Опершись руками на мраморную балюстраду, ограждавшую нависшую над крутым горным склоном террасу, Адольф Гитлер мрачно обозревал затянутые утренней дымкой пики австрийских Альп. Отсюда, с высоты более чем тысячи восьмисот метров, открывался поистене величественный пейзаж, обычно успокаивающий склонную к прекрасному душу художника-акварелиста — обычно, но отнюдь не сейчас. Фюрер медленно обернулся, вперившись тяжелым взглядом в лицо главы Абвера:
— Вильгельм, насколько все ЭТО может оказатьс правдой? Ведь вы не хотите, чтобы я сразу и бесповоротно поверил этому бреду, всей этой сфабрикованной усатым варваром фальшивке?
— Мой фюрер... — Адмирал Канарис откашлялся прежде чем продолжить. — Мой фюрер, данные подтверждены несколькими независимыми источниками Конечно, русские все немедленно засекретили, приняв беспрецедентные меры сохранения тайны, но полностью скрыть факт произошедшего не удалось даже им Увы, это правда, мой фюрер.
— Это не может быть правдой, адмирал. Будущего еще не существует, потому что мы творим его только сейчас! Творим своими руками, своим разумом и непреклонной волей, своим великим прошлым и настоящим! Мы — великая арийская раса — и никто другой! Поэтому ничто не может попасть сюда из пока еще несуществующего времени! Иначе в чем тогда наше величайшее предназначение?
Начальник военной разведки и контрразведки мысленно застонал: именно этого он больше всего и боялся. Фюрер оседлал любимого конька, заблажив об избранности нации и ее историческом предназначении. Плохо — в подобном состоянии он становился абсолютно неспособным выслушивать любые логические доводы.
— Мой фюрер, мы просто не можем оставить произошедшее без внимания. Самого пристального внимания, мой фюрер. Пришельцы из будущего, вероятнее всего, существуют. А это значит, русские получили и сведения обо всех важнейших событиях грядущего. По крайней мере, по моим данным, им уже известно плане «Барбаросса».
— Насчет пришельцев, конечно же, бред. Ну а относительно плана — значит, их разведка просто работает лучше нашей, вот и вся разгадка. А с этим вы, надеюсь, и сами сумеете разобраться. Я не собираюсь бесконечно утирать вам сопли. Изменим сроки, проведем несколько отвлекающих операций — и все дела.
— У меня есть доказательства, мой фюрер. Русские получили несколько экземпляров необычной военной техники Сделанные нашим человеком фотокарточки не очень хорошего качества, но они однозначно подтверждают мою правоту. Кроме того, их береговой батареей потоплен боевой корабль, сейчас ведутся работы по его подъему. Мои агенты также сделали несколько снимков, на этот раз достаточно четких, — ничего подобного нет ни в одном флоте мира. Самое любопытное, корабль американский. Вы разрешите мне ознакомить вас с документами и фотографиями, мой фюрер?
— Да, я ознакомлюсь с русскими фальшивками, Вильгельм. Скажем, после завтрака. Вы ведь позавтракаете со мной, господин адмирал? Что ж, вот и отлично, Ева будет рада... странно, но она здесь скучает, постоянно просится обратно в Берлин. Увы, женщинам не дано оценить всей этой первозданной и дикой красоты, всей этой природной мощи. Идите, Вильгельм, я приду через пару минут.
Фюрер повернулся в сторону окружающих горную резиденцию Альп, которые он так любил когда-то рисовать, и расслабился, наслаждаясь понятной лишь избранным истинной красотой и гармонией.
Глава 13
— Заставить вас согласиться , товариш Сталин? А стоит ли — Крамарчук совершенно искренне плечами. — Поймите, это как раз тот случай, когда не нужно заставлять соглашаться! Я могу лишь, так сказать, обрисовать факты и дополнить их своими умозаключениями, а решение принимать вам и только вам, товарищ Сталин. Я не вправе заставлять вас, понимаете? Слишком многое на кону. Страна, люди, само будущее.
— Подожди, подполковник. — Иосиф Виссарионович раздраженно дернул рукой. — Не спеши. Ишь как ты с себя да с современничков своих ответственность снимаешь — «не нужно», «не вправе», «на кону». Мы товарищ Крамарчук, не в карты в подпольном притоне играем! Сам же про людей сказал, да? Что замолчал? Сказать больше нечего?
— Да нет, товарищ Сталин, просто... простите за прямоту, а вы много о людях думали? Не обо всей стране, не о народе, а просто о людях? О тех, что по улицам ходят? Что по ночам шаги на лестнице услышать боятся?
— Не зарывайся, подполковник, — буркнул Вождь, поднимаясь с места. — Сильно ты знаешь, каково целой страной управлять. Может, по возрасту у нас с тобой и не слишком большая разница, а вот по положению, по жизненному опыту ты себя со мной не равняй! Так что не дерзи. Имеешь, что сказать, — говори, а нет... — Не окончив фразы, Сталин отвернулся, подойдя к окну. Отодвинув тяжелую гардину, он несколько секунд смотрел сквозь стекло, будто бы происходящее там, вне кремлевского кабинета, и на самом деле его неожиданно заинтересовало.
