Как же быть? Забраться на стеллаж? Забиться в угол? Провалиться сквозь землю? Пройти сквозь стену?
Упершись ягодицами и лопатками в холодные сырые камни, Вероника вскрикнула. Трехметровый проход между стеллажами больше не казался ей широким, как в первые минуты, проведенные в подвале. Тут было негде прятаться, некуда деваться. Гванидзе тоже понимал это, а потому не спешил. Остановившись на том самом месте, где еще недавно стояла Вероника, он полюбовался своей выставкой манекенов и с сожалением цокнул языком:
– Значит, тебе не понравился мой маленький музей восковых фигур? Жаль, жаль. Но заплатить за вход все равно придется.
– Что я сделала тебе плохого, Давид? – крикнула Вероника, прижимаясь спиной к стене.
– Прежде ты никогда не называла меня по имени, – укоризненно произнес он.
– Если хочешь, я все время буду звать тебя по имени… Давид!.. Давидик, родненький!..
– На самом деле меня зовут иначе, – усмехнулся Гванидзе, – и тебе это отлично известно.
– Чака? – спохватилась Вероника, вспомнившая разговор с адвокатом.
– Чака – это кличка. Отец с матерью нарекли меня Нодаром.
– Нодар… Нода-ар!!!
Гванидзе видел, какой ужас он внушает рыдающей жертве, и ему это определенно нравилось. Остановившись в нескольких шагах от Вероники, он занялся срезанием ногтей на левой руке, умело орудуя острым скальпелем. Его иссеченное осколками лицо не выражало ничего, кроме величайшей сосредоточенности.
– Нодар!
Вероника упала на колени, не обращая внимания на боль в сведенных коленях.
– Напрасно стараешься, – сказал ей Гванидзе. – До тебя многие, очень многие молили о пощаде Чаку-медведя, и что? – Он кивнул в сторону парикмахерских манекенов. – Ничего. Я не привык угождать другим. Я угождаю только себе.
– Чего же ты хочешь?
– Я? – На лице Гванидзе появилось озадаченное выражение. – Разве не ясно?
– Нет, – с отчаянием выкрикнула Вероника, глаза которой безостановочно бегали по сторонам.
– Пополнить свою коллекцию…
– Коллекцию?
– Ну да, – невозмутимо подтвердил Гванидзе, занявшийся срезанием ногтей на правой руке. Обрабатывать ее было сложнее. Сосредоточенно посапывая, он пояснил: – До недавнего времени в моем домашнем музее не было приличных экспонатов… Всякие ресторанные шлюхи, слова доброго не стоящие. Потом… – Гванидзе внимательно осмотрел пальцы с обрезанными ногтями и потер указательный об штанину, – потом появился известный московский адвокат. Теперь… – Он вполне дружелюбно взглянул на Веронику, – я обзаведусь муляжом знаменитой эстрадной певицы.
Муляжом!
Передернувшаяся Вероника сместилась левее, чтобы подобраться поближе к последней секции стеллажа. Сапоги остались там, где она только что стояла на коленях. В ее громадных круглых глазах стоял ужас, но появилось там и нечто иное, нечто такое, что заставило Гванидзе нахмуриться.
– Ты мне надоела, – признался он, неспешно надвигаясь на нее. – С тобой сплошная морока.
Вероника молчала, опустив голову. Ее густые, спутанные, как мочало, волосы закрывали лицо, не позволяя видеть выражение глаз, которое за последние секунды изменилось, очень изменилось.
Почему? Гванидзе поудобней перехватил скальпель, решив, что особо затягивать с расправой не стоит. Нанести точный удар в ложбинку на затылке, а потом полоснуть жертву по горлу, рассекая артерии – это позволит покончить с жертвой относительно быстро и без лишних хлопот. Вероника уйдет из жизни без долгих мучений. Как-никак она подарила Гванидзе несколько приятных минут и уже за одно это заслуживает некоторого снисхождения. Не ее вина, что ему быстро надоедают женщины. Их следует постоянно менять. Привязанность к одной мешает наслаждаться другими. Это как вредная привычка, от которой необходимо избавляться. Решительно и бесповоротно.
Остановившись в полутора шагах от скорчившейся на полу Вероники, Гванидзе слегка наклонился, стоя на широко расставленных ногах, согнутых в коленях. Его левая рука протянулась вперед, намереваясь вцепиться в путаницу подрагивающих перед ним волос. Скальпель, опущенный острием вниз, завис над головой жертвы.
Миниатюрный дамоклов меч, не ведающий жалости.
Дальнейшее происходило слишком стремительно, чтобы Гванидзе успел правильно отреагировать на ответные действия Вероники. Выдернув из-под нижней полки кирку на короткой серой рукоятке, она взмахнула ею, целясь в одну из расставленных циркулем ног.
Описав полукруг в нескольких сантиметрах от пола, кирка врезалась в лодыжку охнувшего Гванидзе. Имей Вероника силы и время для настоящего замаха, не миновать бы ему серьезной травмы. Однако она нанесла удар в сидячем положении, что уберегло его от перелома кости. Тем не менее боль в щиколотке и неожиданное сопротивление настолько обескуражили Гванидзе, что он упустил момент, когда можно было обезоружить Веронику, наступив на кирку.
