Кущак закурил.
— Так, — сказал он. — Ладно. Иди домой, Аграфена, и… — Он прижал руку к сердцу. — Очень тебя прошу, не попадайся ты больше с этими делами. Умоляю. Правды с шилом добиваться — последнее дело.
— Главное, добиваться, — сказала Аграфена Степановна.
— Ну… здесь мы с тобой не договоримся.
— Прощай, Михаил. Думаю, не скоро увидимся.
— Чувствую, скоро.
— Тебе виднее, полковник.
— Маршал. И пришли дежурного ко мне.
— До свиданья.
— До свиданья. Дежурного не забудь.
— Не забуду.
Дверь за Аграфеной Степановной закрылась. Некоторое время Кущак смотрел на старое переплетное шило, что-то вспоминал, усмехался…
— Товарищ подполковник! — влетел в кабинет возмущенный дежурный. — Как же так? Семенова говорит, вы ее отпустили!
— Все, — сказал Кушак, — Под мою ответственность. Потерпевший здесь?
— Ушел. Написал, что надо, и я его отпустил.
— Что надо, что не надо, — это мы потом разберемся. Адрес его записали?
— Так точно. И домашний телефон. Очень приятный мужчина, вежливый, толковый…
— Понравился?
— Просто чувствуется хороший человек, — пожал плечами дежурный. — Обещал в следующий раз детективов принести. В магазине-то не достать… А у них можно. С таким приятно дело иметь. Не то, что с этой бабкой…
— Ей пятьдесят шесть лет, Зуйков, — сказал Кущак. — Хотя, конечно, для вас она бабушка…
— Хулиганка она, а не бабушка, — напористо заговорил дежурный. — И наказывать таких надо, не взирая на возраст. Вы сами нас учили, товарищ подполковник. Вот же все запротоколировано… — Он нагнулся к столу за бумагами. — Дома ей, видать, не сидится, шляется по автобусам, седины свои позорит! Таких, как она, нужно сразу, не раздумывая… Ой-ой-ой! Ого! Вы что, Михаил Викторович, шилом-то как? Ткнули, больно ведь! За что?!
Дежурный отпрянул от стола и схватился за уколотое плечо. Кушак, несколько смутившись, спрятал шило в ящик стола.
— Спокойно, Зуйков. Для пользы дела. Считай, что следственный эксперимент. Ранку йодом прижги, вот баночка. Ничего, не смертельно. Да сними ты китель свой!
Дежурный стал прижигать место укола. Кущак медленно закрыл ящик на ключ.
— Жаль… — проговорил он задумчиво.
— Чего жаль, Михаил Викторович?
— Всего жаль, — сказал Кущак.
— Да вы не расстраивайтесь так, товарищ подполковник, — улыбнулся дежурный, застегивая китель. — Ничего, поболит и перестанет. Не смертельно!
Передача огня
Факел вспыхнул. Первый спортсмен вскинул его над головой и помчался вперед. Он летел по асфальту мощно и легко и так походил на древнегреческого бегуна с амфоры, что, казалось, тоже существовал только в профиль. Зрители восторженно зааплодировали…
Петрищев похлопал себя по карманам. Спичек не было. Петрищев прикурил у соседа, выбрался из толпы и вяло пошел по улице, морщась от тополиного пуха, разглядывая грязные подошвы балконов.
Петрищев терпеть не мог выходных, когда, хоть убей, нечем заняться. Впрочем, будние дни он тоже недолюбливал — в будни, хоть тресни, толком не отдохнешь. Больше всего на свете Петрищев любил отдых у теплого моря, но отпуск давно прошел…
…В конце проспекта первого спортсмена ожидала замена. Второй бегун на ходу принял факел и устремился по маршруту. Впереди и сзади ровно шли нарядные мотоциклы эскорта…
Па остановке к Петрищеву нагнулся прикурить мужчина в потертом пиджаке. Петрищев сказал: «Держи сам, некогда!», сунул окурок в руки потертому и заскочил в троллейбус. Он частенько ездил кругами по всему городу, закомпостировав один талончик на все время…
…Второй спортсмен закончил свой отрезок пути, передал пылающую эстафету третьему бегуну, и тот стремительно рванулся вперед, поглядывая на часы, чтобы не сбиться с графика…
Потертый пиджак поделился огоньком с приятелем, скучавшим на лавочке возле дома, а тот, в свою очередь, с франтоватым блондином, разыскивавшим Нюсю из второй квартиры…
…С факелом бежал уже четвертый спортсмен. Он торопился — третий все-таки не выдержал темпа и отклонился от графика. С переднего мотоцикла кричали: «Нажми!», и бегун нажимал. Длинный круговой маршрут по улицам города завершался, впереди показался стадион…
Франтоватый блондин, не найдя свою Нюсю, разочарованно вышел на улицу, где у него попросил прикурить ленивый адидасовский подросток. Прикуривая, мальчишка ловко вывернул на землю огонек из сигареты блондина, сказал наставительно: «Спички надо иметь, дядя!» — и, не мешкая, юркнул в сторону — как раз в ворота, куда потоком вливался народ. Он был трудным подростком, знал об этом и не забывал напоминать окружающим…
…Четвертый секунда в секунду передал эстафету, устало хлопнул товарища по плечу, и тот, набирая скорость, понес факел к финишу. У ворот стадиона мотоциклы остановились, и пятый спортсмен выбежал на дорожку один…
Петрищев сошел с троллейбуса, потому что заметил народ у стадиона. Теперь он сидел на трибуне рядом с трудным подростком и наблюдал за ходом спортивного праздника…
…Пятый спортсмен пронес огненную эстафету по упругой дорожке, взбежал по ступенькам, наклонил факел, — и высоко над затихшим стадионом запылал огонь спартакиады.
