«Скорее! Сделай снимок!»
Мамины крики вернули меня к реальности, и я достал фотоаппарат. Мы с папой по очереди сделали фотографии. А потом хозяин отеля вышел и предложил сфотографировать нас всех вместе. Мама сидела на фоне океана в своем кресле, а мы встали по обе стороны от нее.
Мы с папой присели, чтобы наши головы находились на одном уровне, а Капуста, который наконец проснулся, скорчил гримасу и громко зевнул, сидя у мамы на коленях.
«ОК, ч-и-и-из!» Хозяин отеля щелкнул затвором.
«Спасибо!» – крикнули мы хором.
А потом он предложил: «Еще раз!» И мы снова выстроились, на этот раз стоя.
«ОК, улыбнитесь… Чизкейк!»
Искренние попытки владельца отеля заставить нас засмеяться и его дружелюбие – иногда чрезмерное – все это развеселило нас, и именно в тот момент затвор щелкнул.
– Ты что-нибудь помнишь?
Я не оставлял попыток расшевелить Капусту, закончив свой рассказ.
– Извини, старина. Я пытался, но не могу ничего вспомнить.
– Очень плохо, Капуста.
– Мне правда жаль. Но ничего с этим не поделаешь. Сколько я ни старался, не получается. За исключением, пожалуй, одной вещи…
– Одной вещи?
– Я был счастлив. Это все, что я помню.
– Ты был счастлив?
– Да. Вот, что я чувствую, когда смотрю на эти фотографии: я был счастлив.
Мне показалось странным, что Капуста не мог восстановить в своей памяти никаких деталей поездки – ни отель, ни даже саму маму – но при этом он помнил, что был счастлив. Но что-то в словах Капусты заставило меня погрузиться в раздумье, и я понял… Маме нужна была эта поездка вовсе не для себя. Она хотела, чтобы мы с папой помирились.
Интересно, почему я никогда не думал об этом раньше. С момента моего рождения мама все время отдавала нам с папой. Я даже не мог представить себе, что, когда у нее появлялась свободная минутка, она все равно думала только о нас. Это было совсем не обязательно, но она всю свою жизнь посвятила нам, до самого конца.
А я даже не догадывался об этом – мне понадобилось столько времени, чтобы все это понять. Я вновь смотрю на фотографии и замечаю смущение на лице отца, когда он пытается выдавить улыбку. И я почти с таким же лицом вымучиваю какое-то жалкое подобие улыбки. А мама сидит между нами такая довольная, словно счастливее ее никого нет.
Я смотрел на маму, и мое сердце сжималось от боли: я думал о ней и обо всем, что она сделала для меня.
И у меня полились слезы, прямо на виду у Капусты. В горле комок. Но я молча продолжал разглядывать фотографию.
Капуста с встревоженным видом подошел поближе. Запрыгнул мне на колени и свернулся клубочком. Меня обволокло теплом его тела, и я почувствовал умиротворенность в сердце.
Кошки – это действительно нечто. Они могут игнорировать тебя большую часть времени, но, похоже, всегда чуют, когда ты действительно нуждаешься в утешении.
И так как у кошек нет ощущения времени, то они, должно быть, также не знакомы с таким состоянием, как одиночество. Просто есть время, которое ты проводишь один, и время, когда ты находишься с кем-то рядом. Я полагаю, одиночество – другое дело, его чувствуют только люди. Но, глядя на мамино улыбающееся лицо на тех старых фотографиях, думаю, что, может быть, лишь благодаря чувству одиночества мы испытываем и другие чувства.
Гладя теплое пушистое тело Капусты, я решил задать ему несколько вопросов.
– Скажи, Капуста, а ты знаешь, что такое любовь?
– А что это, сэр?
– Ну, я догадывался, что кот вряд ли это поймет. Это то чувство, которое испытывают люди. Когда тебе кто-то по-настоящему нравится и действительно значим для тебя. И ты хочешь быть с этим человеком всегда.
– Это хорошая вещь?
– Да. Хотя подозреваю, что иногда может причинять и боль, и ты начинаешь воспринимать другого человека, как бремя. Но в целом это хорошая штука.
Да, именно так. Мы чувствуем любовь. Именно это выражение было на лице мамы на этой фотографии. Чем еще это можно назвать, как не любовью? И эта любовь, эта «штука» свойственна лишь людям, пусть даже в какой-то момент она мешает тебе. Это то, что держит нас, человеческих существ, на плаву. В каком-то смысле она напоминает время. Это нечто, что существует только для людей – как время, цвет, температура, одиночество и… любовь. То есть то, что испытывают исключительно люди, то, что в некотором смысле правит нами или контролирует нас, но также позволяет нам жить полной жизнью. И именно это делает нас теми, кто мы есть – людьми.
Только мне в голову пришли эти мысли, как вдруг я различил некий звук, похожий на тиканье часов. Но когда я взглянул на прикроватный столик, как в прошлый раз, я не увидел там будильника.
И все же, хоть я не мог видеть его глазами, я отчетливо ощутил, как что-то подстегивает меня. У меня возникло чувство, что тот бесконечный тикающий звук в моей голове на самом деле может быть звуком сердец всех людей в мире, стучащих в унисон.
В последний раз мы снова проведем время вместе, как раньше. Эти мысли не давали мне уснуть.
