– Хорошо сегодня-то как! – голос у Каппеля был тихим, ослабшим, генерал глянул вверх, на тяжелое серое небо.
А в небе проран нарисовался, в нем серое кривоватое пятнецо засветлело. То ли само солнце это было – решило глянуть на землю, то ли отсвет солнца… Каппель улыбнулся этой светлой точке-пятнецу, увидел в нем добрый знак, вздохнул глубоко, сделал три шага, и земля неожиданно накренилась под ним, сделалась скользкой – не удержаться. Каппель застонал от досады и повалился в снег.
Стоять на ногах он не мог – земля уползала из-под него, кренилась то в одну сторону, то в другую, будто гигантское судно, угодившее в лютый шторм, что-то с землей случилось, и с человеком, прежде прочно стоявшем на ней, тоже что-то случилось.
К Каппелю кинулся Насморков, подсунулся под генерала, трепыхавшегося в снегу, под другую руку подсунулся полковник Вырыпаев, вдвоем они быстро подняли главнокомандующего…
Генерал покрутил головой обескураженно и потребовал хриплым голосом:
– Коня!
Насморков заботливо промокнул Каппелю потный горячий лоб. У генерала был жар.
– Коня! – вторично, прежним хриплым голосом потребовал Каппель.
– Ваше высокопревосходительство, может, лучше подводу? – предложил Насморков. – Сани с меховой полостью?
– Коня! – упрямо мотнул головой Каппель.
Насморков поджал губы, стал соображать, как же сказать генералу поаккуратнее, что тот болен, и от напряжения так же, как и Каппель, покрылся потом. Тем временем Бойченко подвел коня. В последние дни бывший штабной денщик старался быть рядом, подсоблял Насморкову, который был благодарен помощи, хотя и понимал, что у Бойченко своих забот полно, и главная из них – как сохранить себя, как не обморозиться, не оголодать, не растерять последние силы, а с другой стороны, может, тот наказ от своих товарищей получил – поддерживать генерала, вот и выполняет наказ, старается…
Генерал перехватил у Бойченко поводья; обычно легкий, на этот раз он с трудом взгромоздился в седло, оглядел неровную, с тупым остервенением мнущую ногами жесткий снег колонну, губы у него шевельнулись немо – Каппелю было жаль этих людей, как жаль самого себя… Если бы не предательство генерала Зеневича, они не терпели бы этих мук – все сложилось бы иначе.
Но нет, сложилось все так, как сложилось.
Предательства сопровождали Каппеля на каждом шагу. Везде. Всюду. Он пытался сопротивляться им.
Когда отступление еще только началось, Каппель прибыл в город Мариинск. Нарядная, недавно отстроенная железнодорожная станция – целый выводок зданий – располагалась в трех километрах от города. Мариинск был крупной вещевой базой – здесь на воинских складах скопилось много нужного имущества, в том числе и теплая одежда, так теперь необходимая армии Каппеля.
Конечно, Каппель мог вскрыть склады, никого не спрашивая, но тем не менее он посчитал нужным поинтересоваться у начальника здешней дистанции:
– Какая власть в городе?
– Земская, – ответил тот. Увидев, что взгляд Каппеля сделался недоуменным, пояснил: – Земцы взяли бразды правления в свои руки, ждут красных…
– Красных, значит. – Каппель усмехнулся, подал знак Вырыпаеву: – Поехали!
Вдвоем они прыгнули в кошеву.
Через пятнадцать минут она с лихим скрипом и храпом буйного коня, взбивая столбы снега, подлетела к двухэтажному каменному дому, к которому было прилажено новенькое широкое крыльцо. Дом был знатным даже по здешним меркам – люди в Мариинске строились широко, не жалея материала.
– Это и есть земская власть, – ткнув кнутом в крыльцо, провозгласил лихач-возница, средних лет дядек с серебром, густо искрящемся в небольшой бородке.
– Подожди нас, отец, – попросил Вырыпаев, – мы скоро.
– Давайте, давайте, – произнес лихач благожелательно, он словно благословил своих седоков, – мне спешить некуда. – Оглядел их оценивающим взглядом. – Вам бы оружие какое-никакое надо бы с собой прихватить. Пулемет ручной, английский, неплохо бы с собой иметь, поскольку тут вы, как я понимаю, окажетесь гостями незваными.
Гости незваные были вооружены лишь пистолетами. А что такое пистолет – только хлопать может… Сигнальное оружие. Хлопками пистолетными удобно поднимать солдат в атаку.
– Ничего, – произнес в ответ Каппель, – обойдемся тем, что есть.
Он вспомнил, как с прутинкой ходил на митинг к шахтерам Аша-Балашевского завода. Куда страшнее ситуация была, и то обошлось.
– Ну, смотрите, господа, – произнес лихач, черенком кнута приподнимая шапку, плотно, натянутую на голову. – Мое дело – предупредить, ваше – начихать на предупреждение.
Каппель и Вырыпаев поднялись на крыльцо – вдвоем, идя рядом, почти безоружные, открыли дверь в дом, в котором в просторной прихожей сидели человек пятнадцать дюжих земцев. В углу стояли винтовки.
А вот и английский ручной пулемет, о котором только что говорил возница-лихач: «люська» с насаженной на ствол плоской тарелкой магазина. Стоит пулемет в сторонке, на конторке с бумагами.
