«Пятачок» тут же исчез. Ирине Вениаминовне подумалось, что этой женщине, возможно, часто приходится играть, притворяться, настолько сильно разнились мимика и голос. Теперь, при свете кухонного абажура, она смогла рассмотреть Дашину маму. Женщина была, несомненно, красивой. Возраст навскидку тянул за сорок. Хотя, если присмотреться, вряд ли перевалил тридцать пять. Длинные, собранные в пучок волосы могли бы казаться шикарными, если бы не ранняя седина, сквозившая через давно не обновляемую краску. В результате красота отступала перед неуверенностью и усталостью.
– Я вас слушаю. – Настасья, сложив на столе руки, как школьница, в упор посмотрела на Ирину Вениаминовну.
Та, заранее заготовив фразы, которыми предстояло убеждать Дашину мать не упираться и исполнить желание ребёнка, замялась, понимая, что разговор пойдёт не так, как выстроила его она в своём воображении. Поэтому начало получилось неубедительным. Но постепенно, стараясь найти верные слова и акценты, Ирина Вениаминовна увлеклась, заговорила бойко, эмоционально:
– Ваша девочка… она сама нашла школу… Теперь она сидит под дверью… Так нельзя. Нет. Я не о том. Понимаете, у неё слух, память! Она очень, я подчёркиваю, очень чувствительна, музыкальна. Это уже сейчас заметно. Впервые, случайно столкнувшись с инструментом, она открыла для себя высоту звука, нащупала интервалы. У неё очень хорошая голова. Но даже не это главное. Сейчас мало кто из детей верит в сказку. По-настоящему. А она верит! Нельзя её разочаровать. За ту пару недель, которые прошли с нашей первой встречи, Даша сильно изменилась. Так нельзя. Она плачет. Подумайте, пожалуйста, ещё раз.
Настасья вздохнула. И что-то в этом вздохе было такое, от чего Ирина Вениаминовна, буквально вымучив последнее «пожалуйста», замолчала.
– Господи, да не могу я, не могу… – бесцветно, подчеркнуто ровно произнесла Настасья. Потом резко, неожиданно сжала виски и уже с нескрываемой болью, сдавленно, чтобы не услышали дети, почти выкрикнула: – Не мо-гу!
Ирина Вениаминовна вскочила, но Настасья, явно раздосадованная своим срывом, поймала её взгляд и попросила:
– Не уходите!
Ирина Вениаминовна опустилась на свою табуретку.
– Я не хочу, чтобы вы хотя бы допустили, что я Дашуньку не люблю или не хочу её счастья. Видите ли, есть одна вещь, которую моя дочка не могла вам объяснить. Её отец, мой муж – инвалид. Калека. – Она замолчала, словно споткнувшись о произнесённое. Потом продолжила с заметным усилием, заставляя себя говорить: – Даша родилась, когда о болезни ещё никто не догадывался. Знаете, я часто думаю: почему такое произошло с нами? Нестор служил, я не работала. Денег хватало. Трое девочек… Это не очень просто. Даже при достатке. Я не только о деньгах, но и о времени. Две старшие у нас погодки. Анечке четырнадцать, а Вике почти тринадцать. Нестор… редко такой человек кому попадается. Когда не на службе – то с девчонками, то мастерит что-нибудь. И по магазинам ходил, и пелёнки детские стирать не гнушался. Всё шутил: «Ты у меня хрупкая. Будешь за мной, как за каменной стеной». Хрупкая… Вот и стены́ не получилось. Рухнула стена.
Настасья замолчала. Ирина Вениаминовна сжалась в комочек, боясь движением, лишним словом вспугнуть молчание, понимая, что не слов ждёт от неё эта женщина.
– В общем, причину до конца так и не выяснили. Считают – последствия аварии… Помните, на нашем химзаводе? Тогда ещё боялись, что город эвакуировать не успеют. Пришлось ему там… ликвидировать. Дашки тогда и в проекте не было. Мы потом долго на ребёнка не решались – боялись. Но Нестор очень сына хотел. А получилась Дашунька. Ей год исполнился – всё и началось…
Вы простите, что я о нашем, семейном, вам, чужому человеку, рассказываю. Но мне очень важно, чтобы вы поняли. Меня ведь многие не могут или не хотят понять. Осуждают… И что денег за Аню с Викой в школу не сдаю, если дополнительные требуют, и что за Дашей вроде бы мало приглядываю, и… Да что уж! Действительно, мало. Но у нас каждый год – больница, операция. А болезнь остановить не могут. Сейчас от него лишь одна душа осталась, да и та, не поймёшь, здорова ли. Вот, должны опять в больницу ложиться. И девочки подросли. Их тоже одеть-обуть… А вы говорите – пианино! Да я же не против! Сама бы к вам её привела, будь по-другому. Ещё и упрашивала бы, чтобы взяли. И о слухе её знаю. Сама хорошо пою. В детстве мечтала певицей стать, да мама отговорила. А Дашенька, когда родилась, беспокойная была. Часто ночью просыпалась. Что делать? Сестрёнок, Нестора разбудит. Сказки рассказывать? Мала ещё. Вот я и пела. Пока пою, она молчит. Удобно. И запела моя Дашка раньше, чем говорить стала. Чего же не запеть? В песне выросла.
Настасья, вспоминая о маленькой дочери, порозовела. Голос приобрёл выразительность. Боль и безнадёжность исчезли.
