— М-мэть! — Говорит Санька и отчеканивает: Двадцать два! Восемьдесят четыре! Тридцать пять! Догадываетесь?..
Буфетчица у нас — физиономист каких поискать. Она тут же полезла в холодильник, достала кусок мякоти (из НЗ, для начальства), взвесила, завернула, завязала веревочкой и сделала бантик. Все это — молча. Быстро, ловко, умело, но — молча.
Жогин (тоже молча) заплатил, поддел одним пальцем веревочку и удалился. И казалось, будто дверь перед ним распахнулась сама по себе.
Покупатели, из тех, кто послабее, смотрели ему вслед с боязливым восхищением, как штангисту-тяжеловесу на пляже. Мне было грустно.
Вот тебе и Санька Жогин. Хозяин жизни. Про такого только оды слагать. Пли саги. Слова так сами по себе на бумагу и попрыгают. От глубокого почтения. А в школе тихим был, нормальным…
После этого я на буфетчицу даже смотреть не стал, не то, чтобы покупать. Опасно было. Она у нас, надо заметить, женщина не таковская. Лютая женщина.
Вышел тихонько на улицу, а там Санька.
— Здорово, — кричит, — бандит!
Хотел даже пообниматься, но я придержал.
— Какой-то ты другой стал, Санька. В начальство выбился? Или так изменился, сам по себе?..
— Жизнь воспитала! — засмеялся Санька. — Чудак, ты думаешь, я себе брал? Я же для тебя старался! Решил помочь однокласснику в трудную минуту. Вижу: стоишь, переминаешься с йоги на ногу…
Честно говоря, я бы эту корейку не взял. Зачем мне такая корейка? Но тут такое дело… Жена, в общем, просила. Мать ее как раз приехала, в доме шаром покати. Ну, в общем…
В общем, взял. Но деньги отсчитал копеечка в копеечку.
Санька радовался, вспоминал разные школьные случаи, хохотал. Я шел сдержанно. Не привык я к такому. Не обучен.
По дороге заглянули в аптеку. Санька подал в окошечко рецепт и сконфуженно заговорил:
— Я сиять насчет випрогинала…
— Внпрогинала нет.
— Видите ли, я уже месяц хожу, а…
— Випрогинала нет!
— Но мне говорили, что в вашей аптеке покупали, и я решил…
— Випрогинала нет!!!
Санька совсем сконфузился и отошел от окошечка.
— Ты чего это скис? — спросил я. — В буфете каким героем был!
— Там я для тебя старался, — грустно ответил Санька. — А тут другое дело. Прописали мне от печени, а где купить, не знаю…
— Погоди, погоди, — сказал я. — Вот оно, значит, как. А своего Александра Петровича в ход не пробовал пускать?
— Говорю же тебе, неудобно для себя-то…
— Ну-ка постой в сторонке, — я решительно отстранил Саньку и направился к окошечку. — Испытаем твоего Александра Петровича…
Через пять минут я вручил Саньке флакон випрогинала.
Не привык я так поступать, конечно, но ведь не для себя же…
— Слушай, Санька, я если бы они сказали: ну и звоните, мол, своему Петровичу, тогда как?
— А его сейчас все равно на месте нет, — засмеялся Санька. — Это ведь мой телефон-то!
— Жулик ты, Санька, — сказал я с чувством. — Хотя, если подумать… Знаешь что? Давай завтра вместе за покупками отправимся! Как, Александр Петрович?
— Давай, — сказал Санька. — Для друга можно постараться. Это ведь не для себя. Для себя — другое дело. Неудобно…
А я ведь сначала решил, что он жлоб…
Флюс
— Это не берем! — объявила приемщица. — Только молочные бутылки. Следующий, подходите!
На прилавке остались девять литровых банок.
— Опять «не берем»? — заворчал Пряхин, укладывая банки обратно в сетку. — Тут «не берем», там «не берем»… Где ж тогда «берем», а, хозяйка?
Приемщица стеклотары ответом не удостоила.
— Я знаю где, — сообщил подошедший мужчина с альпинистским рюкзаком. — Есть у меня одно верное местечко.
— В «Молоке» я уже был, — сказал Пряхин. — Имел удовольствие. Там у них с конца прошлого века — «не берем». Пора памятную доску вешать: «В этом доме с 1896 г. не приняли ни одной стеклянной банки». Золотом по граниту.
— Нет это ближе, через два квартала. Пойдемте, на пару веселей.
Побрякивая банками, они направились к верному местечку.
— Один ведь черт — стекло и стекло! — возмущался по дороге Пряхин. — Нет, они выбирать изволят. Какая, в сущности, разница?
— Разделение труда, — объяснил напарник. — Везде так. Сейчас и магазинов много фирменных, специализированных. «Рыба», например, «Дары» всякие…
— Угу, — кивнул Пряхин. — В одном магазине только рыбы хорошей нет, в другом — только фруктов. А всем остальным они вообще не торгуют. Узкие специалисты.
В верном местечке банки действительно принимали. Но исключительно маленькие — из-под сметаны.
— Попробуем у вокзала, — предложил мужчина с рюкзаком. — Сосед мой только там сдает.
Поехали на вокзал. Там вообще было закрыто: «Киоск загружен». Хотели еще мотануться в центр, но тут настал мертвый сезон — обеденное время. Деваться некуда, напарники зашли в скверик перекурить.
