– Не важно. Сказали – и всё.
Женя покраснел.
– И ты поверила? Весь класс, значит, играет в молчанку, меня на уроках нет, кто-то тебе говорит про меня всякую чушь, и ты сразу же веришь! А я думал, что мы с тобой друзья… А, ладно! – Он махнул рукой, подхватил сумку с нотами и пошёл от школы.
Даша растерялась. Это же она хотела разобраться в своих обидах, а получилось, что обидела Женьку! Искать правду расхотелось. Лида ошиблась.
– Подожди! Женька, стой! – Она подбежала, схватила за локоть. – Не уходи! Прости меня! Эта неделя была такая ужасная. Сначала все молчали. Потом я молчала… и думала, думала…
Женя развернулся. Они стояли очень близко. Он – высокий, немного неловкий. Она – маленькая, худая, взъерошенная. Ветер трепал её волосы, хлестал ими по щекам, глазам…
– Дашка, молчи. И просто запомни на всю жизнь: я никогда не сделаю тебе зла. Я…
– Что?
– Ничего. Ты дрожишь. Ветер холодный. Пойдём лучше в класс.
Конкурсы… Когда-то я о них мечтала. Теперь не люблю. Не люблю, потому что нужно вложить душу, талант, умение, подключить волю только лишь для того, чтобы убедиться, доказать: я – лучший! Зачем? Честолюбие всегда ниже любви. Мне по душе фестивали. Там все равны изначально и будут равны после. Там сопоставление не мешает радости, не мешает выложиться на полную катушку и остаться друзьями.
Но большинству по душе именно конкурсы. Не потому ли, что идти вперёд за счёт любви, любви к музыке, намного сложнее, чем за счёт честолюбия? А может, мы сами это честолюбие взращиваем, убивая тем самым любовь? И потом отстаиваем свои позиции, заставляя людей воевать? Ведь любой конкурс – это, по сути своей, – война. Бескровная, но не менее жестокая, если относишься к этому серьёзно.
Тогда мы все трое надеялись победить. И совершенно не задумывались о том, что были соперниками. Победа представлялась нам сложной, но вполне выполнимой задачей.
Перед отъездом я потеряла аппетит. Женька, напротив, всё время ел и так же безмерно шутил. Лида искала спасение в храме. Она позвала и меня, но, пока я думала о том, что стыдно будет предлагать Богу разбираться в такой мелкой проблеме, как наша, Женька сложил ладони лодочкой, закатил глаза и гнусаво затянул:
– Господи, даруй мне победу! Пусть я буду самым лучшим, самым сильным, единственным и неповторимым. Пусть все мои соперники, друзья и недруги, позаболеют и на конкурс не приедут, а если у Тебя, Господи, не получится их заболеть, пусть они позабывают тексты и потеряют всё своё мастерство. Или пусть у жюри отвалятся уши, ослепнут глаза, когда они будут смотреть на других и слушать не мою музыку. А особо обрати внимание на моих одноклассников. Мы тут парились с ними почти год, готовясь к этому конкурсу. Они аж из штанишек выскакивают – так им хочется победить. Так Ты уж постарайся. Сделай так, чтобы этого не произошло!
Лида выслушала весь этот монолог и обозвала Женьку дураком. Зря. Есть люди, которые в момент опасности тупеют. Например, я. К Женькиному интеллекту это никоим образом не относилось. С Лидой он спорить не стал, просто сказал, что обзываться грешно.
– Как там – «не поминай имя Господа всуе»? Поясняю для непонятливых: «всуе» – это значит, не суйся ты к Нему со всякими своими глупостями. Паши, старайся – и всё придёт! Может быть…
– Круто! – Женя дошёл до конца сине-красной афиши «VI Международный детский музыкальный конкурс „Созвучие“» и начал читать снова, уже более подробно, останавливаясь на фамилии каждого конкурсанта.
Афиша висела на здании областной филармонии, и мы были не единственными, кто изучал её столь же подробно.
– И мы не без крутизны, – тихонько заметила Ирина Вениаминовна. – И потом, что значит «круто»? Города, конечно, большие. Школы-десятилетки, училища! Но…
– Ирина Вениаминовна, а что – десятилетки? Там не как у нас?
– Дашенька, школы-десятилетки – это практически музыкальные училища. Там и программа соответствующая. Другой уровень подготовки, квалификация преподавателей… Но ничего, и в обычной семилетке хорошие дети есть.
– А мы – хорошие?
– Хорошие, хорошие! Все вы хорошие! – засмеялся усатый дядька.
Он тоже только что закончил изучать афишу, хотя, по Дашиным представлениям, совершенно не был похож на музыканта. Руки – большие, толстопалые, волосатые. Лицо красное, сам грузный.
– Вы тоже на конкурс? – спросила Ирина Вениаминовна.
– Да. Своих ребят привёз. Попробовать. Мы, как говорили раньше, из глубинки. Нам пока серьёзно тягаться с такими, как тут написано, – он кивнул на афишу, – рановато. Но примериться стоит.
– А на чём вы играете? – полюбопытствовала Лида.
– На духовых инструментах. Знаете такое?
Ребята переглянулись. Дядька им понравился. Наверное, его ученикам с ним хорошо и весело.
– А вы, похоже, скрипачи? Вот ты, – он ткнул в Дашу, – точно скрипачка.
Она весело затрясла головой.
– Что, нет? Не угадал? Тогда – флейтистка. Тир-ли-ли, – напел он неожиданно тонким и приятным голоском.
