Легко сказать – образуется. Ирина Вениаминовна в который раз поболтала ложечкой в чашке с уже остывшим чаем. Само, конечно, ничего не образуется. Нужно искать хирурга, который смог бы не просто сделать операцию, но гарантировать, что после неё девочка сможет свободно играть. И деньги на операцию где-то брать. Немалые деньги. Столько у Анастасии Семёновны нет и в ближайшем времени не будет. В принципе можно в этом году не ездить к дочери. Билеты туда-обратно – вот уже пол-операции. Леночка, конечно, расстроится, но она девочка понятливая, обижаться не станет.
Альтернативный вариант Ирина Вениаминовна не рассматривала. Разве возможно педагогу бросить своего ученика? Такой девчонки, как Дашка, у неё никогда не было и вряд ли будет. Это можно только принять как дар свыше. И отработать этот дар. Но даже если это и не так? Если не получится музыканта? Бросить Дашку, которая за пять лет стала родной?
Как жалко, что отец Анечки Емцовой, хирург от Бога, к которому обращалась за помощью вся музыкальная школа, едва Аня выпустилась, уехал вместе с семьёй на Север. Он бы помог. А другой кто? Кто?
Зазвонил телефон. Ирина Вениаминовна дотянулась, взяла трубку:
– Слушаю.
– Ирина Вениаминовна?
– Да. Я.
– Это вас беспокоит мама Лидочки Дельцовой.
– Здравствуйте, Вера Филипповна. Поздравляю, Лида с Женей неплохо выступили в конкурсе. Получили диплом. Это для них очень высокий результат.
– Да, Лида рассказывала. Жалко, что я не смогла прийти – очень нужная встреча, – да и вы не присутствовали. Может быть, если бы дети видели вас в зале, результат был бы ещё выше. Как вы считаете?
– Вполне возможно. Но вам, наверное, известно о нашем чепэ?
– Лида в подробностях расписала. И что этой Заяц вздумалось руку себе резать?! Может, девочку нужно показать психиатру?
– Ну что вы! Это совершенно излишне. У Даши Заяц абсолютно нормальная психика. К тому же этот вопрос не нам с вами обсуждать. Есть мама, которая знает своего ребёнка и сделает соответствующие выводы.
– И всё же… А с Женей что произошло?
– А что произошло с Женей? – Ирина Вениаминовна насторожилась.
Никаких подробностей о конкурсе, кроме того, что её дети получили почётное четвёртое место, она ещё не успела узнать. Учитывая, что на конкурс лишь шесть школ представили фортепьянные ансамбли, результат был не таким, чтобы о нём следовало трубить во все трубы.
– Как, вам не сообщили? Он отказывался играть. Сказал, что, пока у Заяц не заживёт рука, он на сцену не выйдет.
– Мальчик мой… И чем же всё завершилось?
– Слава богу, против Анны Львовны особо не попрёшь. Она напомнила ему, что он ещё и музыкант, и Жбанов вынужден был перестать ломать комедию.
– Вера Филипповна, я очень рада и за Лидочку, и за Женю, и вообще тому, что всё в общем-то довольно хорошо закончилось. О Даше вы не волнуйтесь, её рука заживёт. Только лучше бы не ждать этого, а показать её врачу. Не психиатру, конечно, – хирургу. Хорошему хирургу. Вот только где бы его найти…
– О чём вы беспокоитесь, уважаемая Ирина Вениаминовна! Это не проблема. У нас есть чудесный врач. К тому же он очень задолжал мужу…
– Ох, вы это серьёзно? Хороший, настоящий врач?
– Лечит всю элиту.
– Здесь, у нас?
– Ну прям! Разве здесь врачи? В области! Могу дать контакты.
– Да, конечно! Огромное вам спасибо! – Ирина Вениаминовна засуетилась, пытаясь отыскать ручку и хоть какой-то клочок бумаги. – Я записываю.
– Олег Львович. Мобильник… Записали?
– Да-да!
– Когда позвоните, обязательно скажите, что от меня.
– Хорошо.
– И ещё… – В трубке повисла тишина. Ирина Вениаминовна уже решила, что телефон разъединился, но вновь услышала голос Дельцовой. – Я предпочитаю в своих делах всё договаривать до конца.
– Конечно, конечно, я вас слушаю.
– Я хочу получить от вас гарантии, что моя Лидочка обязательно примет участие в следующем и всех будущих конкурсах. Включая и международные.
– Но…
– Вы можете мне гарантировать это?
– Поймите, девочка недостаточно готова. Она…
– Она будет готова. Так как же?
– А вы не думаете, что Лиду участие без побед может травмировать? Это ведь не очень приятно – проигрывать.
– Ой, да что вы тут мне рассказываете? Почему она вдруг будет проигрывать?
– Способности…
– Бросьте! Знаю я эти конкурсы. Какие там способности? В общем, победы я беру на себя. Вы будете её готовить?
Ирина Вениаминовна задержала ответ лишь на секунду:
– Буду.
– Я другого и не ожидала. Теперь я удовлетворена тем, что моя дочь учится у вас.
В телефоне послышались гудки.
Ирина Вениаминовна медленно опустила трубку, посидела ещё какое-то время, задумчиво рассматривая рисунок на клеёнке стола, затем встала и, словно доказывая что-то, сообщила невидимому собеседнику:
– Зато Дашка будет играть! Вот так!