Увидев пришедших, земцы удивленно вытянули головы. Каппель вежливо поздоровался с ними, представился:
– Я – генерал Каппель.
Часть вытянутых голов поспешно нырнула в плечи: кого-кого, а генерала Каппеля они не ожидали увидеть здесь. Один из земцев – горбоносый парень с черными буйными волосами тоскливо покосился на пулемет – неплохо бы эту штуку иметь сейчас в руках, а не на конторке, да вот только никак он не успеет добраться до «люськи» – пришедшие раньше свалят его. Вздохнул зажато:
– Ййы-ыхы-ы!
Генерал этот грустный вздох заметил, парня раскусил, но вида, что раскусил его, не подал.
– Я благодарен вам за то, что вы сохранили армейское добро, – сказал земцам Каппель, – не дали его растащить. Власть в Мариинске временно переходит к военным, в городе несколько дней будет стоять армия. Должны подтянуться обозы, отставшие… Люди в армии – голодные, холодные, неодетые, необутые, обозленные неудачами, больные – всяких полно, словом. Нужна теплая одежда. Очень нужна, – Каппель обвел глазами сытые лица земцев, – без теплого обмундирования армия погибнет. Вы – русские люди, и те, кто находится в армии, – тоже русские. Я вам все изложил, как на духу… А дальше думайте сами.
Земцы молчали. Каппель натянул на руки перчатки, щелкнул кнопками – в установившейся тиши звук этот был особенно громким, – и, поклонившись земцам, вышел.
Вырыпаев молча последовал за ним, на крыльце сквозь зубы всосал в себя воздух, глянул на широкую, заваленную ранним снегом улицу.
– А я думал, вас отсюда не выпустят, господа, – простодушно удивился лихач, увидев своих седоков живыми и невредимыми.
– Это почему же?
– Да уж больно народ в земской управе собрался серьезный… Всех чужаками считает, даже собственных баб.
– Завтра будет видно, серьезный здесь собрался народ или нет, – спокойно проговорил Каппель.
– Но, милый! – лихач хлестнул коня, и тот, легко сдернув кошевку, с места взял крупной рысью – только снег стеклисто захрустел под полозьями. – Давай, милый, застаиваться тебе вредно.
Конь прибавил ходу.
– Может, действительно, проще было забрать ключи от складов силой? – проговорил вопросительно Вырыпаев, подтыкая под себя край меховой полости, которой была накрыта кошевка.
– Зачем? Земцы ключи сами принесут.
Утром около станционного здания, где расположился штаб Каппеля, появилась делегация земцев – приехали на нескольких кошевках, с шумом и шутками выбрались из них, извлекли широкий блестящий поднос, застелили его полотенцем, сверху водрузили свой, пропеченный до румяной корки каравай, рядом поставили солонку и положили толстую связку ключей – от всех складских запоров. Выстроившись в цепочку, земцы неспешно двинулись к штабу.
Вырыпаев, наблюдавший за этой картиной из окна, сказал генералу:
– Вы были правы, Владимир Оскарович. Ничего не надо брать силой.
Генерал промолчал.
…В принципе земцы тоже были предателями, но предатель предателю – рознь. С земцами он, например, стал разговаривать, с генералом Зеневичем – нет. Губы у Каппеля брезгливо шевельнулись, он подтянул к себе повод, глянул на черные задымленные скалы канских берегов и тронул коня с места.
Рот у Каппеля снова искривился брезгливо: ведь Зеневич давал присягу – не только царю давал, но и России и предал их, пресмыкается перед разными местечковыми начальниками, вершителями судеб, которым от России нужно только одно – чтоб кошелек у них никогда не был тощим и чтобы бабы их ходили наряженные, как на свадьбу, поблескивая золотыми зубами и разными дамскими цацками – сережками, кулонами, перстнями, камеями, подвесками да цепочками всякими, – чем больше у них будет этого металла, тем лучше.
Каппель неожиданно застонал и ткнулся головой в холку коня.
Бойченко стремительно, будто птица, метнулся к нему. Генерал был без сознания.
– Насморков! Насморков! Ко мне! – выкрикнул Бойченко громко, неосторожно хватил холодного воздуха, захлебнулся им, окутался паром, замахал отчаянно на малорасторопного денщика: генерал без сознания, а тот по-налимьи губами шлепает, окрестностями любуется.
Насморков запоздало подоспел к приятелю. Рядом оказался и генерал Войцеховский, исхудавший, заросший щетиной. – Каппель приказал подчиненным не бриться, чтобы было поменьше обморожений – все-таки какая-никакая, а защита есть, бывает, и маленькая щетина от большого волдыря спасает.
Втроем они сняли Каппеля с коня, кинули на снег несколько шинелей, имевшихся в хозяйстве у Насморкова, проворный Бойченко ринулся в обоз пошерстить какого-нибудь купца, излишне вольно чувствовавшего себя.
Минут через десять Бойченко пригнал из обоза сани вместе с возницей – редкобородым, похожим на татарина мужиком. Каппеля уложили на сани, сверху прикрыли двойной меховой полостью – она была сшита с умом, специально, чтобы держать здешние морозы, и Войцеховский скомандовал хриплым, надсаженным морозом голосом:
– Вперед!
Мимо уже тянулись сани обоза – колонна проследовала мимо, не останавливаясь.