Петрищев с неудовольствием вспомнил, что спичек так и не купил, прикурил у подростка и начал следить за первыми стартами. Вскоре он пригрелся на солнышке и незаметно для себя заснул.
Когда Петрищев проснулся, на стадионе было пустынно. В поле пиджака красовалась прожженная окурком дыра — трудный подросток напоминал окружающим о своей сложной индивидуальности. Внизу на дорожке тренировался спортсмен — тот, что бежал с факелом третьим. Небо понемногу темнело, отчего языки пламени в чаще над стадионом становились все зримей, плотней и ярче.
«И прикурить-то не у кого, — подумал Петрищев. — Тоска! Зажигалку, что ли, купить? Хоть не мучиться…»
Он повертел в руках папиросу, огляделся и полез наверх к чаше — прикуривать.
Если так рассуждать…
— Наша измученная земля
Заработала у вечности,
Чтобы счастье отсчитывалось
От бесконечности,
А не от абсолютного нуля!
Вы слушали радиокомпозицию по стихам советских и зарубежных поэтов. Режиссер Александр Акуленко, звукооператор Инна Клепцова.
— Вот как? — сказал Николай Федорович. — А что слышно насчет погоды?
— В эфире передача «Взрослым о детях». Сегодня у нас в гостях…
Николай Федорович выключил радио и стал собираться. «Туманные стихи, — думал он, выходя из подъезда. — Абсолютный нуль, вечность какая-то… Писали бы о жизни. О производстве в конце концов. Нет, типичное не то!»
Николай Федорович не так давно был переведен из заместителей в начальники цеха и теперь старался формулировать свои мысли четче, конкретнее, как бы подводя черту.
«Нет ясно выраженной главной идеи. Плюс не злободневно».
На этом он завершил свои рассуждения и впрыгнул в троллейбус.
Усевшись на сиденье, Николай Федорович развернул газету и с удовольствием отметил про себя: «Народу немного, хорошо! Если штанги не соскочат, доберусь минут за тридцать…»
Штанги не соскочили. Двери не заедало и не тормозили гаишники за проезд на красный свет. Поэтому на завод Николай Федорович прибыл с большим запасом.
«В принципе, все логично, — думал он, входя в кабинет. — Мало народу — можно спокойно сесть. Давки нет — водитель не нервничает, правил не нарушает — значит и гаишники не докапываются. В итоге: отлично доехали… Хотя нет, неправильно. По такой логике, — Николай Федорович усмехнулся, — по такой логике для идеальной работы транспорта нужно что? Чтобы пассажиров было как можно меньше, так получается? А в идеале — чтобы вовсе не было?.. Ладно, хватит, занимаюсь делом!»
В кабинете он пока ничего не менял. Все было, как при прежнем начальнике. Распорядок дня тоже. Первой пришла табельщица.
— У Нечаевой бюллетень, — доложила она. — Миркин в военкомате. Остальное на местах.
— Варыгин опоздал?
— Варыгин опоздал, — с готовностью подтвердила табельщица. — Но… как пришпоренный бежал. Наши все смеялись. Подействовал, видать, ваш разговор, Николай Федорович!
Табельщица по-свойски хихикнула.
— Запах?
— Не поняла, Николай Федорович?
— Трезвый он, спрашиваю? — Николай Федорович почему-то избегал смотреть разбитной табельщице в глаза. И вообще он испытывал странное чувство неловкости, когда его называли по имени-отчеству. А табельщица, казалось ему, еще и специально нажимает на имя-отчество, будто полный титул произносит…
— Запашок есть небольшой. Но вчерашний, слабенький совсем… Да чего там, Николай Федорович! Дела с дисциплиной лучше пошли, это вам любой скажет. Не то, что до вас было. Ух, бывало!..
— Все-таки вы неправильно рассуждаете, Симонова, — сказал Николай Федорович, и табельщица сразу независимо поджала губы. — Дела хороши… Опоздал Варыгин на пять минут — хорошо, что не на час. С запахом явился — умница, что со вчерашним, а не свеженьким. А если он вовремя прийти вздумает, да еще как стеклышко? Премию ему тогда выписывать, что ли? За успехи в труде?
Табельщица захлопнула папку.
— Я вам обстановку доложила, а вы уж решайте, как и что. Мне можно идти, Николай Федорович?
И не дожидаясь ответа, она исчезла, толкнув дверь папкой, причем из коридора довольно явственно донеслось: «Молодой еще…»
Николай Федорович немножко поругал себя за то, что не умеет разговаривать с подчиненными, и нажал кнопку селектора:
— Плановое, как вчера вторая смена сработала? Да, доброе утро, товарищи, здравствуйте…
— Отлично сработала! — с энтузиазмом откликнулось планово-диспетчерское бюро. — Девяносто два процента, ого! Почти норма!
— Даже «ого»… Чему же радоваться?
— Как же? Еще вчера было восемьдесят шесть. А если прошлый квартал взять…
— Вы еще прошлый век возьмите, — хмуро посоветовал Николай Федорович. — Или Древний Рим. Его-то мы уж точно обскакали. По гальваническим изделиям.