— Ну а картина какая?
— Эти записи — своеобразная летопись того, что происходило в доме за последние лет пять-шесть. Видимо, именно тогда Смалькова начала следить за тем, что делается снаружи, потому что в ее квартире завелся труп. Наверное, это был какой-то механизм защиты психики — не думать о том, что у самой в доме происходит, а подглядывать за остальными. Она записывала все, что видела, но ничего, за что ее нужно было убивать, я пока не нашел. Правда, я где-то на середине пути, и все в кучу сведу к вечеру, распечатаю и отдам тебе. От Витька ничего?
— Пока ничего, но его тайничок с выпивкой пуст, а это значит, что контакт с тамошним контингентом установлен. — Реутов, задумавшись, побарабанил пальцами по столу. — По всему выходит, что надо ехать к директору кладбища и брать его за баки насчет торговли местами для захоронения. Ну, и приглядеться, что там у них сжигают по ночам в крематории.
— Так поедем вместе, что ли?
— Нет, сиди, ты мне тут нужен. Разбери эти бумажки как можно скорее, а я сам смотаюсь. И было бы неплохо, чтоб электронщики поторопились, нужны контакты убитого Процковского — некто по имени Димон звонил ему в тот самый вечер, и, по словам Симы, Процковский сильно поссорился с этим Димоном.
— Думаешь, звонил убийца?
— Нет, звонил, скорее всего, напарник по разграблению могил. — Реутов непроизвольно поморщился. — Это совсем без крыши надо быть, чтобы вот так рыться в старых костях! Сумку эту когда в морге разбирали, запах был… Не сильно, а все ж чувствовался. И тут либо они нашли в этих могилах нечто такое, что представляло ценность, либо они что-то видели, чего видеть не должны были. В любом случае, на кладбище происходит что-то настолько незаконное, что парня убрали, и сделали это грязно, не потрудились даже несчастный случай изобразить или труп спрятать. Так что я поеду туда, а ты разбирай бумажки, чует моя душа, что убийца старухи там, в этих каракулях. Что-то она о ком-то прознала и грозилась рассказать, потому что вряд ли эти деньги, что мы нашли у нее, за один раз пришли, они натыканы между страниц, старуха их даже не тратила. Ну, и золотишко тоже. Кто-то годами откупался от нее, а потом решил: эй, да что это я? Ее же вполне можно заставить молчать по-другому! Это ошибка всех шантажистов — считать, что ситуация под контролем. А на самом деле правильнее было бы один раз взять деньги и больше не напоминать о себе жертве, потому что нажимать постоянно чревато, человека нельзя загонять в угол. Так что удавка на шее — это закономерный исход для шантажиста.
— Что же она такого узнала?
— Самое смешное, что это может оказаться какая-то ерунда — по нашим с тобой меркам. — Реутов вздохнул. — Дело не в том, что она узнала, а в том, чем грозило ее жертве разоблачение. Вот Николая, соседа Серафимы, она шантажировать не смогла, потому что ему было все равно, расскажет она кому-нибудь о его похождениях или нет, он знал, что ему ничего не грозит, в случае даже если расскажет. А вот та дамочка, которая в квартире у Симы бросила супругу кольцо и ушла, — та, наверное, не отнеслась бы так легко к угрозе рассказать супругу, что к ней приходил какой-то мужчина. Она понимала, что последствия будут тяжелыми.
— Но она же не убивала?
— Нет, не убивала, но кто-то убил. Кто-то, у кого были достаточный мотив и возможность все это проделать… — Реутов поднялся. — Ладно, ты разбирай записи, а у меня дел невпроворот.
Но сначала он направился в свой кабинет — там в холодильнике был обед, который разогревать некогда, но съесть можно и холодным. А минуту спустя зазвонил телефон, и Реутов выудил его из кармана — номер электронного отдела, а значит, есть что-то интересное.
— Дэн, я тебе на почту переслал все контакты с телефона убитого Процковского. — Электронщик, похоже, доволен собой. — Пробили через оператора, наконец. Ну, и переписку по эсэмэс-сообщениям, у него телефон, похоже, был самый простой, кнопочный, без андроида. Сейчас зашли на облако, ищем там.
— Ладно, спасибо.
Реутов довольно хмыкнул и открыл почту. Он думал, что убийца вполне может оказаться здесь, среди контактов Процковского.
— Что-то ты подозревал, иначе не взял бы с собой на установку кошачьего памятника сумку с трофеями и не оставил бы ее в багажнике практически незнакомой девчонки. Нет, парень, ты знал, что влип в неприятности, и оставил нам след из хлебных крошек. И сумка — это не все, что-то еще ты оставил, но где?
Реутов пустил документы на печать. Имя Димон было среди контактов убитого, именно он звонил Процковскому в тот вечер, и теперь надо узнать, кто это.
14
Сима и сама не знает, зачем снова осталась в доме Логушей ночевать. И нужно бы поехать домой, в свою квартиру, так было бы правильно — а только одна мысль, что где-то там находится убийца, подбросивший труп старухи к ее дверям, наполняет ужасом. Нет, пока Реутов не нашел этого гражданина и не посадил за решетку, домой она не вернется, учитывая, что квартира теперь пуста, никто ее там не ждет.
Тем более что в этом доме для нее выделили комнату. Она далеко от остальных спален, на первом этаже, но Сима все равно тронута до слез.
