Для «проходила мимо» Лида проявила удивительную осведомлённость.
– Так и попроси Ирину Вениаминовну. Скажи, что будешь много заниматься. Она тебе позволит.
– А если не позволит?
– Всё равно попроси. Скажи, что тебе очень хочется.
Лида постучала и, не дожидаясь ответа, заглянула в класс.
– Ирина Вениаминовна, я хочу спросить…
– Заходи!
Даша осталась за дверью ждать. Но не прошло и пяти минут, как Лида, всё такая же красная, вышла в коридор.
– Ну? – бросилась к ней Даша. – Разрешила?
– Отстань от меня! Ничего она не разрешила. Никогда больше её просить не буду. Я лучше маме скажу. Можно подумать, ты у нас тут одна такая музыкантка выискалась!
– Ты что, обиделась?
– И ничего я не обиделась. Играй своего Шопена сколько влезет! Мне ещё труднее пьесу дадут! А ты ещё… а я… пожалеешь…
…В школу Лида почти бежала: сегодня кое-что будет! «Будет! Будет!» – стучало в ушах, и она еле сдерживалась, чтобы действительно не побежать. Увидев у входа Жбанова, отметила: «Началось!»
– Лида, привет! – То, что Женька расстроен, было заметно сразу. – Не знаешь, Даша уже пришла?
– Откуда? Ты что, не видишь, я сама только иду.
– Плохо…
– Что – плохо? Что-то случилось, что ли?
– Да, вот… В общем…
– Ну, так и говори. Что мычишь, как корова?
– Я не мычу. – Женя замялся.
Лида терпеливо ждала, прекрасно зная, что последует дальше.
Глотнув воздуха, Жбанов выпалил:
– Лидка! Чего скажу… Ноты… порвались!
– Ноты?! Порвались?! – громко ахнула Лида, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не засмеяться. – Это ты про какие ноты говоришь?
– Ну, те, что Ирина Вениаминовна нам для ансамблей дала. Про которые сказала, что таких в городе больше нет и их нужно беречь как зеницу ока…
– Те? Самые? Ноты? Всё, Жбанов! Ирина тебя теперь убьёт!
– Точно.
– А если склеить?
– Да я уже посклеивал, но всё равно сильно видно. И даже в некоторых местах непонятно, что играть.
– Да… Как же ты их, Жбанов, умудрился порвать? Тебе ведь говорили, чтобы был осторожнее…
– Я?! Я порвал? – взвился Женя. – Ты что, ненормальная? Я вчера домой пришёл, а они уже в сумке порванные лежат! Только… Они ведь вчера, когда мы считали, сколько денег надо на ксерокс, были в порядке…
– Ага. Целенькими были. Это точно.
– Вот. Я ничего не пойму…
– А чего тут понимать… – Лида выдержала многозначительную паузу. – Понимать тут и нечего.
Женя сощурил глаза и внимательно посмотрел на Дельцову.
– Ты это про что мне говоришь?
– А не про что. Так… Думаю вот.
– Лидка! Я вижу, что ты знаешь! Мне же надо Ирине Вениаминовне что-то сказать!
– Ой, да не знаю я ничего, отстань от меня! – махнула рукой Лида так, что у Жени не осталось никаких сомнений: она знает…
– Ну же!
– Понимаешь, если я тебе скажу, о чём думаю, а вдруг это совсем и не так?
– Всё равно!
– Ладно. Помнишь, как вчера Дашка кричала, что хочет первую партию играть?
– И что?
– А ничего. Ей Ирина Вениаминовна всегда всё самое классное даёт, а тут не дала.
– Ну?
– Что – ну? А потом я видела, что она в твоей сумке копалась.
– Я это и сам знаю. Она мне ещё свои ноты дала, чтобы я все сразу скопировал, а я сказал, чтобы она их вместе с теми, первыми, положила.
– И они порвались?
– Нет… Только мои.
– А ты смотрел, как она их туда засовывала?
– Зачем?
– Вот и дурак. Больше в твой рюкзак никто не лазил?
– Нет.
– Значит, получается – лазила одна Дашка. Дашка завидует, что тебе, а не ей дали играть на первом рояле. Ноты порваны. Всё понял?
– Понял… Нет, ничего я не понял! Она не могла ноты порвать! И ничего она не завидует!
– Ну, как знаешь. Я и сразу-то говорить не хотела, ты сам ко мне с этим привязался, а теперь не веришь. И вообще, я, если хочешь знать, сама этому не верю. Мы с Дашкой – лучшие подруги. Но получается, Жбанов, что больше-то некому…
Лида обернулась и метрах в двадцати увидела Дашу.
– Вон, идёт! Жбанов, ты сам её спроси, если хочешь. Только она всё равно круглые глаза сделает. А мне можешь не верить. Хотя я врать не буду.
– Привет! – Даша подбежала запыхавшаяся, весёлая. – Я сегодня чуть школу не проспала!
– Привет, – буркнул Женя и опустил глаза.
Лида кивнула.
– Вы чего это? Поссорились, что ли?
– Нет. Просто тут есть один вопрос… – неуверенно начал Женя. То, о чём говорила Лида, не лезло ни в какие рамки, но кем-то же ноты были испорчены!
– Какой вопрос? – беззаботно спросила Даша.
Её настроение испортиться не успело. Ещё бы! До полуночи она вертелась в кровати, представляя себя на сцене. Посмертный ноктюрн! Эта удивительная добавка – «посмертный» – делала его особенно привлекательным и даже немножечко страшным.
– Это ты порвала ноты? – не желая больше мучиться, выпалил Женя.
Смысл вопроса до неё дошёл не сразу. Вернее, с первого раза он не дошёл вообще. Она всё ещё кружилась в том мире, где такое понятие, как «порванные ноты», просто не существовало. Поэтому, продолжая улыбаться, она ответила:
– Конечно, не я! Я ничего не делала!