Мужчина, кряхтя, снял свой грандиозный рюкзак и удобно устроился на лавочке. Пряхин, которому банки поотбили все ноги, бродил вокруг и злился. Вдобавок его едва не оштрафовали в автобусе, когда он хотел закомпостировать два трамвайных талончика.
— Черте что! — кипятился Пряхин, с ненавистью глядя на сетку с банками. — Полдня двое взрослых мужиков не в состоянии избавиться от дурацкой стеклотары. Специализация у них, видите ли, тьфу!
— Не все сразу делается, — рассудительно заметил напарник. — Сдадим где-нибудь. Не надо себе нервы попусту портить, как врач вам говорю.
— Каждый за свою банку отвечает… «Извините великодушно, мой профиль — бутылочки из-под кетчупа. По проблеме литровых банок вас примет профессор Терентьев, кабинет № 76. Спасибо за внимание!»
— Ну, зачем так, зачем? Все правильно…
— Неправильно! — заявил Пряхин. — Безобразия творятся! За что вот они меня штрафануть хотели, а?
— Автобусные компостировать надо. Порядок есть порядок.
— Так ведь те же самые шесть копеек! В Вильнюсе я был — пожалуйста, любые компостируй. Какая разница?
— Министерства разные, вот и разница. Вы что, ребенок?
— Редко сталкиваться приходится, вот и возмущаюсь.
— А вы кем работаете, геологом? В экспедициях?
— Почему геологом? Художником-оформителем работаю.
— Ну так и отреагируйте, — предложил напарник. — Нарисуйте на них карикатуру. Мол, такие-то и такие-то недостатки. Изобразите этак… в гадком виде.
— Не обучен я карикатурам, — сердито ответил Пряхин. — У нас свои задачи. Наглядная агитация, в основном.
— Видите, в вашем деле тоже есть специализация. Помните, у Пруткова: «Специалист подобен флюсу, полпота его одностороння».
— Во-вторых, вы не равняйте, А во-вторых, надо меру знать. Поголовный флюс получается! Нельзя же все доводить до идиотизма.
— Можно, — весело сказал напарник. — При желании все можно!
— А, не надо. Коснись вас лично, первый запоете… Впрочем, вы ведь врач, да? Ну, так вас уже коснулось. Был я недавно в стоматологической — то же самое разделение труда. Один лечит, другой рвет… Третий — по флюсам… А вы кто по специальности?
— Акушер.
— Роды принимаете? — обрадовался Пряхин. — Случайно, не в «девятке»?
— Принимаю. Причем именно в «девятке». Что, жена рожать собралась?
— Само собой! — закричал Пряхин в полном восторге. — Доктор, миленький, хорошо-то как! Первые роды у нас, боимся… Пряхина она, Надежда Павловна… Срок через недельку должен подойти…
— Хорошо, — сказал напарник. — Я посмотрю, как и что. Ладно.
— Чудесно, доктор! Спасибо вам. Ведь мы уже и как назвать решили: Галюшей. Красиво, правда?
— Выходит, вы девочку ждете?
— Для начала хотим дочурку, — скромно ответил Пряхин.
— Вот как? Тогда прошу извинить. Не по адресу обратились.
Врач встал и взялся за рюкзак.
— Но вы же акушер? — растерялся Пряхин.
— Акушер-то я акушер, — со значением произнес врач. — Но у нас в роддоме тоже есть своя специализация. Я, к сожалению, занимаюсь исключительно мальчиками. Мальчики — мой профиль! Всего доброго!
Он вскинул па плечи рюкзак и удалился.
Пряхин долго еще сидел на лавочке в сквере. Мимо прошел актер, постоянно играющий в кино роли жуликов и спекулянтов. По своим делам спешили известный спортсмен, чемпион в беге на 800 метров с барьерами, и ученый-биолог — специалист по рыбам отряда целакантообразных. Объявления на заборе возвещали, что издательству требуются травильщики, сливщики-разливщики и печатники глубокой печати, а Дому моделей — мужчины-манекенщики с размерами 48 и 50. Вокруг деловито шумел целенаправленный, специализированный и узкопрофилированный людской мир.
Пряхин печально вздохнул и пошел домой заканчивать очередную серию плакатов об осторожном обращении с огнем.
Банки в этот день он так и не сдал.
Сказано — сделано
Настоящее живое дело способно увлечь самых застоявшихся, сонных людей, которых, кажется, ничем, кроме хоккея, не расшевелить. Нужно таким образом построить работу, чтобы давно приевшееся встало вдруг в ином, привлекательном и заманчивом свете. Только тогда любая организация, фирма, контора или шарашка избавится от лентяев и лоботрясов.
…Симареев опустился па стул и шепотом спросил у соседа:
— Давно идет собрание?
— Только началось, — ответил сосед, не отрывая внимательного взгляда от окна. — Еще муху не привязали.
— Ага, — кивнул Симареев и тут же спохватился, что зря, пожалуй, сказал «ага». Какая может быть муха на профсоюзном собрании? Кроме того, зачем ее привязывать, не проще ли сразу прихлопнуть? Нет-нет, все-таки напрасно он сказал «ага» и скроил понимающее лицо. Но слово — не воробей, и сказавши «ага», по волосам не плачут.
Симареев огляделся. Обычные перевыборы профкома, а в зале человек сто. Фанерная трибуна с микрофоном. Другой микрофон на столе президиума. У края сцены объемистый ящик с песком, надпись: «Не кантовать! Санлроверка произведена». Члены президиума сгрудились около микрофона…