Впрочем, Каппель не знал, что Тухачевского на этом участке фронта уже нет – его вызвали в Москву, и он сейчас сидел в холодном нетопленом номере гостиницы, из окон которой были видны кремлевские стены, и с тревогой ждал вызова к Ленину.
С Каппелем воевали уже другие красные командиры.
Чего угодно мог ожидать Каппель, но только не предательства своих. Выходило, что он угодил в капкан: сзади находились красные с мощной артиллерией и бронепоездами, впереди – Зеневич со своим многочисленным гарнизоном и партизанскими отрядами бывшего штабс-капитана Щетинкина. На железной дороге по всей линии до самого Хабаровска бесчинствовали чехословаки, вооруженные пулеметами, – ни одного человека не подпускали к «колесухе», отвечали стрельбой на любой подозрительный звук, оберегая награбленное добро.
С телеграфа маленькой проходной станции – вроде бы, там ничего не было, кроме убогого кособокого сортира, просевшего на одну сторону, и водокачки, около которой иногда останавливались паровозы, чтобы заправиться водицей, но все-таки оказалось, есть и начальник станции, и телеграфист, – принесли «летучку», переданную из Красноярска.
Каппель взял ленту в руки, торопливо перебирая ее, стал читать.
«Братья, протянем друг другу руки, кончим кровопролитие, заживем мирной жизнью. Отдайте нам для справедливого народного суда проклятого тирана Колчака, приведите к нам ваших белобандитов, царских генералов, и советская власть не только забудет ваши невольные заблуждения, но и сумеет отблагодарить вас».
Каппель усмехнулся, бросил ленту на стол.
– Если кому интересно – можете прочитать.
К ленте потянулся Вырыпаев, проворно перебрал ее пальцами, покачал головой и также швырнул на стол.
– Ну что? – спросил Каппель. – Они разговаривают с нами, как с покойниками…
– И – глубоко ошибаются. Думают, что долбанут нас сзади красным молотком по голове и расплющат о предателя Зеневича. Идти вперед мы должны и идти будем. Красноярск – не гибель наша, а одна из страниц борьбы за жизнь. Скажу больше, Василий Осипович, это – тяжелейший экзамен, выдержат который только сильные и верные. И они продолжат борьбу. Слабые отпадут, да они нам и не нужны, пусть уходят, а крепкие двинутся дальше – с нами, с тобой, со мной… Я их либо спасу, либо погибну вместе с ними, другого пути нет. Если же придется умереть… – Каппель замолчал, прошелся по вагону, вернулся к столу, шаги его были легкими, бесшумными, как у охотника, подкрадывающегося к зверю, – то я буду со своими солдатами до конца и своей смертью среди них докажу им свою преданность.
Вырыпаев молчал. Он был подавлен. Каппель подошел к окну вагона, глянул в него. К кособокому сортиру, оглядываясь, приблизился солдат, посмотрел в одну сторону, потом в другую и стремительно присел на корточки. Его с головой скрыл сугроб.
– Сегодня я подпишу приказ, в котором в реальных красках обрисую обстановку, создавшуюся из-за измены генерала Зеневича, – сказал Каппель. – Этим приказом, кроме того, я разрешу всем колеблющимся и слабым оставить ряды армии и уйти в Красноярск, когда мы к нему приблизимся… Бог с ними, с этими людьми… – Каппель махнул рукой, – и Бог им судья. А мы… – Он не договорил, глядя в окно: солдат, справив нужду, стремительно, как зверь, поднялся, обеспокоенно повертел головой – не заметил ли кто его, и неторопливо, с чувством собственного достоинства застегнул штаны. Каппель улыбнулся. – А мы… Мы прорвемся.
– Прорвемся, – торопливо повторил за ним поручик Бржезовский, лихо взмахнул кулаком. Каппель посмотрел на него удивленно и одновременно понимающе – рядом с Бржезовским он словно почувствовал себя молодым, но в следующий миг подавил в себе это ощущение и произнес, улыбнувшись печально:
– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Но о Красноярск они нас не расплющат, это я знаю точно… Что бы там они ни предпринимали.
За кромкой леса, на западе, громыхнул гром. Но грома посреди такого мороза не бывает. Это били орудия красных. Вырыпаев вытянул голову, лицо у него страдальчески дернулось – собственной артиллерии у каппелевцев уже не осталось.
– Да, мы прорвемся, – твердым голосом повторил Каппель, – чего бы нам это ни стоило.
Гром раздался снова, потряс землю, с макушек деревьев посыпался снег, испуганные птицы сбились в одну жидкую стаю, общую – вороны, воробьи, снегири, синицы, – и унеслись в тайгу, подальше от страха Божьего.
На станции Минино, уже под самым Красноярском, в штабном вагоне неожиданно заверещал телефон прямого провода. Каппель, словно что-то почувствовав, усмехнулся:
– Однако! – повернулся к Вырыпаеву: – Узнай, в чем дело?
Тот взял трубку. В трубке будто бы шмель загудел. Вырыпаев не сразу разобрал, кто говорит, а когда разобрал, то лицо у него сделалось плоским, подбородок утяжелился, как у боксера перед боем, а в глазах заплясали, заискрились мелкие светлые точки.
– Это генерал Зеневич, – сказал он, прикрыв трубку ладонью.
