овсем невесомым, как мальчишка, и сам часто вставал в их ряды, также торил дорогу, – удрученно, качнул головой:
– Хвост какой выстроился… И повозки. А вдруг мы не пройдем пороги и придется искать обходной путь? А, Василий Осипович?
– Может, послать в обоз посыльного, придержать малость подводы? Хотя бы задние ряды?
– Задними рядами мы не обойдемся. Останавливать надо весь обоз. – Каппель отогнул край башлыка. – А с другой стороны, это делать уже поздно – обоз весь здесь. – Он освободил ухо, прислушался к шуму, приносящемуся от порогов. – Течение здесь, похоже, никогда не замерзает. Надо послать разведку.
Каппель посмотрел в серый пар, поднимающийся над рекой, – хоть и рядом находилась каменная гряда порогов, и Кан дымил совсем рядом, а достичь порогов они никак не могли, те словно уходили от людей, заколдованные были.
– А в обоз, Василий Осипович, не надо никаких посыльных гонять. Они всполошат людей, а нам это совсем ни к чему, – сказал Каппель, поправив на голове башлык.
– Слушаюсь никого не посылать в обоз! – привычно, по-уставному, ответил Вырыпаев.
– А вот разведчиков – побыстрее вперед. – Генерал отдал повод Насморкову. – Я тоже пойду с ними.
– Владимир Оскарович, поберегите себя! – взмолился Вырыпаев.
– Я должен пойти с разведчиками, – упрямо проговорил Каппель. – Это обязательно.
Заиндевелая бородка придавала генералу вид святого старца, молящегося под открытым небом, пред иконами, развешанными на березах.
Когда он начинал упрямиться, переубедить его было невозможно. Одет Каппель был в шубу, покрытую солдатским сукном, которую ему справили интенданты еще в Кургане, эта шуба ему нравилась, она роднила его с солдатами – такие шубы имелись не только у офицеров, но и у солдат, а вот на ногах у генерала было нечто форсистое, модное – бурочные сапоги, которые тогда попросту звали бурками.
Бурки – это сапоги из плотной валяной ткани, схожей с фетром, расшитые полосками кожи, укрепляющими швы, – обувь городская, годится больше для походов в мороз в гости, но никак не для тайги.
– Я пойду с вами, Владимир Оскарович, – заикнулся было Вырыпаев, энергично потопал по земле толстыми сибирскими катанками, как тут называли валенки, скатанные до такой толщины и прочности, что они не гнулись.
– Ни в коем разе, Василий Осипович, – генерал протестующе приподнял руки, придавил ладонями воздух, словно прижал Вырыпаева к снегу, – вы останетесь с колонной. Для оперативного управления.
– Помилуйте, Владимир Оскарович, здесь же генерал-лейтенант Войцеховский есть… Есть генерал-майор Имшенский… Они остаются с колонной.
– Вы тоже должны остаться.
Перечить Каппелю было бесполезно.
На разведку к порогам пошли пятнадцать человек, в том числе и Каппель, вытянулись цепочкой, держа на изготовку винтовки – вдруг к порогам по каменным вершинам-кулуарам ссыпятся красные партизаны?
Чем ближе они подходили к порогам, тем сильнее грохотала река, выплевывала в морозный воздух тонны воды, разбивала на мелкие брызги, те околевали прямо на ходу, превращались в ледяной горох, иногда на черные, покрытые седой коркой камни шлепались целые льдины, спекшиеся в воздухе, разбивались в брызги, а вверх вновь с ревом взметывалась вода.
Стужа воевала с рекой: пыталась придавить ее, и так пробовала взять верх, и этак, и силой, и измором, и хитростью, и еще чем-то, человеку неведомым, новее попытки были тщетными, ничего не получалось. Пороги, способные загнать взрослого мужика в оторопь, а то и вообще в припадке свалить с ног, так и остались страшным явлением, напоминающим человеку о конце света.
Из черной пенящейся воды наверх выметывались искры, длинные огненные стрелы с грохотом всаживались в камни, в ушах что-то лопалось, в камнях тоже что-то лопалось, от ударов испуганно вздрагивали обледенелые, все в осклизе скалы, замирали, зажав в себе дыхание, из страшенной глуби вновь выметывались огненные стрелы, всаживались в твердь, в воздух взлетала огромная, в несколько тонн весом охапка воды – не охапка, а целый стог, скирда, разваливалась на несколько частей и со стоном, с вязким орудийным грохотом, будто била целая батарея, рушилась вниз. Каппель зачарованно смотрел на пороги.
– Ну и силища! Апокалипсис! – прокричал он на ухо бородатому плечистому казаку, стоявшему рядом, и голоса своего не услышал. И казак того, что молвил генерал, тоже не услышал, виновато развел руки – извините, мол…
Под этими порогами, наверное, столько народа нашло свое успокоение – не сосчитать, недаром земля тут кренится то в одну сторону, то в другую, дышит задавленно, стонет, на высоких скалах над порогами ничего не растет, видны лишь разведенные вкривь-вкось мертвые стволы, и больше ничего – ни елка не порадует глаз своей пушистой зеленью, ни сосна, обладающая, как известно, целебными свойствами, – ничего нет, только скрюченные, обугленные, как после пожара, деревяшки. Каждое такое сухое дерево, похоже, крест, памятник в честь успокоившейся здесь, погубленной Каном души… И сколько крестов еще будет!
