— Милош, я…
— Иди спать, сестренка. — Милош потрепал ее по руке. — С посудой я сам управлюсь и тоже завалюсь спать. Мы тут с отцом и братьями думаем, где устроить тебе комнату, не будешь же ты постоянно с Танюшкой в одной кровати спать…
Сима вдруг почувствовала, как слезы подступили к глазам, а в горле застрял ком. И она ушла, чтоб не выглядеть окончательной дурой, и роняла слезы всю дорогу, пока не споткнулась в полутьме о пушистое мягкое тельце.
Тара шла на звуки позднего ужина, а Сима совершенно о ней забыла, потому что кошка, поглощенная материнством, редко выходила из гостиной Сакинды. Она выздоровела, у нее наконец появилось молоко, и она заботилась о котятах очень ревностно, подпуская к ним только Сакинду и Таню.
— Извини…
Сима осторожно двинулась дальше, и мысли ее перепутались. Она вспоминала все подряд, и все воспоминания слились в какую-то дикую мешанину, в которой не было ни логики, ни порядка. Едва добравшись до кровати, Сима рухнула на нее, почувствовав, как вслед прыгнул Сэмми и устроился, как обычно, в ногах.
И это было единственное, в чем была и логика, и смысл.
И лавандовое поле закружило ее.
11
— Роман Процковский сегодня умер. — Реутов меряет шагами кабинет. — Так и не пришел в сознание. Ты понимаешь, что это значит?
Семенов сидит за столом майора Васильева, на данный момент изображающего кладбищенского бомжа, и думает о вчерашнем вечере. Всю ночь его преследовало почерневшее лицо трупа, обнаруженного в квартире убитой старухи, и жена несколько раз будила его ночью, потому что спал он неспокойно, а теперь чувствует себя совершенно разбитым.
— Выпей кофе и слушай. — Реутов поставил перед ним чашку с пряно пахнущим напитком. — Потерпевший умер, отныне это дело об убийстве, и у нас есть два свидетеля.
— Но девчонки ничего не видели.
— Правильно. Вот только люди, которые убили Процковского, в это не поверят. — Реутов остановился, мрачно глядя за окно. — Была крохотная надежда, что парень оклемается и расскажет, кто и почему с ним так поступил, но вышло так, как вышло, и теперь наши свидетельницы превращаются в мишень.
— От Виктора что-то слыхать?
— Пока нет, но это вопрос времени. — Реутов запер бумаги в сейф. — Теперь по второму убийству. В квартире были прописаны двое: собственно убитая, Смалькова Анна Мироновна, и ее мать, Рыбник Мария Константиновна. Если бы она была жива, ей бы сейчас было девяносто четыре года. Я думаю, это ее труп мы обнаружили в квартире.
— Я обнаружил. — Семенов отхлебнул кофе, жалея только, что это не коньяк. — А лучше бы я этого вообще не видел.
— Ну да, ты плохо это воспринял. — Реутов хмыкнул. — Меня зрелище тоже не порадовало. Просто вот даже знать, что она жила в квартире с этим трупом, вытаскивала его, когда было нужно, подкрашивала… жуть.
— Ну, да. — Семенов поморщился. — Дэн, а нет коньяка?
Реутов открыл сейф и, достав бутылку «Хеннесси», налил Семенову прямо в кофе.
— Занимайся записями убитой старухи, составь летопись этого чертова дома, а я в морг. — Реутов снова запер бутылку в сейф. — И результат мне нужен сегодня.
— Сделаю. — Семенов отхлебнул из чашки. — Корни пущу у себя в кабинете, но сделаю.
Семенов захватил чашку с коньяком и ушел к себе, радуясь по дороге, что ему не придется ехать в морг, где лежит почерневший труп в цветастом платье. И еще он был благодарен Реутову — и за коньяк, и за то, что тот — нормальный понятливый мужик. Ну не может он, Виталий Семенов, смотреть на этот жуткий труп, он и сам не знает почему — трупов он навидался достаточно, а вот этот — нет, выше его сил. И Реутов это понял и не стал давить, и если он станет начальником, это хорошо, потому что майор Егоровский — настоящая задница, то-то ему будет как серпом по яйцам весть, что от исполняющего обязанности он не поднимется в кресло начальника! А ведь все думают, что именно Егоровский займет место Бережного, да только не на ту лошадку ставят, а он, Семенов, никому ничего не скажет, потому что уважает и Бережного, и Реутова. Он когда-то работал с ними обоими над очень опасным делом и успел увидеть их и узнать, так что трепать о них попусту ни за что не станет.
Хотя посмотреть на лицо Егоровского, когда тот узнает, что не займет кабинет Бережного, он бы не отказался.
Семенов отхлебнул из чашки и принялся разбирать записи полоумной старухи, прикидывая в уме, кому из жильцов так понадобилось убивать эту идиотку.
А уж подбрасывать труп под дверь девчонке и вовсе было подлостью, тут Реутов прав.
Сима проснулась от запаха кофе.
Таня сидела в кресле и хлебала горячий напиток, просматривая утренние новости в Интернете. То, что Таня смотрит именно новости, Сима уже знает.
— Слушай, Сима, я сегодня выходная, давай поедем по магазинам. Папа нам денег даст.
— У меня есть деньги. — Сима не выспалась, и настроение у нее скверное. — Но мне в магазинах ничего не надо.