– Бывший генерал Зеневич, – спокойно и одновременно яростно поправил Каппель.
– Когда же вы наберетесь мужества и решитесь бросить эту никчемную войну, – бился тем временем басовитый шмель в телефонной трубке, – давно пора выслать делегацию к революционному советскому командованию для переговоров о мире…
Вырыпаев слово в слово передал Каппелю то, что услышал от Зеневича.
– В гробу я видел это революционное командование, в похоронной обуви, – произнес Каппель резко, хлопнул кулаком по столу. Вверх взлетела тяжелая чернильница-непроливашка.
– Может, поговорите с Зеневичем? – Вырыпаев протянул Каппелю трубку.
Тот схватился за кобуру пистолета.
– С изменниками Родины не разговариваю!
Вырыпаев передал трубку телефонисту:
– Дайте отбой. С предателем Зеневичем разговора не будет.
Телефонист поспешно закрутил рукоять телефона, ставя ее в положение «нуль» – аппарат в вагоне стоял старый, видавший виды, обращаться с ним надо было на «вы».
– Выстраивай войска, – приказал Каппель Вырыпаеву, – людям надо объяснить ситуацию.
Через час те, кто не захотел оставаться с Каппелем, ушли по железной дороге в Красноярск – ушли нестройной толпой, оскользаясь на обледенелых шпалах, прижимая к лицам кулаки, согревая их дыханием. Над головами уходящих людей долго висело, покачивалось из стороны в сторону, белесое облачко пара.
Штабистов Каппель поставил в строй. Винтовки для них искать не пришлось – винтовки были у всех, в том числе и у самого главнокомандующего.
Одна часть людей, по плану Каппеля, должна была обойти с юга, другая – с севера и километрах в десяти за Красноярском соединиться. В бой они должны были стараться не вступать, чтобы сохранить силы для дальнейших драк. Будущее было темно и беспокойно – ничего хорошего в нем не виделось…
Когда едва ли не все колонны ушли в тайгу – оставался только арьергард, отплевывающийся огнем от невидимого противника, на станцию Минино вылетело несколько платформ, которые сзади толкал плюгавый маневровый паровозишко. Он едва вращал колесами, но тем не менее у этого чадящего механизма хватило дыма и пара, чтобы притолкать сюда платформы с людьми.
Платформы были полны красногвардейцев, а на передней поплевывало желтым тусклым огнем орудие с длинным тонким стволом, рядом с ним стояли два ящика со снарядами.
Один снаряд всадился с снег недалеко от штабного вагона, поднял мерзлую землю вместе с комками льда; несколько крупных комков, выбив стекло, дружно ввалились в окно вагона.
– Красные! – закричал кто-то заполошно, крик тут же оборвался, кричавший ткнулся лицом в снег, его сняли выстрелом с платформы.
Каппелевцы дали ответный залп, и красногвардейцев мигом смело с открытых платформ, они горохом попадали в сугробы. У орудия остались лежать два длинноруких красноармейца в островерхих шапках – повалились на станину с обеих сторон и свесили вниз руки.
Станция Минино заполыхала, из окон полетели стекла, в одном доме взрывом сорвало крышу, в другом снесло печную трубу. Поручик Бржезовский, заскочивший в штабной вагон, чтобы забрать баул генерала с документами и личными вещами, там же и был схвачен – следом за ним в вагон влетели пятеро красноармейцев с винтовками и наставили на побледневшего поручика штыки.
– Руки к горлу, парень! – скомандовали ему. – Давай-давай, не стесняйся, подымай лапы!
Все документы Каппеля попали к красным. Конечно, тогда ни «трудовых книжек», ни толстых личных дел не было, имелись только послужные списки, и вполне возможно, извлеченный из того баула послужной список, если, конечно, он не уничтожен, валяется ныне где-нибудь в дырявой архивной папке и вряд ли будет в ближайшие годы извлечен на свет божий, хотя взглянуть на него было бы чрезвычайно интересно.
Сослуживцы Каппеля, осевшие после Гражданской войны в Китае, в Австралии, в Штатах, пытались восстановить этот список, но из благой попытки их ничего не получилось – смогли восстановить только хронологию последних двух лет его жизни, и все. А голая хронология – штука сухая, скучная, читать ее неинтересно.
Штабс-капитан Павлов вместе с Дремовым, который командовал в его батальоне взводом, попытался отбить Бржезовского, но к красноармейцам подоспела помощь, загрохотали выстрелы, и солдат, прикрывавших отход каппелевцев, оттеснили в тайгу.
Утопая в снегу по грудь, Павлов добрался до кряжистой, с расколотым комлем сосны, встал за ее стволом и выдернул из патронника винтовки опустевшую обойму, сунул ее в карман шинели – потом набьет патронами, если, конечно, жив останется, – вогнал в примерзающий к пальцам патронник новую обойму.
По снегу к нему, размахивая одной рукой, свободной, – в другой этот человек держал винтовку, стараясь поднять ее как можно выше, чтобы в ствол не наползло твердое льдистое крошево, – плыл человек.
Штабс-капитан передернул затвор, вложил в канал свежий патрон, шестой – помимо пяти, имевшихся в обойме, и загнал его в ствол.
– Давай, давай, ближе, ближе, – подбодрил он барахтающегося в снеговой лаве красноармейца.