Разные образы в быстрой последовательности сменяют друг друга. Мысленно я представляю себе секундную стрелку секундомера, движущуюся по кругу.
Затем спортсменов, бегущих стометровку.
Секундная стрелка все бежит и бежит по кругу. Кто-то нажимает на кнопку.
Но это кнопка будильника.
Дети, нажавшие на кнопку, вновь забираются в постель.
В своих снах они видят стрелки больших часов, висящих на стене, которые все бегут и бегут по кругу.
Потом появляется башня с часами, озаренная лучами утреннего солнца.
Молодые люди ждут своих возлюбленных под башней с часами.
Я быстро иду мимо них в сторону трамвайной остановки, бросая взгляд на свои наручные часы.
Трамвай, как всегда, немного опаздывает.
Я выхожу напротив маленькой часовой мастерской.
Бесчисленное количество часов разложено в стиснутом пространстве мастерской.
Я слышу, как они тикают. Их звук наполняет маленькое пространство. Это звук разделенного на множество частей времени.
Какое-то время я стою неподвижно, прислушиваясь к звуку.
Звук, который я слышал постоянно с самого детства.
Звук, который правит моей жизнью, но также дает мне свободу.
Постепенно биение моего сердца успокаивается.
И уже вскоре звук мало-помалу растворяется вдали и наконец исчезает.
– Ну что, Капуста, думаю, время идти на боковую.
Я убрал фотоальбом и позвал Капусту.
Капуста мяукнул.
– Капуста, что случилось? Теперь ты снова ведешь себя как кот.
Но никаких саркастических комментариев в теперь уже знакомой мне выспренней манере не последовало.
Капуста просто мяукал.
Тут я заподозрил что-то недоброе.
– Как, сэр, Вы разочарованы?
Сзади неожиданно раздался голос. Я обернулся в удивлении и увидел стоящего напротив меня Алоху. На этот раз он надел черную гавайскую рубаху с довольно странным принтом – океан ночью. Он стоял с широкой ухмылкой на лице.
– Позвольте на этом закончить, сэр?
– Это не смешно!
– Хорошо, хорошо, извини! Похоже, магические чары действовали меньше, чем я ожидал. Поэтому он снова стал обычным котом. Вы расстроены… сэр?
– Эй, давай-ка отдохнем!
– ОК, понимаю. Но, видишь ли, момент был просто идеальным.
Алоха произнес это с улыбкой. С этой своей дьявольской улыбкой. Я вдруг смекнул, что видел ее где-то раньше. Это был взгляд человека с дурными намерениями – то, на что способны только люди.
– Итак, я решил, что еще исчезнет из этого мира.
С лица Алохи не сходила все та же широкая нелепая ухмылка.
У меня появилось предчувствие, что скоро произойдет что-то неизбежное, и вдруг я стал задыхаться.
Воображение. Вот еще то, что присуще только людям.
Страшные мысли пронеслись у меня в голове.
– Пожалуйста, перестань! – невольно вскрикнул я. О, это был не я, а, скорее, дьявол, очень похожий на меня.
– Тебе хочется кричать, не так ли?
Алоха засмеялся.
– Пожалуйста… перестань, – умолял я его, упав на колени.
И тогда дьявол раскрыл свой план.
– На этот раз сделаем так, чтобы исчезли все кошки.
пятницаЕсли бы на земле исчезли все кошки
Его маленькое тело сотрясалось, и он издал полное боли «мяу». Он хотел, чтобы я помог ему. Но это было не в моих силах, я только стоял и смотрел. Через какое-то время Латук снова попытался подняться самостоятельно, но тут же рухнул на пол.
– Вот и все…, – прошептал я.
– Наверное…
В тихом ответе мамы прозвучала печальная нотка обреченности.
Прошло пять дней с того момента, как Латук не вставал. Он уже не мог есть. Даже его любимый свежий тунец не вызывал у него никакого аппетита. И он совсем не прикасался к воде. Он спал непривычно долго, и мы заметили, что он не может стоять.
Но все равно Латук снова и снова пробовал подняться без посторонней помощи.
Мне пришлось давать ему воду через пипетку, поскольку он не мог пить самостоятельно. Слегка восстановив силы, кот немедленно принимался вставать, но все равно его чуть пошатывало, и вскоре он уже опять ложился. Он всегда изо всех сил пытался подняться сам, несмотря на слабость. Однажды ему удалось встать на ноги и шаткой походкой дойти до мамы, а потом он рухнул прямо у ее ног.
«Латук!» – закричал я и бросился поднимать его. Тело его было теплым, но он стал таким худым, что почти ничего не весил. Его маленькое тельце, практически лишенное сил, едва заметно дрожало. Латук находился между жизнью и смертью. Было видно, что кот напуган: он не понимал, что с ним происходит. Он не знал, что умирает. Какое-то время спустя я устал держать Латука и положил его маме на колени.
Теперь, когда ему стало удобно, кот заурчал. Он издал максимально громкое «мяу», на которое был способен, словно объявляя нам о том, что это его место. Мама была счастлива взять его на руки и ласково гладила кота. Постепенно его глаза закрылись, и тело перестало дрожать. Казалось, он ожил. На какое-то мгновение Латук поднял голову и посмотрел на нас широко раскрытыми глазами. Затем сделал глубокий вдох и снова положил голову маме на колени, и теперь уже застыл в неподвижной позе, больше не двигался.