В голове монотонно пищало и звенело, остальные звуки окутывала непроницаемая ватная тишина. Попрыгав поочередно на обеих ногах, как ныряльщица, Тамара почувствовала, как из ушных раковин льется горячее. Кровь, равнодушно подумала она, рассматривая перепачканные ладони.
Зато к левому уху начала возвращаться способность слышать. Впереди прозвучал резкий хлопок. Это напоминало щелканье пастушьего кнута в тумане. Сделав несколько шагов вперед, Тамара увидела Тутахашвили.
Теперь он был не Черным, а Белесым Полковником. Покрытый пылью с ног до головы, он держал пистолет двумя руками и целился куда-то вверх. Там смутно проступал еще один человеческий силуэт. Мужской.
Шестое чувство подсказало Тамаре, что она видит перед собой Бондаря, спускающегося по насыпи. Оступаясь на камнях, она подбежала к Тутахашвили и ударила его по локтям, ударила снизу вверх, сцепленными в замок руками.
Чаф-ф!
Выстрел в небеса не породил ответных громов и молний. Изумленный полковник вытаращился на Тамару и сказал по-грузински:
– Сука!
Потом он перехватил пистолет поудобнее, намереваясь произвести еще один выстрел. В Тамару.
Она никогда не занималась на курсах самообороны, не занималась борьбой и даже боевиков по телевизору не смотрела, полагая, что они не имеют ничего общего с реальностью. Может быть, это ее и спасло. Потому что Тамара сделала единственно верное движение, подсказанное ей голосом предков. Растопырила пальцы вилкой и вонзила их в глазницы врага.
Кажется, она что-то закричала при этом, но сказать наверняка было трудно. Все-таки Тамара слышала еще неважно, да и соображала плоховато. Она просто защищала свою жизнь. Подобно той самой дикой кошке, с которой любил сравнивать ее бывший Черный Полковник Сосо Тутахашвили.
Для кого-то просто летная погода…
Сбежав на искореженную дорогу, Бондарь в два прыжка добрался до мужчины с пистолетом, разоружил его, сбил с ног, а потом уже посмотрел на Тамару.
– Ты?! – Его голос был преисполнен тревоги и недоумения.
– Говори громче, пожалуйста, – попросила она. – Я, кажется, частично оглохла. И потом, у меня голова совершенно не варит. Сегодня умер мой папа.
– Ты совсем седая, – повысил голос Бондарь, сочувственно качая головой.
– Это пыль. – Тамара помотала волосами. – Ты тоже седой, Женя.
Ее светло-зеленая водолазка была разорвана на плече, юбка перекрутилась сикось-накось, каблук на левом сапоге отсутствовал. И все же она оставалась удивительно красивой. С грязным лицом, окровавленными ушами, вздыбившейся гривой серых волос. Во всяком случае, так казалось Бондарю.
– Извини за маленький фейерверк, – сказал он, указывая на могильный курган. – Я не знал, что это затронет и тебя тоже.
– И хорошо, что затронуло. Было страшно, но не так страшно, когда этот, – Тамара кивнула на скорчившегося среди камней Тутахашвили, – когда этот арестовал отца.
Монотонным голосом человека, читающего скучную книгу о чьей-то посторонней жизни, она рассказала Бондарю все, что произошло с ней после того, как они расстались.
– Кстати, – произнесла она под конец, – говорят, что ты отверг меня потому, что спал с какой-то иностранкой. Это правда?
– Нет!
– Не надо кричать, – поморщилась Тамара.
– Но ты ведь плохо слышишь, – стал оправдываться Бондарь.
– Уже лучше. Вполне сносно. И чувствую себя тоже нормально. Слишком нормально для дочери, потерявшей отца. И для собиравшейся отдаться врагу женщины тоже слишком. – Тамара подняла глаза. – Ты меня осуждаешь, Женя?
– Что ты! – воскликнул Бондарь. – Нет, конечно же, нет!
– Зато я себя осуждаю. И не знаю, как жить дальше.
Сделав такое признание, Тамара осела на колени и заплакала. Это была не истерика, это были просто рыдания, а Бондарь не знал, как помочь чужому горю. Давая Тамаре возможность выплакать все так долго сдерживаемые слезы, он склонился над Тутахашвили, похлопал его по плечу и миролюбиво предложил:
– Пойдем.
– Куда? – встрепенулся полковник. Сквозь пальцы его ладоней, прижатых к глазам, струилась кровь. Ослепший и жалкий, он все это время безмолвно ждал своей участи, очевидно, моля бога, чтобы о нем забыли.
Но Бондарь не был богом. Он не умел прощать.
– Ты арестован, – отчеканил он. – Я посажу тебя в машину и отвезу в Тбилиси, а там пусть с тобой разбираются ваши правоохранительные органы. Уж они тебе впаяют на всю катушку!
– Да, да, – торопливо закивал Тутахашвили. – Я готов сдэлат добровольный прызнаний, покаяться готов. У нас в Грузыя строгый судэбный сыстэм. Такой строгый, вай!
– Ты плохо говоришь по-русски, – пожурил полковника Бондарь, не только помогая ему подняться, но и отряхивая его от пыли.
Тот опять закивал, не открывая окровавленного лица:
– Как точно ты падмэтыл, слюшай! Но я ысправлус. Стану ызучат русский в турьма, Пушкина читат стану.
