– И что теперь? – в растерянности спросила Даша.
– Ты же слышала, что другого не будет! – Лида подошла к окну, сквозь которое был виден жёлтый куст цветущей форзиции, потянула за раму. – Давай, Женька, поработай лучше в качестве мужчины – открой окошко. В этом классе воняет пылью.
Пока Женя возился с окном, пришла Ирина Вениаминовна. Ей тут же нажаловались на раздолбанные инструменты. Она с загадочной улыбкой дослушала трёхголосое нытьё и попросила Дашу что-нибудь сыграть. Потом ухмыльнулась:
– Дети мои! Когда-то я со своей консерваторской подругой перед концертом попала в класс с такими же беднягами-инструментами. Мы долго возмущались, не хотели заниматься. А потом к нам заглянули ребята с композиторского отделения. Одного я знала, а второго видела впервые. Пока мы разговаривали, этот второй сел за фортепьяно и начал играть. Наверное, что-то своё. Произошло чудо! То, что под нашими пальцами стенало, квакало, гудело, у этого парнишки запело. Мы даже оркестровость звука уловили! А какие у него были руки! С какой любовью он касался клавишей! После этого я стала играть по-другому, инструмент по-другому стала чувствовать. Полюбила его. Вот такая случайная встреча… Ну, хорошо, поговорили – вперёд! Лида!
Лида нехотя подошла к пианино, но в этот момент за стеной что-то стукнуло, музыка, доносившаяся из соседнего класса, на которую по привычке никто не обращал внимания, прекратилась.
– Раз! Два! Три! Играй! – Голос был громким и раздражённым.
Даша с Женей понимающе переглянулись: не повезло кому-то!
Пошло робкое вступление вальса.
– Я тебе повторяю! Глухая тетеря! Раз! Два! Три! Раз! Два! Три! – Крик перешёл в визг. Снова послышался стук.
– Чем она там такт отбивает? – шепнул Женя. – Книгой, что ли?
– Главное, чтобы не по голове, – так же тихо попробовала пошутить Лида.
Хотя всем уже было не до шуток. Ирина Вениаминовна покраснела.
– Идиотка! Дебилка! Тебе не по конкурсам ездить, а дома с мамой сидеть! Это же невыносимо! Мы вчера от этого до этого места сколько часов бились?! Если сейчас не выиграешь все ноты, завтра отправишься домой! Господи, какая гадина! Начинай! Раз! Два! Три! Раз! Два! Три!
Опять вступление нежнейшего вальса.
– Это она головой отбивает, – скорчив гримасу, съехидничал Женя. – Ни фига себе училка! Педагогиня! Я бы её уже прикончил.
– Женя! – одёрнула Жбанова Ирина Вениаминовна. Со всем этим нужно было что-то срочно делать, но что, она пока не решила.
– Я сейчас буду тебя головой колотить по клавиатуре, бестолочь! Пока ритм не почувствуешь. Вон из класса! Чтобы духу твоего здесь не было, бесталанная идиотка!
– Во, я же говорил!
Скрипнула дверь.
– Не вздумай уйти, неумеха! Погуляешь три минуты и возвращайся! Господи, бывают же такие придурки!
– Пойду гляну на придурка! – шепнул Женя и, не дожидаясь разрешения Ирины Вениаминовны, выскользнул в коридор.
Вернулся он почти сразу, растерянный и погрустневший.
– Ну? – в один голос спросили Даша с Лидой.
По их представлению, на конкурсы учителя должны были привозить лучших и самых любимых учеников. То, что происходило в соседнем классе, не поддавалось никаким объяснениям.
– Сами гляньте. Оно там стоит.
– Кто – оно? – спросила Лида.
– Живое существо. Увидите.
Девушки выглянули в коридор. В конце его, рядом с большим пыльным окном, стояла малюсенькая девчушка. Может быть, лет восьми или девяти. Вопреки ожиданиям, она не ревела и даже не выглядела расстроенной – просто наблюдала за воробьями и тихонько напевала мелодию вальса, за который её только что так отчихвостили.
Даша с Лидой закрыли дверь.
– Не ревёт!
– Это она привыкла. Может, на неё всегда так орут, – предположила Даша.
Её больше поразило не то, что манюнька выглядела совершенно спокойной. По-настоящему было удивительным, как и что девчушка играла. Произведения «неумехи» по сложности не уступали Лидиным.
Потом от Ирины Вениаминовны мы узнали, что эта малышка в своей возрастной категории получила Гран-при. Что на гала-концерте зал вызывал девчонку на бис.
Зачем такая музыка? Эти «раз, два, три» до сих пор стучат в голове. Перемежаемые бранью и оскорблениями, они доносились из-за стенки ещё с полчаса. Мы не могли нормально репетировать. У бедной Ирины Вениаминовны разболелось сердце и, наверное, повысилось давление, потому что она стала очень красной и время от времени поглаживала себя по затылку. Потом всё же не выдержала, вышла. Через минуту вопли прекратились. Наверное, в этот момент каждый из нас поблагодарил Бога за то, что нашей учительницей была она, а не вот такая мымра.
К вечеру состоялась жеребьёвка. «Отжеребились» мы, по выражению Жбанова, вполне удачно. Я играла шестой, Лида десятой. Ни в начале, ни в конце. Для ансамбля номер тянул Женька. Он сразу предупредил, что вытянет четвёрку. Так и случилось.
