— Парень, который нашел ее, продал какому-то человеку. — Реутов косится на Милоша: — А что такое с этой книгой, объясни мне, будь добр!
Его раздражает, что Сима заметила то, чего не заметил он.
— Долгая история… — Милош вздохнул. — И как раз из тех, что не вызывают доверия. И тем не менее, если человек, купивший эту книгу, спрашивал о ключе…
— Конечно! — Реутов хлопнул рукой по столу. — Спрашивал, и именно что о ключе! И если я сейчас не услышу эту долгую неправдоподобную историю, то…
— Остынь, сейчас услышишь. — Милош кивнул Симе, и она закрыла файл. — Давайте вернемся на кухню.
Они снова расселись за столом, Сима набрала воды и включила чайник. Реутов сидел к ней спиной, она видела его тренированные плечи и мускулистую шею и думала о том, что ни одного в мире мужчину она не желала больше, чем этого, и ни один в мире мужчина не был настолько недосягаем для нее, как майор Реутов, сидящий совсем рядом, руку протяни.
16
В сторожке стоял смрад немытых тел, и Виктор не мог уснуть. Он думал о том, что разузнал уже достаточно, а все же ему недоставало кусочков мозаики, чтобы сложилась картинка. За несколько дней в компании бездомных Виктору порой начинало казаться, что мир сошел с ума, потому что — ну нельзя жить так, как живут эти люди! Теоретически — люди, а на практике каждый из них сделал все, чтобы оказаться на улице. И ночами Виктор выходил из сторожки и бродил по кладбищу, ссылаясь на бессонницу, а днем ему удавалось поспать между могилами, но находиться в одном помещении с пятью немытыми организмами он категорически не мог.
— Что, Витек, не спится? — Палыч возник за спиной неожиданно, и Виктор понимает, что не услышал его, потому что переутомление приглушило инстинкты. — Курить есть?
Виктор полез в карман и достал полпачки сигарет, которыми оделил его один из посетителей кладбища в благодарность за то, что подтолкнул его заглохшую было машину. Сам Виктор не курил, но знал, что в маргинальной среде сигареты являются универсальной валютой.
— Да тут больше половины пачки! — Палыч оживился, ощупывая добычу. — Это тебе тот мужик на «Жигулях» выдал?
— Ну да. — Виктор сплюнул. — Сам-то я не балуюсь, но отчего не взять, если само в руки плывет? Кури, если хочешь.
Палыч деловито закурил и присел рядом. Ветер уносил дым в сторону, и Виктор про себя отметил, что Палыч специально сел с подветренной стороны, чтобы не дымить на него.
— Правильный ты парень, Витек. — Палыч с видимым удовольствием затянулся. — Не страшно тебе ночью на кладбище?
— Сначала жутковато было, а сейчас уже нормально. — Виктор вздохнул, вспомнив душ в своей квартире и запах Раисиного борща. — Не спится просто.
— Да мы уж заметили, что ты днем кемаришь. — Палыч хмыкнул. — Это бывает, когда человек день с ночью путает. Но оно и к лучшему, мы раньше по ночам дежурили, а теперь ты один, как лунатик, бродишь.
— А дежурили зачем?
— Пффф… А ты думал, что раз мы вот так тут отлично обустроились, то на наше место и желающих нет? Директору все равно, кто тут будет дерьмом обрастать, лишь бы не шумели и работу работали, если прикажет, а случись что, выбросят нас отсюда, нам что, снова в теплотрассу? Так и там места все позаняты, а другой вожак не примет меня, бояться будет. Ну, и воля нам тут тоже важна, мы живем с ведома начальства, никто нас не гоняет. Ежели не повезет с добычей — вот если зима снежная, например, то нам с голодухи пропасть не дадут, директор еду присылает на всех, потому что мы тут люди нужные, директор нам велит то одно, то другое сделать, мы и делаем, и других отваживаем, кто шастает не по делу, вот и порядок у нас. Нельзя нам потерять это место, никак нельзя!
Виктор, конечно, и раньше знал, что в среде бездомных есть определенные правила, а город поделен на территории, но одно дело — знать, другое — пожить в этом, пусть даже понимая, что через день-два снова будешь дома.
— Буца у нас помер, вот я тебя и позвал, а не то бы…
— А отчего помер-то?
— А кто его знает? — Палыч докурил и бросил окурок в ведро, стоящее у порога. — Вроде как упал и ударился головой о памятник, спьяну это могло быть, конечно… Вот только они вдвоем с Мухой были, а Муха трезвый был в тот день, а такого быть не могло, они всегда вместе пили.
— А Муха не скажет?
— Да ты его видел, что он, дурак, скажет-то? Держу только ради силы его дурной, как пса цепного, а понятия в нем, считай, меньше, чем у пса. Да и жалко его, пропадет сам-то.
Муха — огромного роста и невероятной силы парень лет тридцати, совершенно бессмысленный, но понимающий команды. За то время, что Виктор пробыл здесь, он не слышал от Мухи ни одного слова, тот сидел, уставившись в пространство, и на внешние раздражители не реагировал.
— Ему в интернате надо быть, а не здесь.
— Ты думаешь, в интернате ему будет лучше? — Палыч сплюнул. — Нет, брат, интернаты для таких, как Муха, — это психушка и тюрьма в одном флаконе, чтоб ты знал. И долго там никто не живет, в этом и задача таких интернатов, чтоб не жили там подолгу, государственные деньги зря не проедали. Вот Буца умел с ним как-то говорить, а больше никто. Ладно, пошел я спать, за курево отдельное спасибо.