– Вот этого не надо, – строго сказал Бондарь, разворачивая слепого Тутахашвили в нужном направлении. – Пушкин не для тебя и не для таких, как ты, творил.
– Панымаю, да.
– А раз понимаешь, то топай вперед. И не пытайся бежать – застрелю.
– Зачэм бэжат, когда ыесть суд? Пусть лучче судят. – Сделав пару осторожных шажков вперед, Тутахашвили опасливо спросил: – На дороге камыней нэт, слюшай? Сыпаткнутся баюс…
– Порассуждай мне еще, мразь! – рявкнул Бондарь, передергивая затвор трофейного пистолета. – Вперед – марш! Бего-о-ом!!!
Сорвавшийся с места Тутахашвили шагнул в пропасть и сгинул – лишь протяжный вопль долетел до стоящего на дороге Бондаря…
…секунды две спустя.
Как будто предсмертный крик полковника жандармерии мог потревожить чью-то совесть или разбередить душу.
Вечер застал их на берегу озера, достаточно ровном, чтобы тут мог совершить посадку вертолет российских пограничников. Ожидание обещало быть не слишком долгим – с того момента, когда Бондарь дозвонился на Лубянку, прошло несколько часов. Кроме того, им было хорошо вдвоем, мужчине и женщине, ни разу не познавшим друг друга.
Их связывало нечто большее, чем постель.
Сообщения Лиззи Браво, поступающие на телефон Бондаря с пятнадцатиминутными интервалами, казались ненужными и бессмысленными, как если бы они поступали из какого-то иного измерения. Американка писала, что Вероника Зинчук посажена в самолет и, наверное, уже видит под собой огни Москвы. В аэропорту она пыталась уговорить Лиззи лететь вместе, но та отказалась, потому что намерена дожидаться Бондаря в Тбилиси.
«I LOVE YOU, MY JAMES BOND, – писала она снова и снова. – TY MNIE OCHEN OCHEN NUJEN!!! DLA CHEGO TY NE OTVECHAESH?»
«Я не отвечаю, потому что умер, – мысленно ответил Бондарь. – Для тебя умер, стажер Браво. Прости и забудь. А если не можешь забыть, то хотя бы не злись. Я не хотел причинить тебе боль. Просто мы слишком разные. Как бумага и стальные ножницы. Как ножницы и камень. Поиграли немного в любовь, и хватит. От избытка фальши начинает мутить, как при перегрузке. К черту!»
Прочитав очередное послание Лиззи, Бондарь зачем-то отключил телефон, аккуратно положил его на землю и разбил камнем.
– Так-то лучше, – промолвил он.
– Ты о чем? – насторожилась Тамара.
– У этого мобильника необычайно противный звонок, – пояснил Бондарь. – В горах подобное улюлюканье представляется кощунственным. Тут как в храме…
– Да, как в храме. Я тоже об этом только что подумала.
Тамара прерывисто вздохнула.
Они сидели на камне, застеленном курткой Бондаря. Сидели молча, не шевелясь, соприкасаясь плечами. Тепло одного плеча перетекало в другое, и наоборот. Каждый слышал биение не только своего, но и чужого сердца.
Хотя, что значит, чужого? Смешно даже.
– Я как чувствовала, что паспорт мне сегодня понадобится, – прошептала Тамара, похлопав рукой по сумочке, захваченной из черного лимузина. – Я вообще чувствовала, что сегодня что-то произойдет. Странно. Я самая счастливая и самая несчастная одновременно. Разве так бывает?
– Бывает, – кивнул Бондарь.
– А как отнесется твое начальство к тому, что ты вернешься не один? – повернулась к нему Тамара.
– Оно уже отнеслось.
Бондарь хмыкнул. Услышав, что вытаскивать из Грузии придется не только Бондаря, но и его спутницу, полковник Роднин саркастически осведомился: «Так это ради ее прекрасных глаз ты устроил в горах заваруху?»
«Нет, не ради них», – отрезал Бондарь.
Это было правдой, но лишь отчасти. Абсолютно честный ответ должен был прозвучать несколько иначе:
Не только ради ее прекрасных глаз.
Бондарь тоже повернулся к Тамаре:
– Слушай, совсем забыл спросить по запарке. – Он прищурился. – Среди той сволочи, которая устроила на меня облаву, был американец? Мистер Барри Кайт. Благообразный такой хрен, похожий на ковбоя или проповедника-педофила.
Тамара покачала головой:
– Нет. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
– Жаль, – вздохнул Бондарь.
– Американца?
– Жаль, что он не отправился вдогонку за остальными.
– Он твой враг? – предположила Тамара.
– Цээрушник, – ответил Бондарь так, как если бы это были равноценные категории. – Хотелось бы мне разделаться и с ним тоже.
– Не можешь же ты выполнять за нас, грузин, всю работу по очистке страны от всякой дряни.
– Пока вы спохватитесь, пока за ум возьметесь, пока раскачаетесь, знаешь, сколько гнили у вас разведется?
– Я знаю, – тряхнула волосами Тамара. – Ничего. Чем больше грязи, тем сильнее желание от нее избавиться.
– Тогда все в порядке, – ухмыльнулся Бондарь. – Генеральная уборка – это даже полезно. Главное, чтоб без импортных роз в руках. И без оранжевых апельсинов.
– Без апельсинов нельзя, – возразила Тамара. – Какая Грузия без них? И потом, я жутко люблю апельсины. Сейчас бы, наверное, целый килограмм слопала.
Бондарь расхохотался: