акатать что-нибудь в тетрадях, чтобы не возиться с уроками вечером. Последнее время Лида часто приглашала Дашу домой, несмотря на мамины стоны и крики. А что оставалось делать? Без Дашки возиться с математикой всю ночь? А так раз-два, вроде как вместе решали, а домашка сделана. К счастью, вечно голодная Даша обычно не отказывалась от возможности нормально пообедать.
– Классно! Поздравляю! Я так и думала, что Ирина Вениаминовна разрешит.
– Ха! Разрешит! Это мама к директору сходила. Только ты Жбанову не говори.
– Интересно, как я скажу, если мы до сих пор не разговариваем? Ты же знаешь.
– Знаю… Бессовестный Женька.
– Лид, не хочу про него. Лучше скажи, что вы будете играть.
– Пляску и ещё вальс какой-то дали.
– Вальс… Хорошо…
– Ты чего такая?
– Какая?
– Кислая!
– Я не кислая. Я тебе сейчас один секрет скажу. Меня Ирина Вениаминовна водила на прослушивание к Анне Львовне.
– И что с того?
Лида насторожилась. От Анны Львовны зависело многое. Вдруг она что-нибудь придумает для Дашки, что-нибудь особенное, – и всё! Что «всё», она не понимала. Просто чувствовала так – «всё»!
– Сказала, что мне никогда не сыграть по-настоящему. Из-за руки. Знаешь, Лид, я уродка!
Это было не «всё». Наоборот. Лида выдохнула. В порыве склонилась над Дашей, обняла:
– Какая ты уродка? Подумаешь, рука корявая. И плюнь на эту музыку. Мама говорит, всё равно потом замуж выйдем, детей нарожаем, и будет нам на эти этюдики-митюдики начхать!
– Ой, нет! – Даша отстранилась. – Я не буду выходить ни за какой замуж! Я хочу стать пианисткой. Хотела…
– Тогда и не расстраивайся. О! Слушай! Я по телику какую-то программу смотрела. Там показывали одного придурка. Он растянул свои уши так, что мог их вокруг головы закрутить! Представляешь!
– Правда, что ли? Или шутишь?
– Ну, смотрела, говорю же… Дашка, а если ты так ладонь растянешь? Может, она тоже… как у этого… А?..
Даша замерла. Потом вскочила.
– Ты чего скачешь, как блоха?
– Лид, я пойду. Мне надо.
– А уроки? А обед?
– На сольфеджио встретимся. Мне очень надо.
В комнату заглянула Вера Филипповна.
– Лидочка, приглашай подружку за стол!
– Ой, нет, спасибо… – не слишком учтиво пробормотала Даша, проскочила мимо Веры Филипповны, схватила портфель и исчезла.
– Господи! Сумасшедшая какая-то! Лида, вы что, поссорились наконец?
– Мам! Ну что ты говоришь? Я не собираюсь с Дашкой ссориться! Я это тебе уже сто раз говорила! Мы уроки вместе делаем. Неужели непонятно?
Вера Филипповна пожала плечами, всем своим видом показывая: «Поступай как знаешь, но правда на моей стороне».
– А что же её как ветром сдуло?
– Откуда мне знать. Вскочила и убежала! Представляешь, наша завучиха сказала, что Дашка никогда не будет играть. Вот она теперь и психует. Смех, правда?
– Подумаешь, было бы из-за чего переживать! Я давно говорила, что у вас в классе все дети разные, но нормальные. А у Заяц что-то с головой.
– Так она же «та-лант-ли-ва-я»! – кривляясь, скопировала кого-то Лида.
– Ну прямо! А ты у меня что, не талантливая? Просто Заяц расхвалили не в меру. А ты ещё себя покажешь, доченька! – Вера Филипповна приблизилась, попыталась чмокнуть Лиду в щечку.
Лида раздражённо отмахнулась и не менее раздражённо бросила:
– Ой, да ну её, эту Дашку! Я есть хочу!
Чудом не угодив под машину, которую просто не заметила, оставив позади орущего водителя, Даша вбежала в дом. Взлетев по лестнице на третий этаж, ворвалась в комнату, по пути наткнувшись на тумбочку в прихожей и даже не потерев место будущего синяка, кинулась к письменному столу и схватила линейку, торчащую из стаканчика для карандашей.
Растянутые уши… руки! Это была идея. Идея странная, авантюрная. Но то, что она задумала, было единственной возможностью достичь результата.
Ни сестер, к тому времени учившихся в техникуме и институте, ни папы, который всё последнее время жил в больнице, не было. И это Дашу сейчас очень даже устраивало.
Она забралась в кресло, развела большой палец и мизинец правой руки. В какой-то момент ей показалось, что кожа вот-вот лопнет. «А и ладно! Придётся либо растянуться, как растянулись уши у того чудака, либо пусть лопается!»
Измерив длину раскрытой ладони, Даша, повторяя в уме цифры, встала, нашла на столе чистый лист бумаги, быстренько начертила табличку, чтобы не запутаться, и в пустую клеточку записала свои первые показатели.
Потом оперлась пальцами на стол и нажала. Стало больно. Пусть. Завтра, послезавтра, после- послезавтра… Цифры в клеточке должны увеличиваться. Обязательно. Тогда она сыграет посмертный ноктюрн Шопена. Сыграет так, как слышит, а не так, как позволяет рука. Это будет! Обязательно будет!
Конкурсанты со своими педагогами повалили в школу часа за два до конкурса. К этому времени Даша успела повторить лишь сонату и самую чуточку ноктюрна. Ирина Вениаминовна сказала: «Сделано всё что можно. Помни, самое главное – сыграть душой», – и убежала.
