— А что такое?
— Да, извольте видеть, реле времени у нее барахлит. Был даже один трагический случай…
И он поведал мне, как один видный историк захотел лично побеседовать со Львом Толстым.
Преподавал этот профессор в Ленинградском университете свою историю, писал ученые труды и достиг немалых степеней известности. Все бы хорошо, но на склоне лет все чаще стали одолевать его мысли о бренности существования, тщете мирской суеты и прочих грустных вещах. И решил он, дабы разрешить сомнения, слетать в начало XX века, потолковать с великим старцем по душам.
Сказано — сделано. Скопил профессор деньжонок (а у него оклад был хороший и очень приличная квартира на Невском), явился в Бюро проката и нанял машину времени до 1902 года и обратно с оплатой по хронометражу.
Инструктировал его лично Петр Евсеевич, в те времена совсем еще нестарый человек, с едва начинавшей редеть шевелюрой, но уже тогда столь же энергичный и жизнерадостный, как и поныне. Собственно, особо инструктировать было незачем. Все делала электроника: и доставить куда надо, и подождать, и увезти обратно — все автоматически. Переходная капсула гарантировала полную безопасность ученого пассажира.
Ну, посадили профессора в капсулу, крышку закрутили, поехали. Полет проходит нормально, самочувствие хорошее, только смотрят профессор на реле — батюшки! — а оно уже пятое тысячелетие до нашей эры отсчитывает. Сломалось, да и поди ж ты!
Дальше — больше. За окном динозавры заползали, птеродактили в иллюминатор клювами стучат. Профессор хоть и историк был, а сразу понял: мезозой на дворе.
Он по капсуле мечется, рычаги дергает, кнопки жмет, а реле знай себе тысячелетия отщелкивает. А надо заметить, такса тогда была куда как высокая. Да и за нарушение маршрута никто по головке не погладил бы. Видит профессор — дело швах. Не расплатиться ему вовек. Придется библиотеку продавать, и то неизвестно, хватит ли.
Трахнул он кулаком по крышке реле так, что внутри зазвенело, пригляделся — подействовало! Потащила машина его назад, в будущее. Только как-то с натугой, вяло этак, словно завод у нее кончается. Кой-как дотянула до тринадцатого столетия и выдохлась.
А в это время как раз татаро-монгольское нашествие шло. Облепили капсулу монголы в лохматых шапках, галдят, визжат, друг дружку отпихивают. Посмотрел профессор сначала на них, потом на сумму, какую на реле времени нащелкало, и упал в глубокий обморок.
Татаро-монголы народ любознательный. Попытались они иллюминатор копьем высадить — не выходит. Скатили капсулу с высокого холма да об камень — никакого эффекта, только профессор весь в синяках. Приволокли они китайскую стенобитную машину и ну долбить. Очень уж им загорелось профессора из капсулы выковырять и в жертву богам принести.
Капсула бронированная, ничто ее не берет. Неделю монголы долбят, другую, чуть-чуть все нашествие не сорвали с этим развлечением. Стали лагерем, у Батиева шатра капсулу к дереву привязали и долбят.
Два месяца день и ночь бухали, профессор за это время оглох почти полностью. И что же! — продолбились-такн, упрямцы. Вытащили профессора на свет божий и поволокли в шатер Батыю показывать…
Ну, а в это время явилась в Бюро проката ревизия. Провели инвентаризацию, хватились — вот так номер! — машины времени нету. Подняли документацию — профессор на ней отбыл. Пени набежали жуткие! Надо взыскивать, а с кого, спрашивается? Сели наши ребята на другую машину и пустились вдогонку. Прибыли ко Льву Толстому, он о таком профессоре и слыхом не слыхал. Ребята в мезозой — пусто. Пригнали на подмогу еще пяток машин и стали прочесывать все подряд.
Насилу обнаружили. Прибежали наши ребята к профессору, а тот в юрте сидит, важный такой, толстый, в халате и вареную баранину ест. Стали звать домой — ни в какую. Не желаю, кричит! У меня, кричит, и денег таких нет, чтобы за 400 миллионов лет платить, туда и обратно! И вообще, отстаньте от меня, мне и здесь недурно: отдельная юрта, стадо верблюдов, гарем, все в ноги кланяются и так далее, и тому подобное.
Хотели силком утащить, он монголов свистнул. Ну, наши ребята по машинам и домой. А профессор в тринадцатом веке так и остался. Даже бараниной, гад, не угостил.
— И ведь что характерно, — закончил свою историю Петр Евсеевич. — Он у них там тоже историком устроился. Придворным. Хронику походов ведет, мудрую внешнюю политику Батыя одобряет и поддерживает. По специальности, то есть.
— А как же насчет бренности существования, Петр Евсевич?
— Что касаемо бренности и прочих проблем бытия, то он так заявил: я, дескать, только здесь себя настоящим человеком почувствовал. А рожа-то, рожа! Наглая-пренаглая, аж лоснится! В руке баранья кость… Вот какие, батюшка, клиенты в нашем Бюро бывают. А ведь общественник был, примерный семьянин, два раза на Доске почета висел… Слава богу, хоть казенную машину времени вернул. Да и то стребовал пять блоков «Стюардессы» (у них там в тринадцатом веке с табачком еще туго). О-хо-хох, грехи наши тяжкие…
С этими словами хранитель поднялся с дубовой монастырской скамьи, куда мы присели на время рассказа, и скрылся в темноте. Я последовал за ним.