Она же, со своей стороны, не теряла ни секунды. Высекая искры, железный клюв кирки со скрежетом проехался по камням, ускользая от подошвы запоздало топнувшего Гванидзе. На этот раз Вероника сумела замахнуться как следует. Занесенная за плечо кирка звякнула об стену и обрушилась сверху вниз, норовя проткнуть ногу противника. Обутая в грязную кроссовку, она проворно отпрянула.
Клац! Приплюснутый ржавый клюв отлетел от выщербленного камня, мгновенно взлетев для следующего удара. С трудом сохранивший равновесие Гванидзе отпрыгнул назад. Очутившись вне пределов досягаемости Вероники, он торжествующе осклабился, но праздновать победу было рано. Продолжая держать кирку над головой, она вскочила на ноги.
Это сразу превратило ее в куда более грозную противницу, чем прежде. Голая, грязная, потная, со вздыбленной гривой, Вероника устремилась вперед, оглашая подвал диким ведьминским воплем, от которого у Гванидзе зазвенело в ушах. Выставив перед собой бесполезное жало скальпеля, он поспешно попятился, приговаривая:
– Ну ты, ну ты!..
– Мразь!
Руки, сжимающие древко кирки, приподнялись чуть выше. Неотступно следуя за отступающим Гванидзе, Вероника вела себя как настоящая фурия, остановить которую могла только смерть.
– Не смей!
Растерянных ноток в возгласе Гванидзе прозвучало больше, чем властных. Не проронив ни слова, Вероника метнула в него свое грозное оружие и ринулась вперед. Кирка впечаталась в грудную клетку Гванидзе, опрокинув его навзничь. Выскользнувший из разжавшихся пальцев скальпель еще прыгал по полу, звякая и кувыркаясь, когда Вероника взвилась в отчаянном прыжке, поджав ноги, чтобы до них не дотянулся упавший противник.
Крик, изданный ею в момент приземления, ничуть не походил на победный. Приподнявшийся на локтях Гванидзе обернулся, выкатив зрячий глаз. Хриплое клокотание, вырвавшееся из его груди, мало походило на смех, и все же это был именно смех, преисполненный злорадства. Босая Вероника нелепо раскорячилась посреди множества осколков, поблескивающих на каменном полу. Ковыляя, она попыталась пересечь «минное поле», но тут же остановилась, шипя от боли. Стеклянные занозы, впившиеся в ступни, не позволили сделать ей ни шагу.
– Допрыгалась? – спросил Гванидзе, вставая.
Оглянувшаяся Вероника уцепилась за стойку стеллажа, что позволило ей кое-как преодолеть еще полтора метра. Кровавые следы, оставляемые ею, становились все ярче, все жирнее. Подобрав скальпель, Гванидзе без труда настиг беглянку, схватил ее за волосы и ударил об стеллаж так, что с полок посыпалась всякая мелочь.
– Допрыгалась, – с наслаждением констатировал он.
Полуоглушенная жертва вяло трепыхалась, беззвучно шевеля губами. Ноздри Гванидзе раздулись, шрам на переносице порозовел.
– Хотела прикончить меня, а? – спросил он, таская Веронику за волосы.
– Нет, – попискивала она. – Нет, нет!
– Значит, мне померещилось?
Ударяя Веронику об дощатый каркас, Гванидзе повторил свой вопрос трижды, но так и не дождался ответа. Возиться с ней надоело. Не возникало даже желания попользоваться ею напоследок. Покорность Вероники охладила пыл Гванидзе. Дожидаясь своей участи, она лишь держалась за деревянную стойку и молчала, опустив голову. Под ней образовалась лужа крови, но она ни разу не переступила с ноги на ногу, опасаясь вызвать новую вспышку гнева Гванидзе.
Щипнув Веронику за ягодицу, он распорядился:
– Можешь повернуться.
Она заторможенно повиновалась. Ее глаза неотрывно следили за скальпелем в руке Гванидзе. Возникло желание проткнуть ее мелко подрагивающий живот, но его удалось подавить. Что касается наготы Вероники, то она больше не возбуждала Гванидзе.
– Худая какая стала, – укоризненно заметил он. – Кожа да кости. Вот что значит пить и не закусывать.
– Я больше не буду, – заверила его Вероника.
– Кто бы сомневался! – развеселился Гванидзе. – Конечно, не будешь.
Его смех напоминал многократно усиленное карканье вороны. Порезы на лбу, носу и щеках подсыхали, делаясь все темнее и заметнее. Мелкие осколки, запутавшиеся в густой бороде, блестели, как жемчужины, однако Вероника старалась на них не смотреть.
– Можно я перебинтую ноги? – робко спросила она.
– Зачем? Бегать тебе больше не придется.
– Мне больно.
– Ерунда, – авторитетно заявил Гванидзе. – Сущие пустяки в сравнении с тем, что тебе предстоит.
Вероника была готова упасть на колени, но там, где она стояла, еще хватало битого стекла.
– Я сделаю все, что ты хочешь, – пролепетала она.
– А я сейчас ничего не хочу, женщина. Мне от тебя ничего не надо.
– Нодар, – зашлась в рыданиях Вероника. – Нода-ар!
– Цыц, – прикрикнул Гванидзе.
Его пальцы беспрестанно вращали скальпель, заставляя его выписывать замысловатые фигуры. Стальная полоска матово серебрилась, примагничивая остановившийся взгляд Вероники. Она не поверила своим ушам, когда услышала:
– Может, подарить тебе жизнь?
– Что? Да! Подарить, конечно подарить! Я… я…
– Ладно, считай, один день у тебя есть, – осклабился Гванидзе. – Знай мою доброту.