Ирина Вениаминовна вскочила. Но пока она пересекала зал, Даша подошла к самому краю сцены, низко наклонила голову, совсем не перегибаясь в туловище. Подержала её в таком положении, сосчитав до двух, правильно обогнула стул и села.
– Итак, Заяц Даша, первый класс, педагог Ильина. Чичерина, «Поздняя осень», – снова объявила Елена Артёмовна.
Пальцы погрузились в клавиши. Сцена, занавес, портрет, родители, дети, педагоги, прыгающая на педали нога… Это осталось там. ЗДЕСЬ – только звуки. И она сама. Её было ровно столько, чтобы не мешать звукам рассказывать свою грустную историю, и одновременно так много, что целый мир сейчас жил по её законам. Она говорила. Говорила на самом прекрасном языке, какой только мог появиться в этом мире. Она не заботилась, слушают её или нет, поскольку только глухой мог не услышать.
Она дошла до середины пьесы, когда в зале громко хлопнула дверь. Даша обернулась. В проходе стояли Лида и Вера Филипповна. Лида… На ней было «Дашино» платье! Платье, которое хотелось надеть на день рождения, которое Лиде совершенно не понравилось, которое больше всего понравилось Жене, которое…
Даша вскочила. Рояль жалобно вскрикнул, задетый неловким движением, и ей показалось, что она убила свою музыку. Голова закружилась, к горлу подкатил тяжёлый комок, и, ничего не замечая, не слыша возгласа Ирины Вениаминовны, мамы, ещё кого-то, она бросилась из зала.
Воспринимать окружающее я начала только на улице, сообразив, что стою за тем самым гаражом, за которым мечтала когда-нибудь поцеловаться с Женей Жбановым. Под ногами валялся какой-то мусор, пахло сыростью, по ободранной стене сновали мокрицы. Не обращая внимания на грязь, я привалилась к стене, сползла, упёрлась сандалиями в волнистый металл гаража и заплакала. Не единожды обижаемая, я впервые столкнулась с подлостью, и это было настолько невыносимо, что просто плакать мне казалось мало, но что делать ещё, чтобы стало легче, я не знала и попробовала ударить кулаком по кирпичу. От боли к обиде добавилось понимание того, что я провалила свой первый концерт, и я, уткнувшись в ладони, зарыдала.
Но нареветься вдоволь мне не удалось: очень скоро кто-то, закрыв солнце, проникающее сквозь щель между гаражом и стеной, дотронулся до моей руки.
Даша открыла глаза. Солнышко закрывал Женя. Наверное, когда Золушку отыскал принц, её чувства в тот момент мало чем отличались от Дашиных. Конечно, Женька не был принцем, но боль и обида уменьшились вполовину. Их уже можно было терпеть, поэтому она перестала реветь и вытерла ладошками глаза.
– Дашка, пойдём на крышу!
– Что?..
Это предложение давало фору любым словам, какие мог сказать влюблённый принц своей Золушке. Не выясняя, о какой крыше речь, не задумываясь, хорошо это или плохо, Даша встала и пошла за Женькой.
Они проскользнули мимо Варвары Сергеевны, по узкой запасной лестнице, о существовании которой Даша до сегодняшнего дня и не догадывалась, поднялись на третий этаж и остановились под люком, ведущим на чердак. На люке висел большущий амбарный замок.
– Не обращай внимания. Он не закрыт! – шепнул Женя и, быстро вскарабкавшись по железной лесенке, откинул крышку люка. – Давай за мной! Не испугаешься?
– Ещё чего! – Даша не менее ловко преодолела четыре ржавые ступеньки, подтянулась на руках и вылезла на чердак. – А на нас не заругаются?
– Заругаются. Только никто ж не знает, что замок поломался… Ой, сейчас чихну! – Женя схватился за нос, но это уже не помогло.
Даша засмеялась и тоже чихнула.
– Женька, мы хором чихаем!
– Полезли скорее на крышу. Там пыли совсем нет!
Они протиснулись в узкое чердачное окно и оказались на красной, уложенной одна к другой черепице.
– Иди сюда, у трубы сидеть удобно, – позвал Женя.
Даша, опасаясь поскользнуться, расставила в стороны руки, сделала несколько шагов в его сторону и поскорее села.
– Смотри! Я тут часто бываю. Я Карлсон, который живёт на крыше!
– А это ещё кто?
– Ты чего, мультика не смотрела?
– Нет.
– Дядька с пропеллером.
– А-а…
Дядьки с пропеллерами сейчас Дашу не интересовали. Отсюда, с крыши, город, в котором она жила вот уже восемь лет, показался совершенно незнакомым, каким-то ненастоящим и очень-очень красивым. Он был внизу, а она, Даша, над ним. Обиды и неудачи, которые прятались в этом городе, не могли подняться на крышу. Они каким-то странным образом разделились на важные и неважные, надуманные и настоящие.
– Ты чего вздыхаешь? Опять реветь будешь? – спросил Женя, заметив, как изменилось её лицо.
– Не буду. Я «Позднюю осень» не сыграла! Ирина Вениаминовна, наверное, ругаться будет.
– Я тоже на Празднике первоклассника в прошлом году ошибся. Только она меня не ругала. Сказала, что я всё равно молодец. Она и тебе так скажет.
– Мне не надо про «молодец».
– Ну и чего тогда?
– Женька… – Даша посмотрела на Жбанова. – Почему Лида моё платье надела? Она же знала!
– Как – твоё?
– Ну, помнишь, в магазине?.. Мы ещё с тобой там встретились. Я ей тогда показала платье, которое хотела себе на Праздник первоклассника и день рождения.
– А оно у тебя когда?
– Сегодня.
– Правда, что ли? Или сочиняешь?