Ночью нам всё же удалось пробраться в зал. Правда, не совсем ночью – в полдвенадцатого. И всего на тридцать минут. Но мы с Женей успели найти звуковой баланс, пробежала свою программу Лида. На мою времени уже не хватило.
Когда мы, теперь уже действительно ночью, вернулись в гостиницу, возбуждение достигло такого предела, что о сне, казалось, не могло быть и речи. Но как только мы легли, сразу же уснули.
Процессия, возглавляемая Ириной Вениаминовной, ворвалась в фойе музучилища, когда там уже толпилась самая разная публика.
– Хорошо хоть ночью пристрелялись, – проворчал Жбанов. – Зачем вам, женщинам, все эти лаки-макаки, ума не приложу?!
– Сам ты макака! – огрызнулась Лида. – Как мне, по-твоему, на сцену выходить? С причёской «я у мамы дурочка»?
Утро конкурсного дня началось с полнейшей глупости. Во-первых, не прозвенел будильник, и они проспали. Во-вторых, Лида, втискиваясь в узкое концертное платье, испортила причёску и решила её подправить. Но когда закрепляла лаком, сработал закон подлости, и вместо волос баллончик пшикнул в глаз. Лак оказался с блестками. Глаз тут же покраснел и закрылся. Ирина Вениаминовна всполошилась, бросилась к телефону вызывать «скорую», но Лида завопила, что если вместо сцены её отправят в больницу, она ни себе, ни остальным этого никогда не простит. На спасение глаза ушло около часа. В конце концов он перестал слезиться, и Женька взглядом эксперта оценил:
– Не вытек!
С этого момента и начался, собственно, конкурсный день.
Ирина Вениаминовна огляделась:
– Ребятки, нам надо поскорее у кого-нибудь узнать, уже играют или нет. Где-то должен быть тот, кто всем этим распоряжается.
– О, смотрите, вчерашний дядька! – воскликнул Женя.
Их новый знакомец, педагог-духовик, тоже заметил Ирину Вениаминовну, оставил свою команду и двинулся к ним.
– Здравствуйте, уважаемая И. В. Ильина!
– Ах, Игорь Яковлевич!
– Собственной персоной. Привёл своих ребяток. Им полезно послушать пианистов. Каким номером играете? Мы будем за вас дулю держать. Семь крепких ребячьих дуль.
– Шестой и десятый номера. Выручайте, подскажите, что здесь и как. Мы опоздали!
– Проспали, что ли? Ай-ай-ай, барышни!
– Глаз лаком побрызгали!
– С блестками, – добавила Лида.
– Ух ты! Без последствий?
– Да вроде бы.
– Ну, слава богу. Сейчас только третий номер пошёл. Выход на сцену с другой стороны здания. Там к конкурсантам приставлен один очень внимательный молодой человек. У него сценарий. Он же и на сцену выпускает. – Игорь Яковлевич приблизился к Ирине Вениаминовне, коснулся её руки. – Да не волнуйтесь вы так! Смотрите-ка, даже пальчики дрожат.
– Даша рояль, можно сказать, не попробовала! А у неё такая программа!..
– Это плохо. Но не смертельно. Успокоиться всё равно нужно. Иначе наше с вами волнение перейдёт к ребятам. А им сейчас и своего – выше крыши.
– Да, да! Спасибо вам! Мы побежали.
Обогнув здание, они попали в узкий коридор со множеством дверей. Около одной из них, самой большой и тяжёлой, с табличкой «Сцена», прильнув ухом к едва обозначенной щелочке, в полуобморочном состоянии стояла пожилая женщина. По едва различимому бормотанию – «там-та-там, ритенуто[5], так, пошла, пошла, аччелерандо[6], там-та-та-там» – Даша поняла, что это учительница кого-то из выступающих, и обернулась к Ирине Вениаминовне:
– Ириночка Вениаминовна! Я только вас очень-очень-очень прошу: не стойте вот так, когда мы будем на сцене! Это же ужас какой-то! Лучше в зал идите!
В небольшой нише около противоположной стены, молитвенно сложив руки и закатив глаза, обмирала девушка.
– Ты какой номер? – спросила у неё Лида.
Та, не открывая глаз, прошептала:
– Пятый. О господи! Я точно наваляю!
– Не наваляешь, я в тебя верю! – В отличие от Даши и Лиды, Женька ещё мог шутить.
Дверь на сцену осторожно открылась, и темнота закулисья выпустила в коридор высокого молодого человека. Он глянул на Ирину Вениаминовну.
– Ага, нашлись. Сейчас отметимся. Одну минутку! – и подошёл к девушке. – Наташа Фролова, готовься! Твоя очередь!
– Я боюсь! Я сейчас помру!
– Сыграешь – и помирай сколько тебе угодно! Договорились? Перестань трясти коленками. Может, ты у нас лучшей пианисткой окажешься? Иди ближе к сцене. Там уже последнее произведение пошло.
Даша припала к освободившейся стене, точно так же закрыла глаза. «Как оно будет? Сценища какая!.. А где сидит комиссия? Зрители? Интересно, много ли в зале народу? Лучше бы поменьше. Если ошибёшься, не так стыдно будет. Ой, а тексты?» Она попыталась прогнать в уме программу и поняла, что тексты забыты. Ей стало дурно, она ухватилась за Женину руку.
– Ты чего? – Он заглянул ей в глаза. – В обморок, что ли, собралась?
– Ни-че-го не помню! Представляешь?! Tabula rasa[7]…
– А я уж испугался, думал, что-то серьёзное. Раз по-латыни шпаришь, значит, нечего притворяться.