И вновь мы двигались мимо стеллажей, ящиков, бочек, коробок. Многое лежало нераспакованным до окончания ремонта. На ходу Петр Евсеич демонстрировал мне всякие диковинки. Запомнился, например, внушительный застекленный стенд с десятком трубок, красиво разложенных на алом бархате.
— Это у нас секция исторических реликвий. Все трубки, заметьте, подлинные, да-с! Муляжей и подделок не держим.
— Неужели берут? — поразился я.
— Еще как берут, — коротко ответил Петр Евсеевич. — Сейчас, верно, пореже, но желающих хватает. Тут еще где-то в коробке треуголка Наполеона была, ее тоже частенько требовали. Но мы шляпу императора даем только проверенным клиентам, а то затаскали ее тут разные… Амортизация предметов, дорогой, это наш бич…
Хранитель сдунул пыль со стенда с прокатными реликвиями и нырнул в проем сооружения, отчасти напоминающего триумфальную арку, образованную двумя внушительными по размерам криковатыми колоннами.
Приглядевшись, я вздрогнул. То, что показалось мне колоннами, представляло собой не что иное, как две исполинские ноги, обутые в сапоги и словно бы высеченные из красноватого гранита.
Переведя взгляд выше, я последовательно обнаружил колоссальный живот, обхваченный гранитным же ремнем с пряжкой, грандиозную молодецкую грудь в гимнастерке без погон, монументальную шею и наконец… Нет, лица не было. Вместо него каменный великан обращал к зрителям ровную пустую площадку, на которой болталась бирка на веревочке.
Это было, как пишут в газетах, величественное и грозное зрелище. Гранитный истукан воздевал над головой нечто, похожее на ребристое бревно или колоду, и, казалось, устремлялся во вдохновенном порыве прямо навстречу стенду с реликвиями и ящиками с пляжными принадлежностями.
Хранитель, как видно, читал мои мысли.
— Впечатляет, а? — крикнул он откуда-то из полумрака. — Нет-нет, батюшка, это не гранит. Пластик! Обычная надувная игрушка…
Он был явно доволен эффектом.
— Тоже давненько не брали. А жаль. Колоритная штучка, и недорого. Не желаете, кстати? В саду недурно смотрится, хе-хе-хе-с… Впрочем, шучу, шучу. Я знаю, что вам нужно.
«Откуда он знает, что мне нужно, если я сам этого не знаю, — с некоторым раздражением подумал я. — Старый хрен!»
— Нет уж, пусть лучше в подвале торчит, чем в саду. А бревно для чего?
— Это сноп, — пояснил мой лукавый проводник, возясь со связкой ключей у очередной дверки. — Злаки, знаете ли. В те времена обожали выращивать разные растения, причем в тех местах, где они плохо растут. Овощи там, фрукты, картошку… Чем меньше подходил климат, тем настойчивее велись работы. Затем свозили выращенное в установленные места и сваливали в кучи.
— Копили?
— Трудно сказать, — замялся хранитель. — Давно это было. Доподлинно известно одно: через определенное время плоды земли, натурально, начинали портиться. Ну, во избежание заразы их закапывали обратно в матушку-землю.
— Это тоже напоминает обряд, — заметил я, щелкая истукана по сапогу. Сапог был шершавый и упругий. — А потом что?
— Потом? Что же потом… Ждали следующего урожая и снова все шло по кругу. По всей вероятности, скульптор запечатлел миг, когда землевладелец несет собранный урожай к месту уничтожения. Потому и сноп.
Хранитель кончил возиться с замком и жестом пригласил меня подойти.
— Погодите, неужели кому-то был нужен надувной великан? Да еще без лица!
— В том-то и фокус, что лицо можно сделать любое, по желанию клиента. Наши ребята прямо с паспорта и делали. Представьте, выходите вы в сад — в треуголке, сюртуке, трубочка в зубах дымится, — а в саду ваша статуя стоит. Многим льстило. Ну, поспешите, дружок, я вас жду.
Он открыл дверь. Потоки света ударили сверху. Мы поднялись по лестнице и вышли на обширный монастырский двор. Посреди возвышалась окрашенная все в тот же тускло-коричневый цвет колокольня. Надпись извещала, что именно здесь обретается Н-ский народный хор им. братьев Заволокиных. В подтверждение этому из-за решетчатых окон доносились свежие девичьи голоса и отрывистые музыкальные фразы — баянист пробовал лады.
У забора, лихо покосившись набок и упираясь колченогими подпорками в рыжий асфальт, стоял межпланетный корабль. Он был привязан бечевкой к роскошной старой липе и в целом неотразимо напоминал Пизанскую башню — только не ту, красивую, итальянскую, а так… скорее, водонапорную, в каком-нибудь заштатном районном городишке, где летом, кажется, никто, кроме кур, не живет.
Хранитель бодренько подбежал к ветерану космоса, хлопнул его ладошкой по стабилизатору (отчего в корабле что-то ржаво скрежетнуло) и произнес, опять впадая в театральный тон:
— Друг мой! Вот то, что вам нужно! Нет-нет, молчите! Одного взгляда на ваше измученное чело было достаточно, чтобы понять: вам нужен покой, одиночество и отдохновение! Вы умчитесь в звездные дали, и некому будет отвлекать вас от дум возвышенных и вдохновенных. Дерзайте, друг мой! Тем более, что безопасность гарантируется, и возьмем мы недорого, — прибавил он нормальным голосом.