– Нет, правда! Мне целых восемь лет исполнилось. Но ты скажи, почему моё платье Лиде купили?
– Не знаю. Может, так её мама захотела?
– Нет! Лида говорила, что ей папа только что два прислал. А это ей совсем не понравилось.
– И чего ты? Тогда не понравилось, потом понравилось. Пусть наряжается. Которое на тебе сейчас всё равно лучше. Без всяких там девчачьих финтифлюшек.
Даша задумалась. Может, Женька прав и так действительно лучше?
Зато она может в нём спокойно сидеть на крыше с Женькой, смотреть на птиц, на крыши других домов, на макушки деревьев…
– Вот… – Жбанов порылся в кармане и, покраснев как помидор, вытянул вперёд руку. В кулаке что-то было. – Держи. Это подарок. На день рождения.
Она подставила ладошку, и в неё свалился крохотный игрушечный ёжик – коричневый, с блестящими глазками-бусинами и остреньким носом.
– Ой какой!
– Это хороший ёж. Мне его брат дал. Потому что ежи приносят удачу. Он сначала Сёмкиным был, так брат ни разу на академах четвёрки не получал. А теперь он уже классно играет, ему ёж не нужен. Он его мне отдал. А я тебе. Забирай.
– Спасибо! – Даша прижала ёжика к щеке. – Ты мой самый лучший друг!
– Ёжик или я? – попытался сострить Женя.
Но Даша, то ли не заметив шутки, то ли будучи не в настроении, ответила совершенно серьёзно:
– Ты.
Женя посмотрел на Дашу. Маленькая, тощая, с растрёпанными волосами и размазанной по щекам грязью она показалась ему какой-то совсем беззащитной, и он ответил, старательно отводя взгляд:
– Я хочу, чтобы мы с тобой всегда дружили и всегда лазали на эту крышу. Даже когда будем такими большими, как Ирина Вениаминовна.
Даша закивала часто-часто и вдруг воскликнула, показывая куда-то за его спину:
– Ой, смотри, какое небо! Гроза собирается!
Женя обернулся. Солнце погружалось в фиолетово-чёрные тучи, сбившиеся в стайку прямо над морем. В них уже полыхали зарницы. Начиная от горизонта, небо незаметно переходило в серо-стальной, а затем в совершенно непередаваемый никакими словами оттенок синего. Это было так красиво! Так!..
Ребята вскочили. У Даши защипало глаза. Но теперь уже не от досады и обиды, а оттого, что в неё, восьмилетнюю девочку, СТОЛЬКО красоты вместиться просто не может!
Мы стояли на крыше, пока с улицы нас не заметили мечущиеся по школе мама и Ирина Вениаминовна. Сверху смотреть на них было вовсе не страшно. Я слетела вслед за Женькой по ступенькам, даже не подумав, что заслуживаю наказания. С разбега ткнулась в мамин живот, обхватила её руками. Она меня отстранила, хотела сказать что-то резкое, правильное, но, посмотрев внимательно в мои глаза, спросила:
– Дашка, ты такая радостная, словно и не провинилась совсем. Не пойму, что с тобой происходит?
– Небо! Там такое красивое небо! – прошептала я.
И нас с Женькой не наказали.
А потом Ирина Вениаминовна откуда-то принесла вкуснющий фруктовый торт. И мы все вместе: мама, она, я, Женя, Лида и Вера Филипповна отпраздновали мой день рождения. По подоконнику колотили капли совершенно невообразимого ливня, от грома закладывало уши, вспыхивали первые весенние молнии. Лида сидела напротив в «моём» сиреневом платье, но я на неё больше не обижалась, потому что такого замечательного праздника у меня ещё никогда не было!
Часть вторая. Я буду играть!
К концу пятого класса жизнь моя полностью и окончательно переместилась в музыкальную школу. В положенный срок мы попрощались с Татьяной Борисовной. Нас подхватила целая команда самых различных учителей. Одни из них были заняты нами, других мы не интересовали совершенно, и они просто ходили на работу. Кто-то мне нравился, кто-то не очень. Но я раздражала всех, хотя училась легко и достаточно хорошо.
Всё упиралось в то, что меня очень трудно было задержать в школе после уроков даже на час: время это неизменно отдавалось музыкальным занятиям. Особенно неудобна я была для нашей новой классной, Ольги Константиновны, пришедшей на смену всё понимающей и доброй Татьяне Борисовне. Если у моих одноклассников могли существовать неотложные дела, несовместимые с походом в музей или уборкой класса, то у меня их быть не могло. Никаких возражений Ольга Константиновна от меня не принимала. Она срывалась на крик, я пугалась и шла убирать класс или в музей, думая об одном: меня уже давно ждёт Ирина Вениаминовна или Елена Артёмовна, смотря на то, какой из уроков срывался. А потом, раздосадованная, голодная, неслась в музыкальную школу, объяснялась, съедала обед Ирины Вениаминовны, и… вскоре всё повторялось сначала.
Восьмое марта выпало на субботу, а седьмого мальчики все, как один, пришли на уроки с похожими на кулёчки букетиками подснежников. Девочки принялись обсуждать, кто в кого влюбился и кто от кого хочет получить цветы. Даша мечтала, что Женька свой букетик отдаст ей. Не скрывала своих надежд и Лида. Поэтому, когда Ольга Константиновна объявила, что пора поздравляться, у обеих заколотилось сердце. Лида даже чуточку привстала, чтобы Женька не проскочил мимо. Но Жбанов в последний момент отвернул и свой замученный за два урока букет сунул неповоротливой и немного туповатой Юле. Ну, это было не слишком обидно: нельзя же всерьёз думать, что Жбанов влюблён в Юльку!