Лида кивнула, демонстративно пожала плечами: «Естественно! Кто же сознается?!»
И это движение, этот легкомысленный, словно заготовленный заранее ответ лучше любых объяснений убедили Женю, что Лида права, – Даша действительно порвала ноты и теперь делает вид, что ничего не знает.
Даша, Дашка, с которой он сидел на крыше музыкальной школы, с которой дружил уже пять лет!
– Ты врёшь! Что я Ирине Вениаминовне скажу? Она просила! Таких нот больше нигде нет!
– Ты что, совсем ничего не соображаешь? – возмутилась Даша. Женьку она таким ещё никогда не видела. И почему он на неё думает? Кровь бросилась в лицо. – Не трогала я никаких нот! Зачем мне их трогать?!
– Ты же хотела на первом рояле играть? Хотела?! – уже орал Жбанов.
И она заорала тоже:
– Хотела! Подумаешь! Но я ноты не рвала! Да я никогда…
– Позавидовала, да?
– Я?! Тебе?! Я?! – Все слова враз куда-то исчезли. Ей хотелось объяснить, что всё, о чём сказано, – полная чушь, какое-то заблуждение, ошибка. Но было совершенно очевидно, что Жбанов её не слышит или не хочет слышать. Она перестала орать и тихо, грустно спросила: – Почему ты мне не веришь?
– Потому что ты врёшь! Играй теперь сама свои ансамбли.
Лида слушала, боясь шевельнуться. Где-то внутри неё кто-то тихонько, но отчётливо наговаривал: «Завидовать плохо. И врать плохо. И подлость делать тоже плохо». Слушать этого шептуна было неприятно, но она приказала себе не обращать на совесть внимания. «А что, хорошо, когда все только „Даша“ да „Даша“? „Ах какие мы талантливые!“ „Ох как мы хорошо учимся!“ „Ух как мы умеем дружить!“ Надоели эти ахи-охи! Героиня выискалась! Сейчас я тебе…»
– Дашечка, ты не расстраивайся! Скажи, что это ты сделала, и Женька тебя простит. И будешь с ним дальше дружить. И ансамбли играть. И даже на первом рояле, потому что ты больше нас с Женькой занимаешься…
– Я… Я… признаться? Но я же… ноты… не…
Как такое могло произойти, что лучший друг Женька, самая любимая подруга Лида подумали на неё? Даша пыталась ухватиться хоть за какую-нибудь соломинку в водовороте, который крутился сейчас в голове. Но Женькины слова сломали все соломинки сразу:
– Всё, Дашка, ты мне больше не друг!
Ей вдруг стало очень холодно.
Когда Жбанов повернулся и пошёл в класс, Даша села на корточки, прислонилась спиной к школьной стене. Рядом опустилась Лида.
– Даш! Даша! Эй! Очнись!
Она не ответила.
– Ну, хватит молчать. Сейчас уроки начнутся.
– Я не пойду.
– Ты что! Ольга Константиновна тебя прибьёт!
– Пусть.
– Ничего не пусть! Подумаешь, ноты.
– Я их не рвала.
– Ну, не рвала так и не рвала. Мы потом так этому придурку Женьке и скажем. Значит, они сами порвались. А может, их сам Жбанов порвал, а потом испугался и на тебя всё свалил.
– Нет, такого быть не может. Он никогда не врёт.
– Ага! И ты тоже не врёшь, только он на тебя почему-то подумал?
– Подумал… – вздохнула Даша.
– Ну и наплюй! Это точно он. Больше некому. А значит, он – самый настоящий врун и трус. Мне, конечно, играть с ним придётся. Но это я как-нибудь переживу. А ты можешь не расстраиваться, что он теперь с тобой дружить не будет. И из-за ансамблей не расстраивайся. Ладно?
– Ладно.
– Ну вот, говоришь, что не будешь, а сама сейчас заревёшь. Горюшко моё луковое! – Лида обняла Дашу, словно маленькую, погладила по голове, улыбнулась и так же тихо шепнула: – Я не Жбанов. Я с тобой всегда дружить буду! Честное-пречестное слово!
Как всё это получилось с нотами, я тогда так и не поняла. Ирина Вениаминовна никого не прибила и даже не накричала. Она вообще никогда не кричала. С Женькой мы больше не разговаривали, более того, он приходил на уроки с невыученными текстами именно «моих» ансамблей. Я уже летала по клавиатуре, а он демонстративно ковырялся в первых тактах и польки, и мазурки, оправдывался, нёс какую-то чушь. В результате услышать, как будет звучать наш дуэт, Ирине Вениаминовне так и не удалось. Она, конечно, была раздосадована. К тому же задумка соединить в дуэт Женю и Лиду тоже провалилась. Но причина там была совершенно иной: Лида не слышала партнёра. По отдельности – пожалуйста. А вместе – ну никак! Она знала назубок каждую нотку, каждый оттенок. Она старалась! Это было очень заметно. Но солировала раз за разом, заглушая жбановские пассажи громкими выразительными аккордами. И даже дополнительные занятия ничего не дали. Ирина Вениаминовна нервничала. Лида ходила злая, раздражённая. Женька – то злой, то потерянный. А я полностью погрузилась в сонату и ноктюрн, особенно ноктюрн. Грустная музыка точнёхонько совпала с моим состоянием. Я занималась как одержимая. Даже мама стала волноваться, почти не видя меня дома. Я похудела, стала дёрганой. В отдельные дни играла по восемь часов, пока Варвара Семёновна, дав последний звонок, не выгоняла меня из учительской. Лида, ласковая, даже услужливая, была рядом. С Женькой мы не разговаривали. Конкурс приближался.