Ничего хорошего не произошло, совсем наоборот.
Большой палец русского вонзился под ухо Гоги, произведя в его дернувшейся голове нечто вроде обвала. Мысли, обгоняя друг друга, обрушились куда-то вниз, сменившись полным мраком. Ни слов, ни желаний, ни потребностей в этом мраке не было. Обмякший Гоги позволил подхватить себя под мышки и затащить в комнату, где его усадили на стул, которого он под собой не ощущал.
– Теперь я вижу, что вы действительно из ФСБ, – сказала слегка побледневшая Тамара.
Бондарь, ощупывавший пульс шпика, задумчиво посмотрел на нее и предложил:
– Давай на «ты», раз уж так вышло.
– Как?
– Мы сообщники.
– Это не повод, – отрезала Тамара, отводя глаза.
– А какой нужен повод?
– Любовь.
Бондарь выронил безжизненную руку Гоги, ударившуюся об пол:
– Что ты сказала?
– Вы!
– Ладно, что вы сказали?
– Когда погиб Павлик, – медленно произнесла Тамара, – я дала себе слово не сходиться близко ни с одним мужчиной, который ему хоть в чем-то уступает.
– Никто о близости не говорит, – буркнул Бондарь, поднимая руку Гоги.
– Вы не дослушали. Единственный мужчина, с которым я на «ты», это мой отец. Следующим будет тот, кого я сочту достойным для того, чтобы лечь с ним в постель, и никто другой. – Спрятав руки за спину, Тамара добавила: – Но этого, по всей вероятности, не произойдет уже никогда.
– Вы слишком сильно любили Павлика?
– Живого – не слишком. Мертвого – обязана любить. Ему теперь все равно, а мне нет. – Переплетенные Тамарины пальцы хрустнули. – Иначе я бы чувствовала себя полной дрянью.
– Вы самая замечательная женщина, о которой может мечтать мужчина, – искренне произнес Бондарь, отстраненно удивляясь своему порыву.
– Ах, оставьте, – поморщилась Тамара. – Лучше придумайте, как быть с нашим редакционным хорьком. Он осведомитель тайной полиции. Очухается и побежит докладывать своему начальству.
– В Грузии есть тайная полиция?
– Было бы странно, если бы она не появилась. Но об этом потом. Давайте что-то решать с этим…
Тамара брезгливо кивнула на всхрапывающего Гоги.
– Есть несколько вариантов, – сказал Бондарь, на лице которого появилось пугающе жестокое выражение. – Я могу припугнуть хорька, но не могу гарантировать, что он будет держать язык за зубами достаточно долго.
– Не годится, – покачала головой Тамара. – За сотрудничество с российскими службами у нас наказывают очень строго. В лучшем случае люди попадают за решетку. Но чаще они просто исчезают.
– А если исчезнет этот сексот?
– Нет-нет! Это исключено!
– Беда с вами, благородными и порядочными, – вздохнул Бондарь. – Жалостливые вы очень. Вот почему добро никогда не победит зло. Оно не способно действовать так же беспощадно. Все добрые начинания губятся милосердием и моральными соображениями.
– Ну и пусть! – быстро сказала Тамара. – Добро на то и добро, чтобы отличаться от зла. Иначе грань между ними сотрется.
– Не знаю, как насчет мифической грани, а вот человеческая память…
– При чем тут память?
– Она стирается, – пояснил Бондарь, отодвигая стол и стулья, чтобы уложить пленника на пол. – Существуют способы устроить человеку амнезию.
– Он потеряет память? – ужаснулась Тамара. – Навсегда? Ты хочешь превратить Гоги в идиота?
– Амнезия бывает полная и частичная. Все зависит от степени повреждения клеток мозга. И от области воздействия.
– Ты так спокойно рассуждаешь об этом…
– Ты тоже не выглядела взволнованной, когда говорила про то, что ждет тебя в том случае, если о наших отношениях узнает тайная полиция, – заметил Бондарь, изучая на ощупь висок Гоги.
– Никаких отношений нет! – заявила Тамара, опустившись на стул.
– Будут.
Это прозвучало слишком безапелляционно, чтобы стерпеть.
– С чего ты взял? – вскинула голову Тамара.
– Мы перешли на «ты», разве ты не заметила?
– Случайность!
– Вся наша жизнь состоит из цепи случайностей, – философски обронил Бондарь, после чего резко сменил тон. – Выгляни в коридор. Будет обидно, если нам помешают.
– Все уже разошлись, – сказала Тамара, бросив взгляд на часы. – Пятнадцать минут десятого. В такое время я одна засиживаюсь в редакции.
– Не считая пронырливого хорька…
– И вахтера. Он заступает на дежурство в девять.
– Я тебя не скомпрометирую, – пробормотал Бондарь, приводя в чувство постанывающего Гоги. – Выберусь через окно.
– А он? – Тамара посмотрела на сотрудника.
– Он выйдет через дверь и отправится домой. Но сначала…
Надавав Гоги хлестких пощечин, Бондарь предупредил:
– Ни звука! Будешь делать, что я тебе скажу. Вздумаешь своевольничать, так и останешься валяться на полу, со сломанной шеей. Ты меня хорошо слышишь?
– Мутели, – процедил Гоги. Найдя взглядом Тамару, обратился непосредственно к ней: – Пирши шегетси!
– Что он сказал? – дернул желваками Бондарь.
