– Понятно!.. – Настасья засмеялась.
– Чего ты?! Просто мне вот тут не трудно, – Даша показала на сердце, – а тут – трудно, – шлепнула себя по рукам и ногам.
– Ты и ногами играешь? – снова засмеялась Настасья.
– Ну мама! А педаль? Она знаешь какая непослушная! Она постоянно запедаливается!
– Сама, что ли?
– Вот же непонятливая! Не сама! Это я пока ею пользоваться не научилась. Давай дальше считай. Вторая новость – это когда у меня будет день рождения, в музыкальной школе будет Праздник первоклассника. Ирина Вениаминовна сказала, чтобы мамы тоже приходили. Ты придёшь?
– Конечно. Если хочешь, мы и Аню с Викой пригласим.
– Да, пригласим! Только…
Даша замялась. Как сказать о платье? Что хочет его очень-очень. Что мечтает в нём выступать на сцене. И что даже музыка в этом платье получится лучше, чем в школьной юбке с кофтой.
Долго мучиться Настасья не дала:
– Ну, продолжай. У тебя очень хорошие новости.
– Мамулечка! Мамочка моя самая любименькая! Я такое красивое платье в магазине видела! Всё сиреневое-сиреневое. Вот такое… – Руки заколыхались, как на волнах. – Вот бы его мне, когда я на праздник пойду! Лида сказала, что у неё будет голубое платье. Покрасивее. Ну и пусть. А я это так хочу! Я тогда знаешь как про осень сыграю! Это будет такое «деньрождение»!
Настасья села. Провела рукой по лбу. Посмотрела в окно. Даша отслеживала каждое её движение, каждый жест, вздох, взгляд, понимая, что сейчас она думает, а когда подумает, скажет о своём решении. Но чем дольше мама молчала, чем яснее становилось, что получить ТАКОЙ подарок никак невозможно, тем сильнее Даше этого хотелось.
– Доченька, а где ты это сиреневое платье видела?
– В магазине, который рядом с Лидиным домом.
Наверное, она перестала дышать, потому что мамины слова дошли до неё не сразу. Но когда прозвучало: «Одевайся потеплее, уже вечер. Пойдём глядеть твоё платье», она не поверила и переспросила:
– Правда, пойдём?
Настасья ничего не ответила, просто поправила нежелающую застегиваться кофту, и это было лучшим подтверждением её слов. Про третью новость – примирение с Лидой – Даша говорить не стала.
Всю дорогу она вела себя как ненормальная: подпрыгивала, начинала что-то напевать и тут же бросала, дёргала маму за руку и постоянно налетала на прохожих.
В магазине Дашу ждало разочарование. Платье оказалось намного дороже того, на что рассчитывала мама. Опережая готовые пролиться слёзы, Настасья отвела дочь в сторонку и тоном, не допускающим никаких нюнь, предупредила:
– Ты только не раскисай. Сейчас у меня денег нет, но к празднику платье мы купим. Договорились?
Даша шмыгнула носом и сказала, что да, договорились. Не верить не было никаких оснований. А верить…
В оставшиеся до зарплаты три дня, что бы ни делала, она всё время помнила об обещании. Настасья, видя эти страдания, по нескольку раз на дню повторяла: «Я не забыла!»
Ни Лиде, ни Жене ничего сказано не было. Предполагалось, что появление на сцене в новом платье будет для них сюрпризом. А ещё Даша надеялась, что она теперь наверняка понравится Жене и он тоже будет целоваться с ней за гаражом.
За два дня до праздника Настасья сообщила, что зарплата получена, можно идти за подарком.
Мы, взрослые, любим задавать себе и другим глупые вопросы. Один из них – «Что такое счастье?». Мы любим пространно рассуждать, и рассуждения эти, как правило, невероятно далеки от их предмета.
Тогда я была счастлива. Счастье, безоговорочное, вселенское счастье, сравнимое разве что с обретением музыки, длилось ровно десять минут, пока я бежала в магазин, ни в силах идти в темпе, удобном для мамы.
В магазине счастье закончилось. Приветливая девушка-продавец сообщила, что платье поступило к ним в единственном экземпляре и его всего полчаса назад купили для другой девочки.
Ирина Вениаминовна нервничала. До концерта оставалось двадцать минут, а из её первоклашек не было никого. Она вышла в коридор. В нём с почти женской грацией гордо перемещались юные музыкантши. Их наряды напоминали горы цветной сахарной ваты. Пигалицы в разноцветных шифонах и шелках выглядели очаровательно. Но Ирина Вениаминовна знала, что очарование часто превращалось в карикатуру, как только юная обладательница этого великолепия начинала играть. Лишь единицам удавалось сохранить гармонию формы и содержания. «А вдруг Дашка вырядится вот такой принцессой?! Ах как жалко будет! Зря не обговорили вчера, в чём ей приходить. У неё же ещё и день рождения!»
Даша появилась, когда остальные педагоги со своими детьми уже отправились в зал. Запыхавшаяся, с улыбкой до ушей и, слава богу, в обычном коротеньком летнем платьице. Она тянула за руку маму и была очень взволнована.
– Здравствуйте! Ой, мы чуть не опоздали! Мне бабушка Авдотья вот такой пирог на день рождения подарила! – Даша развела руки, демонстрируя размеры пирога. – Мы стали угощаться…
– И доугощались почти до концерта, – добавила Настасья. – Извините нас, пожалуйста, мы не опоздали?