Лиде с Женей тоже не было до Даши никакого дела. Их отправили в чужой класс, где они теперь и гоняли свои не желающие сливаться в единую музыку партии.
На жеребьёвке ей достался пятый номер. Хороший. Ни в начале, ни в далёком конце, когда все устанут и им будет безразлично, кто там на сцене старается.
Даша поморщилась. Ладонь болела. Не так сильно, как вначале, когда она только начала свои упражнения, но и этой боли хватало, чтобы, играя, не забывать о ней ни на минуту. Надежда – сначала на упражнения, потом на чудо – так и осталась лишь надеждой. Ежедневные измерения бесстрастно свидетельствовали: ладонь со шрамом – это не уши какого-то ненормального.
Она снова глянула на руку. И мешает-то чуть-чуть! Вот эта небольшая перепоночка. Если бы её не стало, освободившиеся пальцы побежали бы по клавишам. И не надо никакой победы. Просто сыграть и идти в зал слушать остальных. Но знать, что всегда можно сесть за рояль и сделать так, как хочется, как слышится внутри.
Раздался второй звонок. Даша встала, подошла к окну. Снова глянула на ладонь, раздвинула пальцы. Красная, больная от постоянных растяжек кожа побелела. А что, если…
Она сама вначале испугалась своей мысли. Но потом… Не слишком соображая, что делает, открыла стол Ирины Вениаминовны, в котором хранились тетради, чьи-то музыкальные дневники, растрёпанные и совершенно новые книги с нотами, обломки карандашей и маленький перочинный ножичек, которым учительница затачивала сломанные карандаши. Нож был острым. Даша уже однажды резала им палец. Если…
Зазвенел последний звонок. Пора! Она взяла нож, зажмурилась и рубанула лезвием по ненавистной растянутой коже. От возбуждения сначала ничего не почувствовала, а потом нестерпимая, резкая боль заставила согнуться. Даша зажала между коленями руку, не замечая, как хлынувшая кровь течёт по ногам, пачкает одежду, пол.
Почти одновременно дверь распахнулась, и в класс вошли возбуждённые, шумные Лида с Женей и Ирина Вениаминовна.
– Даша, звонок! Подъём!
– Дашка, ты чего? – вскрикнула Лида, первой сообразив, что что-то не так, подалась вперёд, но, увидев красную лужицу на полу, завизжала.
К Даше рванулись одновременно и Женька, и Ирина Вениаминовна.
– Что, что с тобой? Ты порезалась? Срочно покажи мне руку! – Ирина Вениаминовна наклонилась, аккуратно разжала пальцы. – Девочка моя! Зачем ты это сделала? Зачем?
– Я… – Говорить не получалось. Было больно, обидно и очень стыдно.
– Ну, не волнуйся, не волнуйся! Женя, срочно беги к дежурной. У неё должна быть аптечка. Принесёшь сюда. И попроси, только тихонько, зайти в класс Анну Львовну. Бегом! Лида, иди в зал и жди Жбанова. Он скоро к тебе придёт.
Едва Лида вышла, в класс вошла взволнованная завуч.
– Что происходит? Женя сказал, что у вас травма. Какая травма? У кого?
– Даша руку порезала. Сильно.
– Покажи. – Анна Львовна заглянула под судорожно сжатые пальцы. – Понятно. Не мытьём, так катаньем. Не плачь. Глупость уже сделана, теперь нужно соображать, как выкручиваться. Значит, так. Садитесь на такси и катите в травматологию. Другого выхода я не вижу. – Анна Львовна достала платок и вытерла кровь с Дашиных ног. – Всё. Поторопитесь. Эх, Дашка, Дашка, где твой ум, не пойму! Зачем руку было резать?
– Я хотела сыграть Шопена!
– Сыграешь ещё. Ирина Вениаминовна, поезжайте!
Мы уже сидели в машине, когда к готовой захлопнуться двери подбежал Женя – испуганный, взъерошенный…
– Подождите! Ирина Вениаминовна! Подождите!
Я посмотрела на Жбанова. Он посмотрел на меня… Просунул голову в машину, выпалил:
– Дашка, запомни, мы – друзья!
И исчез.
Всегда удивлялась, неужели кого-то убеждают такие книжные глупости, как «Он её поцеловал – и ей сразу стало легче» или «После его слов она поняла, что боль, мучавшая её вот уже целый год, прошла». Мне это казалось не очень честным. Но теперь, как бы ни было это смешно, от его слов мне стало действительно легче!
В травматологии им сказали, что в порезе ничего особо опасного нет. Обработали рану и посоветовали обратиться к участковому хирургу.
Ирина Вениаминовна отвезла Дашу домой, успокоила всполошившуюся Настасью и собралась уходить. Пока шли разговоры и объяснения, Даша успела уснуть, но тут же проснулась, стоило Ирине Вениаминовне выйти в коридор.
– Ты зачем скачешь? Иди-ка, полежи. Болит рука?
– Болит.
– Ты меня, конечно, ребёнок, прости, но за глупости нужно расплачиваться.
– Ирина Вениаминовна!
– Ну что? Злая я сегодня на тебя.
Учительница обняла девочку за плечи, прижала к себе.
– Я играть буду?
– Будешь. Сейчас немного посиди дома. Рука подживёт – приходи в школу. Сначала получишь произведения для левой руки, а там и правая выздоровеет. Но если говорить серьёзно… – Ирина Вениаминовна замолчала, поискала глазами Настасью и закончила только для неё одной: – Если серьёзно, то нужно искать хорошего хирурга. Анастасия Семёновна, ничего не отвечайте. Я всё знаю. Но так, как есть, мы этого не оставим. Думайте вы, буду думать я. Дашка, не грусти, всё образуется!