– Тебя обругал, – уклончиво перевела Тамара. – А меня… неважно.
Гоги заглянул в устремленные на него стальные глаза Бондаря и догадался, что распускать язык не следовало.
– Не бей меня, – попросил он, ерзая. – Извини, погорячился.
– Еще одно неосторожное слово, и я отправлю тебя охлаждаться. В морг. – Бондарь ткнул пальцем в болевую точку под ключицей пленника. Дождался, пока тот оправится от ошеломляющей боли, и холодно осведомился: – Ты мне веришь?
– Да, – выдавил из себя Гоги, начавший постепенно соображать, где он находится, что с ним происходит и чем это ему грозит.
– Набери полную грудь воздуха, – велел Бондарь.
– Зачем?
Ответ заменила зуботычина.
– Гхи!.. – глубоко вдохнул Гоги. Его глаза выпучились.
– Выдохни.
– Ф-фх…
– Еще!
– Гхи!
– Выдох, – напомнил Бондарь.
– Ф-ф-фххх…
– Вдох… выдох… вдох… выдох… Сильней выдыхай! До конца! Ну?
Побагровевший от усердия Гоги приготовился вновь наполнить легкие кислородом, но не тут-то было. Колено Бондаря уперлось ему в солнечное сплетение, выдавливая остатки воздуха. Его левая рука нырнула под отвисшую челюсть Гоги, отыскивая сонную артерию. Раскрытая правая ладонь обрушилась на переносицу. Сознание, ненадолго пробудившееся в Гоги, снова померкло. Словно фильм оборвался на середине. И это принесло облегчение. Уж очень страшное получалось кино. Лучше ничего не видеть и не слышать.
Тамара, которой было велено засечь четыре минуты, почти не сомневалась в том, что вернуть к жизни Гоги больше не удастся.
– Что ты наделал? – тоскливо спросила она, глядя на мужчину, так стремительно и неожиданно ворвавшегося в ее жизнь, чтобы разом изменить ее – изменить решительно и бесповоротно.
Мужчина, назвавшийся Евгением Бондарем, вел себя так, будто имел на это право. Он распоряжался Тамарой как своей собственностью… и она не стала бы утверждать, что ей это не нравится. Однако теперь он перешел все границы.
– Ты его убил, – прошептала Тамара. – Ты убил человека.
– Забавно, – усмехнулся Бондарь, оставшийся сидеть возле бесчувственного тела. – Был хорек, стал человек.
– Ничего смешного не вижу.
– Я тоже. Сколько прошло времени?
– Чуть больше минуты, – ответила Тамара, поражаясь тому, что до сих пор не впала в истерику или не грохнулась в обморок рядом с несчастным Гоги.
– Главное, не прозевать момент, – деловито произнес Бондарь. – Если переборщить, то в мозгу подопытного произойдут необратимые изменения. Так что следи за часами.
– Я слежу, но я…
– Не переживай. Хорек не только выживет, но и будет продолжать шнырять вокруг тебя с прежним проворством. – Бондарь сунул в рот сигарету, которую так и не решился закурить. – Обычный шок, неизбежный при стирании памяти.
– Он хоть имя-то свое сумеет вспомнить? – жалобно спросила Тамара.
– Запросто. У человека существует что-то вроде оперативной памяти, которую можно обнулить. На основной программе это никак не отразится.
– Две с половиной минуты, – объявила Тамара, после чего не удержалась от укоризненного замечания: – Ты относишься к людям, как к компьютерам!
– К некоторым даже хуже, – безмятежно откликнулся Бондарь, – значительно хуже.
– Две минуты пятьдесят секунд… А если то, что ты называешь программой, даст сбой?
– Исключено. Пострадает только оперативка. Разные виды памяти управляются разными системами молекулярных механизмов. – Бондарь перебросил сигарету из одного угла рта в другой. – Они автономны. Благодаря этому человека можно превратить в зомби, а можно лишь вырвать из действительности на короткий отрезок времени.
– Осталось сорок пять секунд, – доложила нервно сглотнувшая Тамара. – Не знаю, как насчет Гоги, а меня ты из действительности вырвал.
– Иногда потрясения полезны.
– Мне и без тебя хватает потрясений! Тридцать секунд…
– Ну а со мной ты тем более не соскучишься. – Бондарь склонился над пленником, рывком оторвал его от пола и потащил к двери, распорядившись на ходу: – Открой.
– Что дальше? – спросила поспешившая на подмогу Тамара. – Пятнадцать секунд…
Бондарь прижал Гоги к стене коридора и повернул голову:
– Не отходи. Как только хорек начнет подавать признаки жизни, сменишь меня. Скажешь ему, что случайно ударила его дверью, когда выходила.
– Восемь секунд! – Тамарин голос завибрировал от напряжения.
– Наори на него и вели убираться подобру-поздорову, – отдал последние распоряжения Бондарь, занося открытую ладонь. – О том, кто его оглушил на самом деле, хорек уже понятия не имеет.
– Время, Женя!
Хлобысть! Хлобысть! Хлобысть!
Голова Гоги закачалась из стороны в сторону, переваливаясь с плеча на плечо от серии звонких оплеух.
– А! – бессмысленно произнес он, силясь поднять свинцовые веки.
Предоставив Тамаре возиться с ним дальше, Бондарь отступил в кабинет. Наконец-то у него появилась возможность закурить, и он сделал это с удовольствием хорошо потрудившегося человека.