Операций положено бояться. Но, странное дело, моя боязнь закончилась уже в кабинете высокого, грузного и совсем нестрашного Олега Львовича. Мы приехали к нему втроём: я, мама и Ирина Вениаминовна. Перед поездкой Ирина Вениаминовна сообщила, что всю финансовую сторону операции берёт на себя. Мама расплакалась.
В последнее время она часто плакала. С того самого момента, когда в нашей семье прозвучало слово «скоро». Так сказали о папе. Я, услышав это «скоро», спросила: «Что – скоро?» И, не дождавшись ответа, поняла. Поняла и приняла: папина болезнь почти разлучила нас. Любые новости, связанные с ним, воспринимались обыденно и покорно.
– Ну что, героиня, показывай руку!
Олег Львович обращался со мной как с маленькой, но это было совсем не обидно. После моего «героического» поступка прошло немного времени. Рука ещё болела. Но Ирина Вениаминовна, боясь, что заживший порез породит новые проблемы, спешила.
– Та-а-к… Всё ясно. Ну, то, что ты сейчас накуролесила, – это мелочи. А вот это, – он указал пальцем на мой прошлый шрам, – вот это потребует особой заботы. А, пианистка? Что ты на это скажешь?
Я послушно кивнула.
– Гляди-ка, какая покладистая. Боишься? Нет? Ну и правильно, бояться не надо. Даша, да? Вот скажи мне, сударыня Даша, зачем же ты руку резать решила?
– Хотела Шопена сыграть. Посмертный ноктюрн.
– А, вот этот? – Олег Львович вдруг запел сначала фальцетом, затем стремительно спустился в нижний регистр, изображая длинный шопеновский пассаж.
Я улыбнулась и кивнула, почему-то удивившись, что хирург знает музыку.
– Чего, пигалица, смеёшься? Думаешь, врачи на пианино играть не умеют? Я тоже Шопена играл, когда музыкальную школу заканчивал. Выбор твой одобряю. Почему руку порезала – понимаю. Но согласиться не могу. Больше так не делай. Лады?
Я не поняла, при чём здесь лады? Мы же не про сольфеджио разговариваем. Но решила, что Олег Львович знает, о чём говорит, и согласилась.
Удивительное дело! Как часто вам кто-то пытается что-то доказать, убеждает, разъясняет, но вы не верите. А иногда минуты общения бывает достаточно, чтобы довериться человеку полностью и навсегда.
Саму операцию помню плохо. Был укол, после которого пришло – нет, не спокойствие – равнодушие. Целую вечность люди в зелёных халатах и масках колдовали над моей рукой, что-то говорили, брали какие-то инструменты, кажется, пару раз даже поругались. Меня это не касалось. Я лежала, сжимая в здоровой руке Женькиного ёжика, которого у меня так и не смогла отобрать строгая медсестра и которого, заглянув мне в глаза, позволил оставить Олег Львович. Потом меня отвезли в палату, снова сделали укол, и я уснула. И лишь наутро, не зная, куда деваться от прорвавшейся сквозь уколы боли, увидев Олега Львовича и услышав его рокочущее: «Ну что ж, Дашуха, теперь попробуй у меня не стать великой пианисткой!» – я заревела. И засмеялась.
– Болит? – Женя дотронулся до Дашиной повязки.
– Уже не очень. Только когда пальцами шевелю. Вот повязку послезавтра снимут, начну специально ладонь разрабатывать, тогда, наверное, будет больно. Но я потерплю.
Они сидели на крыше музыкальной школы. По какой-то неизвестной причине отменили урок сольфеджио. Лида убежала сразу, а им идти домой не захотелось.
Карабкаться по железным ступенькам, цепляясь одной рукой, было непросто, но Женька, подталкивая снизу и подтягивая сверху, добился того, что Даша оказалась там, куда он её позвал.
День был ветреный. Море, синим лоскутком выглядывающее из-за домов, штормило. Косматые тучи висели над самыми головами, не суля, впрочем, неприятностей. Даша хотела что-то сказать, но вдруг, перекрывая шум ветра и машин, неожиданная, очень уверенная и точная, на крышу взлетела мелодия. Даша вскочила и пошатнулась, Женька схватил её за юбку:
– Ты что? Одурела?! Свалишься ещё…
– Подожди, подожди… – Она отмахнулась, повертела головой, ища такое положение, чтобы ветер не мешал слушать. – Что это? Кто это играет?
– Трубач. Он на проспекте рядом с гастрономом стоит.
– А почему я ни разу не слышала?
– Так он появился, когда ты на операцию уехала.
– Жень, а какой он? Старый?
– Не очень. Вообще не старый. Лида сказала, что он в оркестре играет, а у гастронома дополнительно побирается.
– Побирается? Ему что, деньги дают?
– Редко. Но он и без них играет. Иногда часов по пять.
Даша представила неизвестного ей трубача – обязательно во фраке и длиннющем светло-сером шарфе. Как он играет, а мимо проходят люди, останавливаются, слушают его трубу и потом идут дальше, немножечко разомлевшие от её голоса.
– Нет!
– Что – нет?
– Он не побирается. У него же музыка такая, как нам Ирина Вениаминовна всегда говорит – с душой. А побираются, наверное, по-другому. Как ты думаешь?
– Думаю, ему просто это нравится.
– Женька, как я хочу, чтобы у меня поскорее рука выздоровела! Я тогда буду заниматься, заниматься, заниматься. Если бы пианино было, как труба, я, наверное, и на улице бы занималась.