— Думаешь, бумагу попортил, товарищу Сталину на стол положил, и все? Нет, Юрий Анатольевич , не все это. — Голос Вождя был на удивление тих и, гм, задумчив, что ли? — Самое страшное, подполковник, — Сталин говорил, по-прежнему стоя к нему спинои, — что я тебе верю. Знаешь, почему? — Слегка сбитыи с толку Крамарчук молча покачал головой. — А вот по чему... — Вернувшись к столу, о н вытащил из стопки одну из папок, а из нее — несколько скрепленных между собой машинописных листов. Молча подтолкнул их подполковнику. И тяжело опустился на стул, принявшись набивать трубку.
Юрий пропустил уже ставшую привычнои шапку «Народный Комиссариат Государственной Безопасности СССР» вчитался — и откровенно ошалел! Судя по всему, это был протокол второго или третьего допроса той журналисточки из модного столичного журнала — как там ее звали, Юлия Соломко? А вот дальше... дальше было нечто. Просто нечто. Похоже, девчушка на допросе выдала все, что старательно вбивалось в мозги нынешней молодежи все годы новоиспеченной демократии. Сексуальный маньяк Берия, охотящийся за невинными школьницами и купающийся в бассейнах с парным молоком, угробивший шестьдесят миллионов соотечественников кровавый тиран Сталин (интересно, а как у новоявленных историков девяностых было с арифметикой? Или данные довоенных переписей населения до сих пор засекречены?), массово сдающиеся в плен советские войска, обезглавленная и небоеспособная по сравнению с победоносным Вермахтом армия, чинящие на каждом шагу препятствия идиоты-комиссары, едва ли не чудом — вернее, исключительно при помощи заокеанских союзников — выигранная война... ну и так далее. Весь набор. Честно говоря, подобного даже Крамарчук не ожидал. Настолько не ожидал, что, как говорится, волосы дыбом встали. И отчего-то вспомнился анекдот, появившийся во Всемирной сети вскоре после премьеры кинофильма «Адмиралъ»: «Откровенно слабый фильм, уже на десятой минуте я поняла, что Колчак в конце погибает». Во-во, примерно так. А уж каково Сталину было ЭТО читать?
Поморщившись, Крамарчук брезгливо отодвинул листы:
— Я понял вас, товарищ Сталин. Бред. Чудовищный и мерзкий бред.
— Понял он, —н е поднимая головы, глухим голосом буркнул вождь. — Это хорошо, конечно, что понаял, а дальше-то что? Сам видишь, во что потомки верят. Вашими, между прочим, стараниями. Может, и не твоими лично, подполковник, но вашими.
— Вижу. Но не все же в это верят, товарищ Стали! Да вот хоть мой сын. Его подобной галиматьей не купишь. И таких, поверьте, много. Не большинство, но много.
— Сын твой пока не родился, подполковник. — По прежнему не глядя на него, ответил Иосиф Виссарионович, — и еще неизвестно, родится ли вообще. А вот эта... молодая поросль. Что, скажешь, снова мы виноваты? Или только лично товарищ Сталин виноват? И товарищ, — он кивнул в сторону лежащих на столе листов, — Берия?
Крамарчук несколько секунд молчал — упоминание о нерожденном сыне больно царапнуло душу, — затем поднял голову, глядя куда-то мимо собеседника:
— Да, товарищ Сталин, вы и виноваты. И мы тоже, конечно, но ведь...
— А не много ты на себя берешь, а, потомок? — полыхнул взглядом желтых тигриных глаз Сталин. Отбросив трубку, он неожиданно вскочил: — Не много ли берешь на себя, а? Ты знаешь, какой нам от царя-батюшки страна досталась? Про Гражданскую помнишь, когда русские люди самозабвенно друг другу кишки выпускали? О разрухе не забыл? О промышленности, об армии с авиацией? Выгляни вон в окно — такой Москва в девятнадцатом году была? Такой, а? Отвечай!
— Нет, товарищ Сталин. — Крамарчук заставил себя взглянуть в пылающие яростью глаза. — Не такой. Но я о другом говорю.
— О другом он говорит, — внезапно успокоился Сталин. — А о чем?
— Вы читали, о чем, товарищ Сталин, я об этом много писал. О ежовских репрессиях — нет, не о чистке в органах и армии, а именно о репрессиях . О взорванных храмах и расстрелянных священниках . О людоедах блокадного Ленинграда. О сожженных вместе с людьми белорусских деревнях. О добровольных карателях, западноукраинских , прибалтийских, русских. О письмах вывезенных на работу в Германию советских людей … детей! О газовых камерах и нацистских концлагерях. О пацанах-поисковиках, что до сих пор за свои же деньги косточки наших солдат выкапывают хоронят.
— Это тоже я? — Пугающе тихо спросил Сталин. — Тоже моя вина?
— Отчасти — да. И ваша тоже. Но еще не поздно все изменить. Еще не поздно...
— Ты правда так думаешь?
— Да. И, надеюсь, именно поэтому я здесь. Я, товарищ...
В раскрывшейся двери показалась лысина Поскребышева:
— Товарищ Сталин, вы просили...
— Позже. — Мгновенно обретший стальную твердость голос Иосифа Виссарионовича словно сдул не вовремя появившегося секретаря. Крамарчук же как ни в чем не бывало продолжил:
— Да, товарищ Сталин, я хочу изменить нынешнее положение вещей! Знаете, там, в моей реальности, именно Гитлер в какой-то мере заставил нас взглянуть на себя со стороны, признать свои ошибки и в итоге многое поменять и отчасти исправить