Дарья уложила меня в кровать, причесала мои длинные волосы, накрыла пушистым одеялом и даже спела колыбельную. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которой мама поет песни перед сном. Закрыв глаза, я провалилась в спокойный длинный сон.
Утром я все размышляла, как буду избегать встреч с Ниной, как сказать ей, что не могу больше дружить с ней, но все решилось само собой. Нина уехала из дачи следующим же ранним утром, вместе со всей семьей, близнецами и Алексеюшкой, не прощаясь. Проходя мимо их дачи я с грустью заглядывала в пустые окна, которые не так давно были наполненны детским смехом и озортсовом. Я тогда просто вздохнула с облегчением. Так даже лучше, что они съехали спонтанно, не предупредив. Теперь единственной моей отрадой в поселке стал Борис. Вот только встречаться с ним часто как раньше уже не получалось.
Непостоянный август подходил к своему завершению. Наши теплые вечера на обрыве были наполнены прохладой и сыростью. Ощущалось, что лето подходит к своему логическому концу и наступает грустная для меня осень. Я со слезами на глазах зачеркивала дни календаря, висевшего в моей комнате. Мне было невыносимо больно от мысли, что скоро все закончится для нас двоих. Мы грелись с Борисом пледом, который он стащил из дому, и касались друг друга телами. Так было теплее, так мы согревались.
Что будет с нами дальше? – спросила я. – Я так привыкла жить тобой.
Я верю, что мы будем вместе, - сказал Боря. – Знаешь, я уже рассказал маме о тебе. Сказал, что когда ты окончишь школу я женюсь на тебе и заберу к себе в деревню.
Я грустно улыбнулась, поражаясь его наивности. Борис все еще строил воздушные замки, как маленький верил в сказку о нас со счастливым финалом. А мне хотелось кричать: «Неужели ты не понимаешь, что это конец?».
Часть 8.
Я сдалась под напором Бориса и неожиданно летом заглянула к нему в гости. Дом был скромным, но очень аккуратным – недавно были побелены стены, отремонтирована крыша, построен хиленький забор. Дом был в три раза меньше нашей дачи, и я задумалась, как там помещается такая огромная семья. Борис жил с родителями и младшими сестрами Катей и Валей.
В тот день у мамы Бориса был День рождения, я принесла ей сорванный на собственной клумбе букет роз и небольшой пирог, который мне быстро испекла Дарья. Отец был на работе, мать еще спала, поэтому у нас было время, чтобы остаться незамеченными. Дарья украсила пирог кремом и ягодами малины. Осторожно срезала на клумбе белые розы и повязала их красной лентой.
Мама Бориса была полноватой женщиной, с простым открытым лицом и ямочками на щеках. Ее руки были грубыми, в мозолях от утомительной физической работы. Она носила платок на голове и простое ситцевое платье с изображением подсолнухов. Мама приветливо позвала нас с Борисом за скромный стол. Внезапно мне стало стыдно перед всеми собравшимися людьми за то, что я живу совершенно не так, как они. За то, что у нас всегда есть мясо и рыба, свежая выпечка и изысканный алкоголь. За то, что я никогда не знала как это – бывать голодным оттого, что нам нечего есть. Я чувствовала себя некомфортно, как и они себя рядом со мной. Я как дура вырядилась в дорогое заграничное платье, которое папа привез из Парижа, в то время, как младшая сестра Бориса Валя донашивала за старшей ее вещи.
Зоя, Вы из Москвы, наверное? – спросила Катя.
Из Москвы, - ответила я, опустив голову.
Там, наверное, безумно красиво, правда? – спросила она.
Ей было всего двенадцать. В ярких веснушках, с забавными хвостиками на голове и разбитыми коленками, Катя сидела за столом в старой беседке и тайно любовалась мною. Я видела, как понравилась ей моя брошь на платье, как она заглядывается на мои заколки, которые украшают волосы.
Очень красиво, - ответила я. – Особенно я люблю Москву зимой. Когда горят неоновые лампочки по всему городу, когда украшена высокая елка у Кремля, когда люди торопятся купить подарки и отметить Новый год дружными семьями. Зима - необыкновенное время года, особенно в Москве.
О, я так мечтаю учиться в Москве, - сказала Катя, мечтательно подпирая щеку рукой.
Хватит нести ерунду, - сказал отец Бориса, отмахиваясь от дочери. – Что ты там забыла, Кать? У нас прекрасный завод, замечательное училище. Выйдешь замуж, нарожаешь детей. А в Москве этой ничего хорошего нет, и не было! Уж я там был и знаю.
Замолчи, пап! У нас вообще-то гости, - возмутилась Катя.
Отец умолк, предпочитая больше пить, чем говорить. В воздухе витала недружелюбная атмосфера. Я простилась с родителями Бориса, и мы за руки медленно побрели в сторону моего дома.
Ты не злись на папу, он дурной, когда выпьет. Все лезет к матери с кулаками, на мелких бросается, только и успевай отгонять. Так что тебе можно сказать повезло, - он рассмеялся, но тут же умолк.
Все хорошо, мне ни капли не обидно, - успокоила я Бориса.
