппель не мог командовать вооруженными силами Колчака. Хорошо хоть управление Третьей армией успел перехватить до этого повального отступления.
В вагон Каппеля принесли телеграмму от Верховного – адмирал просил срочно прибыть в Ново-Николаевск для встречи с ним. Каппель поспешил в Ново-Николаевск. По дороге сделал несколько попыток растолкать заторы на железнодорожных путях, но не преуспел в этом: дорога была забита так, что и ужу не проскользнуть. Поезда, сумевшие вырваться из заторов и двинувшиеся в путь, оказывались настолько переполнены, что люди срывались с подножек, грохались прямо под колеса, на рельсы… Когда Каппель прибыл в Ново-Николаевский вокзал, оказалось, что Верховного там нет.
Отбыл. Не дождался. Куда отбыл – неведомо.
Через час Каппелю принесли телеграмму: Верховный правитель остановился в Тайге, ждет главнокомандующего там.
Каппель прибыл в Тайгу и вновь не застал Колчака – адмирал отбыл в Судженку, это в тридцати километрах от Тайги.
В Тайге остановился эшелон генерала Сахарова. Все вагоны эшелона – все до единого – были оцеплены солдатами. К винтовкам примкнуты штыки, на кончиках штыков играют кровавые отсветы морозного солнца. Каппель повернулся к Бржезовскому:
– Поручик, узнайте, чьи это солдаты?
Тот вернулся через две минуты:
– Генерал-лейтенанта Пепеляева.
Каппель недовольно поморщился:
– И этот туда же… Решил стать революционным генералом. Где сейчас находится Пепеляев?
– У себя в вагоне, ваше высокопревосходительство.
Любимец солдат, двадцатичетырехлетний Анатолий Пепеляев, награжденный в германскую войну двумя офицерскими Георгиями, несколько потерял голову, когда его родной брат Виктор стал премьером в колчаковском правительстве. Надо было спешно остудить молодого генерала. Иначе тот мог нагородить такого, что в результатах этой городьбы не только современники не разберутся – но и даже историки.
У вагона генерала Пепеляева стоял усиленный караул. В вагоне находились оба брата – Анатолий и Виктор. Генерал-лейтенант Пепеляев сидел, расстегнув китель – в вагоне было хорошо натоплено – пепеляевский денщик старался, сутками не отходил от печки. Увидев Каппеля, Анатолий Пепеляев поспешно поднялся, застегнул китель.
– По чьему приказу арестован генерал Сахаров? – резким голосом, не здороваясь, спросил Каппель.
Пепеляев, путаясь в словах, начал объяснять:
– Понимаете, ваше высокопревосходительство, вся Сибирь возмущена сдачей Омска, бегством наших войск… Это ведь все – Сахаров. Посмотрите, что творится на железной дороге! Поэтому мы решили увезти Сахарова в Томск и передать его суду.
Анатолий Пепеляев говорил «мы» – за себя и своего брата.
В Томске находился штаб Первой армии, которой командовал Пепеляев.
– Вы понимаете, что сделали? Вы, подчиненный, арестовали своего главнокомандующего! Вы подаете очень плохой пример своим солдатам! – Каппель продолжал говорить резко и не боялся этой резкости. – Завтра они арестуют вас и сочтут, что так и надо! – Каппель рубанул воздух рукой. Генерал Пепеляев покраснел. Брат его, полный, с плохо выбритыми щеками, сидел, безучастный ко всему происходящему. – У нас есть Верховный главнокомандующий, он же – Верховный правитель России, арестовать Сахарова можно только по его приказу. Вы поняли меня? – проговорил Каппель, будто выстрелил, в упор глянул на Пепеляева, резко развернулся и покинул вагон командующего Первой армией.
Каппель находился в своем вагоне, когда в дверь к нему тихонько, словно боясь потревожить, постучал ординарец:
– Ваше высокопревосходительство, генерал Пепеляев просит принять его.
– Пусть войдет!
Генерал Пепеляев вошел, виновато понурив голову, доложил, что оцепление с эшелона генерала Сахарова снято, проштрафившийся командующий из-под стражи освобожден.
– Верное решение, – одобрительно кивнул Каппель. – Думаю, что Александр Васильевич Колчак и без нашей подсказки отдаст приказ о его аресте.
Так оно и случилось.
Вагон потряхивало на стыках, в подстаканнике позвякивал тонкостенный хрустальный стакан, за окном проползали заснеженные – один похожий на другой – пейзажи. Поезд шел на Судженку.
Мысли Каппеля были печальны.
«Как все-таки военные люди далеки от политики – политика противна им, поскольку замешена она на грязи, на черноте, на неприятии друг друга. Многие из нас, будучи незнакомы с этой кухней, попали впросак. Разобраться в том, что происходит, очень трудно. Что такое революция? Вещь очень неприятная. Но это – данность. Она есть, ее не обойти. Революция – это мощный неудержимый поток, попытки остановить который – безумие, они легко могут закончиться гибелью. Поток этот снесет любую преграду, очутившуюся на его пути. Поэтому и не надо становиться на его дороге: поступать надо по-другому – дать этому потоку нужное направление. Желаемое направление… Это, кстати, не так уж и трудно сделать. Сделать нетрудно, а понять трудно…»
Под насыпью, обратив к вагону жалобную морду с широко открытыми глазами, лежала убитая лошадь. Каппель проводил ее взглядом. Вспомнил женщину, бросившуюся к нему на омской улице с моляще протянутыми руками: «Господин генерал!.. Помогите! Последнюю лошадь забрали!» Не та ли это лошадь?
«Россия, Россия, несчастная страна, похожая на убитую лошадь. Ныне мы имеем дело с тяжело больной страной. И вместо того чтобы ее лечить, пытаемся позаботиться о ее наряде: к лицу ли подобран цвет, та ли ткань, достаточно ли в костюме оборок и рюшечек? Учить же, как можно и что нужно, – поздно, тех, кто не понимает всего, что происходит с Россией, уже ничему не научишь. Мы сами не заметили, как переступили невидимый порог, который нельзя переступать, но мы его переступили – и началась страшная Гражданская война…»
На станцию Судженка поезд, к которому был прикреплен вагон генерал-лейтенанта Каппеля, прибыл ранним утром третьего декабря. Воздух от холода, казалось, остекленел, тайга, подступавшая к станции, была угрюмой, гнетущей, человек перед ней ощущал себя мелкой мошкой – слишком уж она давила. Снега навалило много: сосны огрузли в нем по нижние ветки, кое-где из сугробов высовывались хрупкие островерхие макушки подлеска – молоденькие сосенки, хоть и застыли, омертвели в промерзлом воздухе, а все-таки тянулись к жизни, высовывали макушки из снега – в спрессованной морозной бели им нечем было дышать.
Низко над головами людей, цепляясь за крыши вагонов, полз туман. Полз по-военному, крадучись, хвостами – проплывет длинная неряшливая скирда, небо малость приподнимется – становится виден лес с крупными мрачными соснами, с опасной чернотой между стволами, в которой рождаются красные подвижные огоньки – то ли волки это, то ли партизаны – не разобрать, а потом все опять скрывается в очередной тяжело и неряшливо надвинувшейся на землю скирде тумана.
На станции Судженка стояло три эшелона, все под парами, готовые в любой момент отправиться дальше, около одного эшелона толпились офицеры.