– Успели. До начала, – Ирина Вениаминовна глянула на часики, – три минуты. Дашка! Дуй в класс. Нужно хорошенечко разыграться. Ты выступаешь не первой. Я тебе сейчас просто говорю: «С днём рождения», а остальные поздравления – после концерта. Договорились?
– Ага!
– Кстати, ты не знаешь, почему Лида задерживается? Она не заболела?
– Не знаю. Вчера здоровая была.
– Ну, придёт, надеюсь. Анастасия Семёновна, вы идите в зал. Места там есть. Если нет, я вам из класса стул дам.
– Да, да! Я лучше пойду. Волнуюсь больше дочери!
Настасья обняла Дашу, шепнула: «Удачи!» – и вышла.
Даша забралась на стул, как обычно свалив с него одну-две дощечки.
– Ирина Вениаминовна, я, когда вырасту, вместо дощечек вам подушку сошью. Чтобы было мягко сидеть.
– Ты что, кошка, чтобы на подушке рассиживаться?
– Кошка!
– Ладно, кошка, разговоры в сторону. Сосредоточься. И начинай играть.
Даша послушно сложила руки на коленях, потом, выждав несколько секунд, подняла, задержала над клавишами, представив, какая сейчас получится чудесная музыка, и… и поняла, что напрочь забыла текст. С перепугу ткнула первый попавшийся аккорд, надеясь, что всё выйдет само собой. Естественно, ничего хорошего не получилось. Даша занервничала.
Ирина Вениаминовна, внимательно наблюдавшая за ученицей, накрыла своей ладонью её пальцы:
– Ребёнок, не суетись.
– Но я ЗАБЫЛА!
– Неправда. Ты помнишь всё. Всё абсолютно. Перед ответственными концертами часто такое с текстом бывает. От излишнего волнения. Ну-ка, сыграй гамму до мажор.
Даша пробежалась по клавиатуре – и, действительно, в голове словно открылась заслонка. Даже странно показалось, что можно было забыть то, что помнилось каждой ноткой, каждым пассажем. Она почти доиграла пьесу, когда Ирина Вениаминовна, глянув на часы, воскликнула:
– Да мы с тобой совсем опоздали!
И они побежали в зал.
Концерт ещё не начался. На сцене сиял свет. Он лился на готовый к чему-то совершенно необыкновенному рояль, прятался в складках занавеса. С огромного портрета, висящего как раз над роялем, на всё это не слишком строго смотрел какой-то дяденька. Даша давно хотела спросить, кто он, но всегда забывала.
Первые два ряда напоминали цветник с редким вкраплением чёрно-белых мальчишечьих нарядов. Ряды были тихи и торжественны. Начиная с третьего, сидели родители. На самом последнем под хрустальными настенными светильниками расположились учителя. Их было очень много, даже больше, чем на вступительном экзамене, и Даше стало ещё страшнее.
Зал гудел. Ему очень шло это гудение, из которого вырывались отдельные слова, окрики, фразы…
– Иди на первый ряд, – сказала Ирина Вениаминовна.
Но Даша не шевельнулась.
– Дашуня, очнись! – Учительница легонько тронула её за плечо. – Иди на первый ряд. Видишь, у окна свободный стульчик?
В первом ряду сидели только девочки с вытаращенными, устремлёнными на сцену глазами. Даша села рядом.
Совершенно не помню, как и что играли. Пьески были коротюсенькие, соседки мои вскакивали одна за другой и почти сразу же возвращались довольные и расслабленные, словно сдувшиеся воздушные шарики. Они тут же начинали возиться, шушукаться, вертеться. И по этой возне можно было догадаться, кто уже отыграл свой первый концерт, а кто ждёт его, словно страшной экзекуции. Я же думала об одном – когда ведущая Елена Артёмовна назовёт мою фамилию. Поэтому, услышав: «Заяц Даша, педагог Ильина. Чичерина, „Поздняя осень“», вскочила, взлетела по ступенькам и плюхнулась на стул перед роялем.
– Даша!
В шёпоте Ирины Вениаминовны явствовало недоумение, и Даша, несмотря на то что её начало от волнения потряхивать, догадалась, что сделала что-то не так. Судорожно сглотнув пересохшим ртом, она глянула в зал. Ирина Вениаминовна медленно опустила, а потом так же медленно подняла голову. Даша пожала плечами и, совершенно не понимая, чего хочет учительница, развела в сторону руки.
– Даша! – Ирина Вениаминовна кивнула опять.
Даша снова пожала плечами и повернулась к роялю. Раздался чей-то смех. Легкий, как ветерок… Но он конечно же относился к этим действиям. Так ничего и не поняв, Даша вскочила и громко, на весь зал зашептала:
– Ирина Вениаминовна, а что?
Зал грохнул. Наверное, это была хорошая разрядка и для детей, и для родителей, и для педагогов, чьи дети сегодня должны были демонстрировать своё «мастерство». Анна Львовна привстала и, махнув рукой, скомандовала:
– Дашка! Играй уже!
Даша села. Подняла руки. Поставила прыгающую, словно бешеный заяц, ногу на педаль и… и вспомнила! Она же не поклонилась! Вот почему Ирина Вениаминовна шептала: «Даша!» Накануне они раз десять репетировали правильный выход на сцену. Она и кланялась, и с нужной стороны огибала стульчик, ни разу не повернувшись к залу спиной. Всё это предусматривалось для уважения публики. А теперь понравится ли её игра неуваженной публике? Даша решила, что не понравится, сняла ногу с педали, руки с клавиатуры и поднялась. Зал засмеялся снова. Но это было не очень обидно, ведь публика просто не знала, что теперь всё делается по правилам.