Мы проводили прекрасные уютные вечера и ночи, наслаждаясь друг другом, и отдаваясь друг другу сполна. Я знала, что все, что мы делаем – плохо, грязно и запрещено до брака. Но когда его шероховатые руки гладили мое тело, когда он нежно целовал мою шею и губы, клянусь, я чувствовала по телу искры. Я ощущала себя любимой и желанной. Я забывалась.
Как и ожидалось, август пролетел молниеносно. Наступило ненавистное тридцатое число, время моего отъезда в Москву. Начало конца наших отношений. С утра пораньше я прибежала на обрыв, где уже ждал меня Боря. Я кинулась к нему в объятия, сжимая его крепко, в последний раз. Слезы катились по моему лицу, капая мне на платье и на его рубашку. Мы никогда не будем вместе – эта фраза все время вертелась в моей голове. Я целовала его уста и не могла оторваться. Мне все время казалось его мало.
Я буду писать тебе, - обещала я. – Каждый день. И ты пиши.
Он кивал головой и вытирал мои слезы. Я протянула ему листок, вырванный из тетради, где написала свой московский адрес. А он напоследок подарил мне кулон в виде сердца на толстой веревке. Он сделал этот кулон из обычной монеты. Я надела его себе на шею и пообещала, что как только соскучусь по нему, то тут же достану кулон, потрогаю его гладкие края и изгибы, и мне станет легче. Когда я уходила с обрыва, то готова была упасть и грызть землю, чтобы только остаться еще на один день. Но он бы ничего не решил, конечно же. Я пришла на дачу, где папа паковал наши чемоданы в свою любимую Волгу. Иван и Дарья стояли на пороге дома, и я видела, как Дарья вытирает слезы. Мы давно воспринимали их с Иваном как родных, ждали с ними встречи и не любили прощаться, потому что это было грустно для всех нас.
Вещи были упакованы, мы сели в машину и отправились в город. Я с грустью провожала взглядом подмосковные дачи и тихо плакала, отвернувшись ото всех. Мама думала, что я плачу по Дарье, но это было и к лучшему.
Началась учеба, последний год. Первые месяцы мы писали друг другу очень часто. Каждый листочек бумаги был пропитан моими слезами. Когда я получала письма от Бориса, то долго вдыхала запах бумаги, пытаясь уловить знакомые нотки. Учеба мне давалась с огромным трудом, встречи с одноклассниками были невыносимыми. Я настолько привыкла за лето к Борису, и мне казалось, что ни один парень из одноклассников и мизинца его не стоит. Мне казалось, что я заболела им. Настолько мне было трудно и тошно без него. По утрам я едва отрывала голову от подушки, чтобы поехать на занятия. Дождливая осень сделала свое дело, - думала я.
Мама злилась и постоянно кричала, жаловалась отцу и не знала, что со мной делать. Папа старался абстрагироваться от домашних ссор и скандалов, запираясь в своем кабинете. Примерно в ноябре все пошло коту под хвост. Я почувствовала, что со мной что-то не так. Месячные вроде как шли, но довольно скудно и нерегулярно, появилась тошнота и сонливость. Я была не дурой, чувствовала к чему все идет, но боялась себе признаться в этом. Внезапно появился лишний вес в области живота, и я поняла, что мне конец. В последнем письме, я обеспокоено написала Боре о своих симптомах и хотела узнать, есть ли вероятность, что я могла забеременеть?
Но письмо так и не дошло. На следующий день, с этим письмом предстала передо мной мама. На ее лице был гнев и страх. Она трясла белые листы бумаги перед моими глазами и кричала мне прямо в лицо, выдыхая запах перегара.
— Поясни, что все это значит?
Я ахнула и закрыла рот рукой. Вот уж подумать не могла, что она читает каждое мое письмо.
— Признаюсь, я совершенно не замечала, что на даче у тебя кто-то появился. Думала, ты бегаешь к Нинке, скучаешь по кухарке Дарье. Но когда стопками посыпались письма в нашу московскую квартиру, я не удержалась. Я стала аккуратно вскрывать и читать их. Не переживай, твои письма всегда доходили до адресата. Но последнее повергло меня в шок. Зоя, я думала ты умная девочка, с головой на плечах. Я думала, что нормально воспитала тебя, достойно внедрила в твою голову правила поведения в обществе. А ты...
Я разрыдалась посреди комнаты. Теперь об этом постыдном поступке узнала и мама. Мне хотелось, чтобы она обняла меня, погладила по голове и сказала, что все обязательно будет хорошо. Но я лишь почувствовала на своем лице пощечину. Звонкий удар по лицу, ее крик и взгляд, наполненный ненавистью.
— Собирайся, сейчас же поедем к врачу, - сказала она, опустив голову и выходя из комнаты.
Казалось, она немного успокоилась, или же успокаивала себя тем, что врачи сделают так, как она того хочет. Мы сели на заднее сиденье папиной Волги и поехали по дождливой Москве навстречу неизвестности. Темные больничные коридоры, неприятный и долгий осмотр. Мама присутствовала на приеме у гинеколога и нервно теребила пальто. Грузная пятидесятилетняя женщина с добрыми глазами, достала из меня свои руки и вынесла вердикт:
Милочка, да у тебя уже срок ого-го! Шестнадцать недель, не меньше. Прерывать поздно.