Видимо, это когда-то была большая комната, которую разделили на несколько частей. В одной сделали кладовую для продуктов, вторую приспособили под небольшую ванную — и ее Сима до этого дня не видела, а третью, самую большую часть — с окном, выходящим в сторону улицы, отдали ей. Оклеили светлыми обоями, на пол бросили овальный розоватый коврик, расставили светлую мебель — все оказалось новым, и Сима подозревала, что купили эти вещи специально для нее, потому что комната отличалась и от комнаты Тани, и от комнаты Циноти, и вообще выбивалась из общего интерьера.
— Тут раньше гардеробная была. — Таня удовлетворенно оглядывает светлые стены. — На наш вкус тут бесцветно, а тебе в самый раз, я же твою квартиру видела.
— А куда же перенесли гардеробную?
— В подвале сделали, там даже лучше, вентиляция хорошая. — Таня засмеялась. — У тебя теперь есть куда вернуться, если неохота ехать в пустую квартиру, и душевая рядом. Честно говоря, в нее никто не ходит, она небольшая и далеко от остальных комнат. Раньше тут была большая комната, в ней жил наш дедушка Зиновий, но еще когда я маленькая была, он умер, и комнату потом перестроили. А теперь снова перестроили, как видишь.
Сима осторожно присела на кровать, застланную светлым покрывалом.
Никто никогда не перестраивал для нее свой дом.
Мачеха с отцом просто запихнули ее во времянку, стоящую за домом. Сима помнит свою первую ночь в той времянке — она оказалась совсем одна, в темноте, за окном размахивали ветками деревья и гудел ветер, и казалось, что весь мир погрузился в липкую холодную тьму, из которой нет выхода. Это была первая из многих одиноких ночей, предстоящих Симе, и она особенно запомнилась, потому что Сима не понимала, почему она здесь, за что…
И только Сэмми, который лежал тут же, под одеялом, урчал и согревал ее пушистым бочком, радовал и вселял надежду. Ему тогда и года не было, он был совсем еще котенком, но не бросил ее в темноте, все ушли, оставили — но не Сэмми. И она каждую ночь шла по Тропе к запертым воротам, и ворота эти казались ей древними, как солнце, а может, и древнее. И то, что было за ними, казалось недостижимым. Но она садилась там и замирала в тишине.
А потом была мансарда в доме отчима. Сима вспоминает запах пыли и еще чего-то, что, казалось, накрепко въелось в фанерные стены, оклеенные истрепанными обоями. И продавленная тахта, из которой во все стороны торчал поролон, и самодельный столик, и духота. И отчаяние, от которого не было спасения, потому что там, в доме, какой-то своей жизнью живет ее мать, а Симе нет в этой жизни места, и никто даже паутину не снял, ожидая ее. Впрочем, никто и не ждал, ее не приняли в семью, ей просто выделили угол и постарались забыть о том, что она не чужая, с улицы, а родная дочь.
И только Сэмми, превратившийся тогда в крупного, молодого и сильного кота, оставался с ней — все так же спал рядом, успокаивающе урчал, а по утрам осторожно прикусывал мочку ее уха, требуя подтверждения любви в виде глажки.
Потом была череда съемных квартир, они с Сэмми кочевали по городу, и Сима старалась не обзаводиться вещами — таскать тяжело. Но никто никогда не устраивал ей отдельную комнату, выбирая обои, мебель, ковер на пол и занавески на окна. Никто не ждал, что она будет приходить к ним в дом и знать, что она здесь тоже дома.
Никто — до этого самого дня.
— Ну, чего ты, глупая, плачешь? — Таня и сама почувствовала, что сейчас расплачется. — Ты знаешь, мы с папой даже поссорились немного, и все из-за обоев, он хотел в крупных цветах, а мы с мамой и Милошем ему говорим — нет, она же такое не любит, ей нужно что-то совсем другое, а папа говорит: эти совсем никакие, где в них радость? В общем, сошлись на третьем варианте, они всем понравились, и, надеюсь, тебе тоже нравится. Невестки сами клеили, видишь, как ровно получилось?
Таня говорит, говорит, чтобы как-то развлечь Симу, но понимает, отчего плачет ее подруга.
— Мне нравится, правда. — Сима обратила к Тане заплаканное лицо. — И Сэмми здесь понравилось бы. Знаешь, это первое жилье, где я буду без него.
— Он вернется, вот увидишь. — Таня шмыгнула носом. — Ты не веришь, а я точно знаю: он вернется.
— Нет. — Сима вздохнула. — Не будет другого Сэмми.
— Бестолочь. Это будет не другой, а тот же самый, просто в другом теле. — Таня нахмурилась. — Ты вот лучше скажи, что мы делать будем? Ну, что мы с тобой торчим в доме, и все без пользы? Ромка-то умер, и кто-то же его убил. А мы знать не знаем, и позвонить Реутову я не могу, он же типа теперь мой начальник. А ты можешь. Сима, позвони ему, спроси, что там и как…
— После той истории в торговом центре да после приключений с сумкой в моем багажнике он избегает нас… — Сима вспомнила зеленые глаза Дэна, и сердце ее сжалось. — Видимо, он решил, что мы приносим ему несчастье. Давай я чуть позже позвоню, а то и подъедем к нему.