– Сначала на одном звуке гудела. Затянет минут на пятнадцать – двадцать. Мы с Нестором смеялись. Сбить пытались, просто так, ради эксперимента. Она «у-у-у» в верхах, а я чуть ниже «а-а-а»! Ничего подобного! Где укала, там и укает. Нестор говорил: «Или медведь на ухо наступил, или музыкантом будет!» С месяц укала. Потом запела. Сразу и правильно. Всё, что я пела, всё вспомнила. Вот так! – В голосе Настасьи послышалась гордость. – А пианино?.. Да у меня старшей денег на зимнюю курточку нет! Вы не подумайте, что я плачусь. Ненавижу вызывать чью-либо жалость. Ни сама, ни когда это другие делают. Но про деньги – правда. Хотя, наверное, и не в деньгах дело. Может, какой бы кредит взяла, заняла у кого, хотя… ладно… Понимаете, Ирина Вениаминовна, вижу я, что Нестору тяжело будет шум переносить. Он, может, и не скажет. Но у человека и так ничего в жизни не осталось. Нельзя лишать его сейчас хотя бы покоя. Может, потом…
Сказала и испугалась. Когда потом?
Ирина Вениаминовна, мгновенно прочувствовав всю трагедию обмолвки, поспешно встала. Нужно уйти. Всё, что можно, уже сказано. Но оставалось одно «но», и о нём она тоже не могла не помнить – где-то за дверью в коридоре притаилась Даша. Не могла она сейчас, послушавшись маму, прилежно играть на диване в куклы. И ей придётся что-то сказать. Что?
– Анастасия Семёновна, я всё поняла. Не беспокойтесь. Я поняла правильно. И… я вам очень сочувствую. Извините меня за этот визит.
– Да что вы! – Настасья вспыхнула. – Это же для Даши! Я благодарна вам. Вы даже не представляете как! Ведь только то и держит, что соседи помогают, знакомые, друзья. Вот и вам моя Дашка небезразлична.
– В общем, пойду я, – уже скорее для себя, чем для собеседницы произнесла Ирина Вениаминовна и решительно толкнула дверь.
Даша, совершенно белая, стояла возле вешалки. Её неподвижный взгляд не оставлял сомнений в том, что девочка слышала всё.
Ирина Вениаминовна подошла к ребёнку. Рука сама собой потянулась к её непричёсанной голове. Но, так и не дотронувшись, опустилась. Никаких нежностей! Это – лишняя травма. И приход сюда, в этот грустный дом, тоже оказался лишним.
Как можно спокойнее Ирина Вениаминовна произнесла:
– До свидания, Даша.
Сминая задники, всунулась в туфли, выскочила на лестничную площадку, потом под дождь, в серый двор. На улице у неё закололо под лопаткой. Она постояла, прислонившись к стене около подъезда. Боль ушла. Дав себе команду ни о чём не думать, Ирина Вениаминовна посмотрела на часы – всего восемь. У Анны Львовны самый разгар. Можно успеть, иначе обидится. Не обращая внимания на дождь, пошла на остановку. Маршрутки не было минут пятнадцать. Наконец она подошла. Ирина Вениаминовна села рядом с водителем, но, проехав совсем чуть-чуть, вынула деньги, расплатилась, вышла. Проще было извиниться потом перед коллегой и подругой, чем веселиться сейчас.
– Аня, я тебя понимаю прекрасно. Тебе хочется сыграть по-настоящему. Но пальчики-то не бегут! Мне казалось, что ты ещё на прошлом академе убедилась, что в музыке само по себе никогда ничего не происходит. Ты, конечно, слышишь. Вот давай на это и нацелим наше внимание. Вернись в удобный темп, начинай заново.
Ирина Вениаминовна подсела справа к ученице, подтолкнула вверх её прижатый локоть.
Обидно. Способная девчонка, но лентяйка страшная. И каждый год одно и то же – до весны гуляем, а потом пытаемся звёзды с неба срывать.
Дверь приоткрылась. В щель заглянула женщина лет тридцати пяти – холёная, яркая.
– Я ищу педагога Ильину.
– Вы меня уже нашли, – улыбнулась Ирина Вениаминовна. – Но у меня сейчас урок. Если нам с вами нужно поговорить обстоятельно, придётся минут двадцать подождать.
– Мы подождём.
«Мы» относилось к девчушке, маячившей за мамой.
Ирина Вениаминовна дослушала пьесу, похвалила сонату и отпустила Аню чуть раньше, назначив дополнительные занятия на завтрашний вечер. Ученики шли по расписанию плотно друг за другом. Времени на «поговорить» не оставалось.
Выходя, Аня распахнула дверь. Женщина и очень похожая на неё девочка стояли в коридоре.
– Заходите, пожалуйста, в класс.
– Идём, Лида! – скомандовала мама и подтолкнула чадо.
«Мальвина» – именно это сравнение показалось наиболее подходящим для девчонки, – совершенно не стесняясь, прошла сразу же к инструменту, подумала и забралась на стул с несколькими дощечками-подкладками, доводящими его до необходимой для начинающего пианиста высоты. Она, как и мать, была белокура, большеглаза. Прямые волосы-каре украшал огромный замысловатый бант. Розовое платье «а-ля принцесса» дополняли туфельки в тон и белые кружевные колготки.
– Я Дельцова, – произнесла женщина и выжидающе замолчала.
По затянувшейся паузе Ирина Вениаминовна поняла, что от неё ожидают некоей реакции, но, как ни пыталась вспомнить, фамилия визитёрши не говорила ей ровным счётом ничего.
– Я вас слушаю…
– Вы не в курсе? – Казалось, женщина была удивлена.
– Совершенно не в курсе.
– Вас должны были предупредить. (Ирина Вениаминовна едва сдержала усмешку: ни дать ни взять визит первой леди королевства!) Впрочем, теперь это уже не важно. Я хочу, чтобы Лидия играла на фортепьяно. Образование должно быть настоящим. Бывшая знать разбиралась в этом лучше нас. Я думаю, вы-то разделяете моё мнение?