В лицо генералу ударило моросью, с усов и бородки поспешно стаяла снежная бель, в то же мгновение кто-то натянул кожу на скулах, сделал это резко, словно собирался содрать ее с костяшек. Это была уже работа мороза, стужа склеила морось и причинила генералу боль, Каппель улыбнулся – он умел терпеть боль.
Пороги обошли правой стороной, узкой, опасной, сплошь в ломе, в нагромождениях камней и льда, с влажными проталинами, странно выглядевшими в морозном кипении, в нескольких местах землю даже попробовали прощупать штыком винтовки, и штык не упирался в твердь, входил в землю, как в масло… Колдовство какое-то, в это даже поверить было трудно.
– Здесь, по этому краю, обоз не пройдет, ваше высокопревосходительство, – приблизился к Каппелю казак, шевельнул плечищами, сбивая с них наледь. – Слишком узко.
– А если кое-где подровнять дорогу?
– На это уйдет не менее двух суток.
– Но не бросать же обоз!
– Бросить обоз нельзя, – рассудительно произнес казак, стер с носа мутную каплю. – Там люди.
Здесь, в двух сотнях метров от порогов говорить можно было, орудийный грохот воды не заталкивал слова назад в горло.
– Вот именно, там люди. – Каппель посмотрел на противоположный берег реки. – Теперь попробуем пройти по той стороне. Может, там лучше?
– Может, – проговорил казак согласно, – хотя я лично в этом очень сомневаюсь, ваше высокопревосходительство.
– Все равно надо проверить, – упрямо произнес Каппель, спрыгнул с заснеженного камня, на котором стоял, погрузился в сугроб едва ли не по пояс, качнул головой удрученно – снег был глубоким, но ничего не сказал.
Казак поспешно прыгнул в сугроб следом за генералом и, широко размахивая руками – снег он раздвигал, будто плугом-отвалом в обе стороны, – догнал Каппеля, обошел его, что-то бормоча себе под нос, и дальше двинулся впереди генерала.
– Нельзя же так, ваше высокопревосходительство, – укоризненно проговорил он, – не царское это дело – торить дорогу.
Фраза насчет «не царского дела» понравилась Каппелю, он улыбнулся.
Винтовку казак закинул за спину, дорогу перед собой он ощупывал жердиной, делал это тщательно, окутывался слабым дыханием, сипел – идти было трудно, на обнаженной шее у него надувались жилы, и минут через десять генерал предложил ему:
– Может быть, вас сменить?
– Не надо, ваше высокопревосходительство, – казак в подтверждение своих слов упрямо мотнул головой, – я еще не устал.
Прежде чем сделать шаг, он тыкал жердью вначале в одно место, потом в другое, затем в третье, чтобы определить, не пробивается ли вдруг где-нибудь сквозь лед струйка теплой воды, – вляпаться в промоину очень не хотелось, засекал глухой стук жерди и, убедившись, что все в порядке, двигался дальше. Только тогда двигался…
Каппель в который уже раз подумал о группе, которая ушла вниз по Енисею – как она идет, ей так же трудно или же все-таки легче? Наверное, она идет все-таки легче. Генерал часто думал об этой группе, ощущал ответственность за нее, в нем возникала некая глухая досада – не промахнулся ли он, избрав такой путь для частей, продемонстрировавших ему преданность, но в следующий миг эту досаду решительно давил в себе. Каждый путь имел свои плюсы и свои минусы.
Находясь уже на середине реки, казак привычно ткнул перед собой жердью, и она неожиданно ухнула вниз – казак едва удержал ее. Если бы припозднился на мгновение, жердина ушла бы в бездонную промоину. Казак перекрестился.
– Свят, свят! Место, где черти зимуют. – Потыкал жердиной слева – та же бездонь, промоина, у которой нет ни конца, ни края, потыкал справа – обнаружилось то же самое, и казак перекрестился вновь. – Свят-свят-свят!
Огромная промоина была сверху плотно прикрыта снегом, и ничто ее не выдавало. Гибельное место. Казак резко взял вправо, потыкал слегой снег там – жердина снова ушла в проран. Казак отклонился еще на десять шагов вправо.
– Сюда может ухнуть вся наша колонна, целиком. Вместе с лошадьми и возами. Никто не выплывет. – Махнул рукой, прося кого-нибудь в помощь.
Где-то вдалеке, за пределами серого пространства, ударил далекий задавленный выстрел, за ним еще один, потом еще. Каппель прислушался.
– Это на месте нашей ночной стоянки, – сказал он. – Мы никого там не забыли?
– Если только кто-нибудь от обоза отстал…
Генерал с досадою поморщился:
– Если это так, то надо посылать кого-нибудь на выручку. Надеюсь, Василий Осипович сообразит…
Следом прозвучали еще несколько выстрелов, неестественно зажатых, едва приметных, пачкой, хотя для уха военного человека не бывает выстрелов неприметных или неслышимых – слышен бывает даже беззвучный выстрел, это для человека гражданского, «штатского шпака» всякая далекая стрельба проходит мимо слуха, военный же услышит ее обязательно.
– Кто-то попал в передрягу, ваше высокопревосходительство, – послушав выстрелы, сказал казак, – но мы подсобить этим людям не сумеем. – Он снова перекрестился. – Подсоби им, Господи!