— По магазинам ходят не потому, что тебе что-то надо, а потому, что хотят поглазеть на всякую фигню и купить что-то не очень нужное, но утешающее. — Таня закрыла ноутбук и взглянула на подругу. — И Циноти возьмем, втроем веселее.
— Можно и по магазинам.
Сима думает о Реутове и злится сама на себя. Может, поход по магазинам отвлечет? Ночной разговор с Милошем не успокоил ее, лишь подтвердил то, что она и сама всегда знала: этот мужчина никогда не будет принадлежать ей, даже во временное пользование не достанется. И понимание этого причиняет Симе ужасную боль.
— Ладно, поедем. — Сима думает о том, что нужно поехать к Сэмми, но она хочет сделать это одна, ей нужно побыть там одной. — Только я ненадолго съезжу на работу, но через часик вернусь.
— Ладно, давай. — Таня допила кофе и поднялась. — Через час заедешь за нами, и отправимся веселиться, потому что так дальше жить нельзя. Сплошная черная полоса, никакой радости. Кстати, мне уже звонил майор Реутов и сказал, что мое задание — сидеть и не высовываться. Ну, это все же лучше, чем быть попугаем на телефоне, хотя я надеялась поучаствовать в расследовании.
— Успеешь еще. — Сима взяла одежду и направилась в ванную. — Я завтракать не буду, поем в городе.
Ей нужно к Сэмми, очень нужно. Она чувствует его присутствие рядом, и ей нужно побыть с ним, потому что горе, раздирающее ее сердце, никуда не делось, оно просто притаилось, но сегодня снова выскочило из засады и принялось терзать ее.
— Мой котик-братик…
Сима стоит под душем, и слезы смешиваются с водой. Она и рада бы не плакать, но как не плакать, когда она так скучает, когда невозможно ни жить, ни дышать, потому что она, блин, так сильно любила Сэмми! Как она может перестать горевать?! И — да, она знает, что он был кот, а не человек, из-за кота так горевать неправильно, горюют, когда умирают люди, но что ей до этих людей, она их не знает, а кота она знала много лет и много лет любила его и дорожила им, потому что лишь он один любил ее! Как она может думать о том, что горевать из-за кота смешно и глупо, пусть смеется тот, кому это смешно, а она никак не может забыть черные шелковистые лапки и янтарные глаза на абсолютно черной бархатной мордочке, иногда взирающие на нее со снисходительностью высшего разума, как она может не горевать?! Шестнадцать лет он был ее другом и братом, той самой живой душой рядом, самым близким существом. И то, что он при этом был котом, не делает ее горе меньше, как этого можно не понимать, Сима не знает, но ей плевать на тех, кто не понимает. Это ее жизнь, и это ее горе, и никто не знает, чтоона чувствует.
Зеленый отполированный камень едва виден с дорожки, ведущей на берег. Сима отодвигает ветки и идет к нему, думая о том, как, должно быть, странно Сэмми вдруг оказаться без тела. Но она здесь, с ним — и они всегда будут вместе.
Камень теплый и на солнце кажется почти прозрачным. Сима садится рядом, поджав ноги, и закрывает глаза. Видит бог, ей надо побыть одной. Ей надо о многом подумать, но больше всего ей надо подумать о том, что делать с любовью, которая неожиданно рухнула на нее, при этом все уже заранее обречено на провал.
— Ты понимаешь, малыш, он не такой, как остальные. — Сима привыкла разговаривать с Сэмми, ей это нужно. — Он красивый — нет, на свете есть красивые мужчины, но, кроме этого, он настоящий. В нем есть мужское начало, и даже если его нарядить в идиотскую вязаную безрукавку, он не перестанет быть мужчиной… Хотя нет, с безрукавкой перебор. Но ты понимаешь, о чем я. В нем есть то, чего я никогда не видела в других, — он может быть домашним котом, но это не отменяет в нем хищника, потому что такова его природа. Господи, что я несу…
Сима замолчала, прислушиваясь к звукам. За кустами шелестит река, с другой стороны гудит город, а Сима посредине, словно вне и того, и другого, вне мира и вне времени вообще. И, возможно, если закрыть глаза, появится Тропа — вот просто сидеть здесь и никуда не идти, и Тропа приведет ее к воротам, которые теперь всегда открыты, и там спокойно и тихо. И если поймать это ощущение тишины сейчас, здесь, то проблемы, которые появились в последнее время, как-то сами рассосутся. Ведь уже бывало так, и не раз, — вот она что-то не хочет делать и откладывает, откладывает, потому что — ну, вот не хочет, не лежит душа, а потом оно — раз! — и само как-то решается, разруливается.
Сима пересыпает песок из ладони в ладонь, и он с сухим шелестом ложится гладкой горкой около бетонной стяжки, удерживающей памятник и закрывающей могилку Сэмми. Таня была права, так надо было сделать, никто не наступит, и дождь не достанет, и собаки не разроют.
Сима даже не заметила, как выкопала в песке ямку сантиметров двадцать в глубину, пока ее пальцы не наткнулись на какой-то гладкий предмет у основания бетонной стяжки. Предмет прилип к бетону, но Сима нажала пальцами и вытащила — это оранжевая пластиковая капсула от киндер-сюрприза. Видимо, она была в песке, когда Роман наливал бетон.