– Я на фортепьяно играю.
– Тю-у-у! Тогда тебя плохо кашей кормят. Где мышцы?
– Она у нас душой играет, – полусерьёзно-полушутя пояснил Женя.
– Душой – это правильно. По-другому играть – лучше и не играть. Меня зовут Игорь Яковлевич. Мы – тут. – Он подчеркнул пальцем несколько фамилий в тексте афиши. – А вы где? – обратился он уже только к Ирине Вениаминовне.
– Мы – вот, вот! И вот!
– Ого, три раза?!
– Да. Сольные девочки и фортепьянный ансамбль.
– Круто! – довольно похоже передразнил Игорь Яковлевич Женю. – Получается, это вы – «педагог И. В. Ильина»?
– Я. Ирина Вениаминовна.
– Очень приятно. И вообще приятно. Приду послушать. Вы ещё не регистрировались? Программу не получили?
– Только с автобуса.
– А мы – уже. С репетициями здесь просто беда. Классов не хватает. Конкурс в зале музыкального училища. Репетиции – всего по двадцать минут. А что вам с вашим фортепьяно делать… – Он махнул рукой и ушёл.
– Ума не приложу! – задумчиво завершил Женя.
– Ну почему же? Что-нибудь придумаем. – Заранее отчаиваться Ирина Вениаминовна не собиралась. – Я когда в консерватории училась, у нас постоянно классов не хватало. А чтобы в зале порепетировать – это вообще везением считалось. Мы договаривались с дежурными и приходили ночью или очень рано утром. Часиков примерно в пять. Сейчас пройдём регистрацию, получим программу конкурса, поглядим список репетиций и сориентируемся на месте…
Через полчаса они убедились в том, что Игорь Яковлевич был абсолютно и печально прав: конкурсантов пускали в зал на двадцать минут утром, в день проведения конкурса и ещё на десять – перед самым выступлением.
Такой расклад больше всего не устраивал Дашу с Женей: им нужно было не только успеть привыкнуть к инструментам, но и найти звуковой баланс, который бы позволил паре роялей звучать как одно целое.
– Ирина Вениаминовна, это так всегда или нам подвезло? – спросил обескураженный Женька.
– Ну, не всегда, но часто. Анна Львовна рассказывала, что и в крупных конкурсах, намного серьёзнее этого, тех, которые проводятся для исполнителей-профессионалов, время на репетиции очень ограничено. Только инструмент пощупать.
– Вот именно, там профессионалы! – с возмущением перебила Даша. – Им можно инструмент пощупать. А мы? В классе пьесу делаешь, делаешь. В зал выходишь – начинай почти сначала: всё рассыпалось. Я уже про ансамбли молчу. И что мы тут после этого покажем?
– Не волнуйтесь. Всё, что надо, покажете. Все конкурсанты-пианисты в одинаковом положении.
– Везет духовикам. Взял родную дудку и дуди себе хоть на улице… – вздохнула Лида.
Ирина Вениаминовна принялась изучать конкурсные программы соперников.
– Ну и как? – дождавшись, когда она дойдёт до конца, спросил Женя. – Мы не самые хилые?
– Если говорить о музыке, мы в своей возрастной категории вообще конкурентов не имеем. Но вы же понимаете, что крошечную и не очень сложную по тексту фитюлечку можно сыграть гениально и с таким же успехом завалить сложнючее произведение. Пока не выступите, сказать, кто сильнее, кто слабее, нереально. Можно только посмотреть, из каких городов и школ приехали соперники. Хотя и в небольших городах могут быть замечательные педагоги и невероятно талантливые дети. В любом случае техника здесь, ребятки, ни у кого не страдает. Поэтому вам, чтобы запомниться жюри, нужно кроме техники показать всё остальное.
– Что – остальное? – спросила Лида.
– Ну ты даёшь! Как первоклашка! – воскликнул Женька. – Ты должна раскрыть характер произведения. Потом, это… владение звуком. В общем, чтобы звучать не как компьютер, а как живой человек.
– Человек не звучит.
– Звучит, если хочет. Ну, в общем, ты поняла, что я хотел сказать.
– А ещё главное – в тексте не навалять, правда, Женька?.. – вздохнула Даша.
– Дети, что это за настрой? Ну-ка прекратите!
– Есть прекратить, Ирина Вениаминовна! – дурашливо отчеканил Жбанов, щёлкнул ногой и отдал честь. – И вообще, я есть хочу.
– И правда, уже время обедать. Девочки, как хорошо, что с нами есть мужчина. Мы не пропустим ни одного приёма пищи! Так что бегом в столовку. Здесь, в училище, хорошо и дёшево кормят. А потом пойдём выпрашивать зал.
Зал выпросить не удалось. Только класс. Любезная женщина, ведавшая ключами, виновато предупредила, что вообще-то там не инструменты – дрова. Но другого всё равно не будет. Ирина Вениаминовна согласилась, и дежурная пообещала часа два никому этот класс не предлагать.
Получив ключ с номером 13, Даша, Лида и Женя отправились музицировать, а Ирина Вениаминовна задержалась, чтобы договориться о ночной или утренней репетиции.
Дрова! На дровах можно было бы и сыграть… У пианино, за которое сразу же уселся Жбанов, выявилось сразу несколько неизлечимых болезней: западали «до» и «соль» третьей октавы, а с нижним регистром вообще творилось что-то невообразимое. Второй инструмент был покалечен меньше, но звучал глухо и препротивно.