Виктор кивнул, глядя на памятники, освещенные луной. Он понимает, что если не удастся разговорить Муху, то больше ему здесь делать нечего. И отчасти он рад тому, что миссия его закончилась, и он вернется в свою жизнь, и они с Дэном раскроют дело, а виновные окажутся в камере.
Где-то между могил блеснул свет, и Виктор вгляделся — ну, так и есть, кто-то ходит с фонарем. Виктор встал и спрятался за угол сторожки, присев за покосившимся памятником из ракушника. Но свет не двигался, и Виктор, осмелев, решил поинтересоваться, что же происходит. Он взвесил все «за» и «против» и решил, что если осторожно, то можно будет увидеть, чем заняты ночные посетители.
Он неслышно обошел сторожку у задней стены и оказался в узком проходе между захоронениями. Эта часть кладбища использовалась в пятидесятых годах, и могилы были расположены очень густо, так что пройти, не наступив, было трудно, но Виктор уже немного освоился и выучил маршрут. Свет был виден по южной дорожке, и, скорее всего, это был не фонарь, потому что южная дорожка была далеко, и Виктор сообразил это, лишь оказавшись среди могил в темноте.
Кто-то тронул его за руку, и он резко обернулся. Рядом стоял Муха.
— Чего тебе?
Муха показал на свет и покачал головой.
— Что, не ходить туда?
Муха потянул его за рукав, всем своим видом давая понять, что ходить туда, откуда исходит свет, Виктору не надо. Виктор вздохнул и поплелся вслед за Мухой. Одно дело — незаметно пробраться и посмотреть, и совершенно другое — тащить за собой здоровенного безмозглого мужика, который мычит и пытается его удержать, тут уж ни о каком «незаметно» речь не идет в принципе.
— Ну чего ты ко мне привязался?
Муха дотронулся до его головы, а потом показал на памятник, стоящий рядом.
— Что?
Муха снова проделал то же самое, но уже более настойчиво, тыча пальцем в землю.
— А, ударюсь головой и умру, как твой приятель?
Муха замер, потом тяжело опустился на порог сторожки. Спать он, похоже, не собирался, и Виктор решил, что сеанс связи закончен. Делать здесь было совершенно нечего, и он вдруг подумал, что не стоит, пожалуй, дожидаться здесь утра.
— Ладно, тогда пойду к супермаркету и раздобуду еды. — Виктор поднялся, с опаской глядя на Муху. — Посторожи тут вместо меня, а я притащу нам на утро чего-нибудь пожевать.
Муха поднял голову и посмотрел на Виктора, и тому показалось, что в темноте глаза его блестят вполне осмысленным злорадством. Внутренне содрогнувшись, Виктор попятился и ступил на асфальтированную дорожку. Он знал, что через сто шагов можно свернуть налево, пройти пятьдесят семь шагов и оказаться у ограды кладбища, где есть дыра в прутьях. А там уже дачный поселок и улица, по которой ходят люди, ездят машины и светятся фонари. Там жизнь, к которой он привык, там его дом, Раиса и дети, и Реутов, который припас для него хорошего пива, вот как пить дать, припас.
Виктор нырнул во тьму, находя свои ориентиры, и протиснулся сквозь прутья. Еще три дня назад он бы ни за что на свете не протиснулся в эту щель, но теперь у него получилось. Виктор прошел в кромешной тьме вдоль кладбищенской ограды и свернул на грунтовую дорогу между улицами дачного поселка. Он торопился, но осторожность, присущая ему, обострила слух и зрение. Погони не было, но Виктор понимал, что это ничего не значит. Он не услышал Палыча, который неслышно подошел к нему сегодня, и шаги Мухи он тоже не слышал, а этот взгляд… Да ну, глупости, парень просто ходячее бревно, бессмысленное и безмолвное.
Но все-таки Виктор был уверен, что в тусклом свете луны взгляд Мухи был вполне осмысленным, и это придавало ему скорости. Что-то вело его сквозь тьму, его ноги попадали на ровную дорогу, минуя ухабы, и очень скоро он оказался около моста, проложенного в сторону промзоны над пересыхающей речкой. Вот он пересек освещенную улицу, прошел под мостиком, увязая в грязи и рискуя наступить на гадюку — но все же не наступил, а перешел заросшую камышом речку Московку, обмелевшую до размера грязного ручья, и достал из-за опоры пакет с сотовым, на ходу включил его и набрал нужный номер.
— Дэн? Подбери меня на кольце около сталеплавильного завода.
Виктор выбрался из камыша и перешел в промзону, понимая, что, если сейчас нарвется на охрану или полицию, ночевать ему в обезьяннике.
Семенов устало откинулся в кресле. Он закончил разбирать записи старухи и решил, что может вознаградить себя чашкой чая с бутербродами. Жена, конечно, снабдила его увесистым судком с жареным мясом и картошкой, но это было съедено еще в обед, а бутербродами он решил себя вознаградить и отложил до окончания работы.
И вот все записи убитой старухи сведены в единую систему, но для Семенова по-прежнему непонятно, кому надо было убивать такую тлю. Ничего особенного он в записях не увидел: ну, тот пришел, та ушла, чьи-то дети нахулиганили, тот умер, тот выехал…