Гордился старый Кочубей,
Сошедший с плахи в ров могильный.
Будь он свидетель наших дней,
Он умер бы еще страшней –
От корчей зависти бессильной».
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Сэ мервеййе, сэ трэ жоли!
Как быстро рифмы вы нашли!
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Ох, эти рифмы, эти рифмы,
Когда избавимся от них мы?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Мы не смогли бы вам в стихе
Так рассказать о женихе.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Скажите в прозе, я привык.
Какой изучен им язык?
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Какой язык? С хренком, с горошком,
Чтоб было каперсов немножко,
С изюмом, в тесте, заливной,
Телячий, птичий и свиной.
Что ж, мы поесть не дураки –
Нам все знакомы языки!
А вы предпочитаете какой?
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: К обеду, в общем, Дантов неплохой,
С утра – покрепче – Вега, Лопе де,
А к вечеру – персидский на воде.
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Ты слышишь, Туся? Это, брат, гурман!
В чужой за словом не пойдет карман!
Ответ-то прост, да мысль зело хитра.
Как жаль, что не внести ее в «Петра».
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Шарман, шарман! Сэ трэ жоли!
И много вы перевели?
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: Он переводит день и ночь –
В итоге проворонил дочь.
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Скажу вам, милая кума, –
Есть от чего сойти с ума.
Наш сын Никуся дорог нам,
Но возмутительно упрям.
Ему дал Бог быть дипломатом,
А он на нас не то чтоб матом,
Но сильно сердится, крича,
И пропадает у Бонча.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Кто этот Бонч и чем он славен?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Он в физике Эйнштейну равен,
Умен, красив, как древний грек.
О, Бонч чудесный человек!
Я породниться с ним бы рада,
Да вот беда – тут дочку надо!
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Никуся пусть родит девчонку –
Жену бончовскому внучонку.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Хватили! Через сорок лет!
Не доживем…
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: Боюсь, что нет…
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Ну что об этом говорить…
Еще бутылочку открыть?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Давай! А эту охладим.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Ребята! Хорошо сидим!
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: За что мы пьем?
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: За молодых!
Дожить им до волос седых,
Добраться до высот в науке,
Объездить мир…
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: А если внуки?
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: Зачем же дети? В наше время
Иметь детей – большое бремя.
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Хлопот с ребенком полон рот:
Когда не спит, то он орет.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Утащит нужные бумаги,
Чтобы чертить на них зигзаги.
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Он на обоях не смеша
Освоит смысл карандаша.
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Прости-прощай обои наши!
А вымазанный в манной каше
Проворный липкий кулачок?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Прошу, возьмите балычок.
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: А вот печальная картина:
Болезни – корь и скарлатина.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: А Дантов «Ад», разъятый в клочья?
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: А детский крик и днем, и ночью?
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: А ставить клизму малышу?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Икорки, очень вас прошу!
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Потом ученье, тупость, слезы…
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Гамаши, снятые в морозы…
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: А драки, шишки, синяки?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Лягушки, черви, пауки?
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Вот это описанье сочно.
В «Петра» я это вставлю точно.
Но не хватает грабежей
Для сцен стрелецких мятежей.
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Уверен я – придет и это.
Еще нельзя ли винегрета?
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: А есть ли больше наказанье,
Чем половое созреванье?
Женитьбы, ссоры и измены,
Дележ вещей, квартир обмены,
Разъезд, развод и новый брак.
ВСЕ ВМЕСТЕ: Нет, дети – это полный мрак!!!
(Гаснет свет)
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: В чем дело?
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Погасили свет.
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: Погаснет жизнь, когда потомства нет.
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: Нет, нет, постойте, я так не хочу!
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: Тогда зажгите первую свечу…
....................
(Дети выходят один за другим, со свечой в руках)
1 СВЕЧА. КАТЯ:
Пусть первый огонек, во тьме зажженный,
Горячим пламенем рассеет мрак бездонный,
И, освещая цепь грядущих дней,
Дает начало череде огней.
2 СВЕЧА. МИША:
Из тьмы родясь, ярка и горяча,
Пусть за двоих горит моя свеча.
3 СВЕЧА. НАТАША:
Дул черный вихрь, сметая все и вся,
Но третий свет из мрака занялся.
4 СВЕЧА. ТАНЯ:
Подходит время моего огня.
Теперь свечу зажгите для меня.
5 СВЕЧА. ШУРА:
И я вослед из мрака к вам лечу –
Теперь зажгите и мою свечу.
6 СВЕЧА. ОЛЯ:
Быть может, я смогу вам пригодиться –
Позвольте и моей свече родиться.
7 СВЕЧА. ВАНЯ:
За братом брат и за сестрой сестра
Зажгли огонь от одного костра.
Свеча седьмая завершает круг.
ВНУКИ (выходят со своими свечами):
Но сколько их зажжет за внуком внук!
............................
АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ:
Постойте, постойте: как странно…
Мне видится, будто во сне,
И свадьба, и зал ресторана
В какой-то далекой весне…
НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА: И кто-то витает незримо,
Прорвавшись из мрака и тьмы,
Из тучи, из облака дыма…
И кажется мне – это мы…
МИХАИЛ ЛЕОНИДОВИЧ: И свет озаряет потемки –
Я знаю, что в свадебный час
Далекие наши потомки
Из прошлого вызвали нас.
ТАТЬЯНА БОРИСОВНА: Мы в плоти и памяти вашей –
Горячей, греховной, святой.
ВСЕ ВМЕСТЕ: Живите, Никита с Наташей,
Цветите, любимые наши,
Поднимем заздравные чаши
За ваш юбилей золотой!
Да, мы с Катькой это все придумали и разыграли, и – да, Дом писателей сгорел, подожженный питерскими бандитами, делившими имущество и площади. Сожгли начисто – со всей библиотекой, со всеми интерьерами, с голубыми гостиными и белыми залами, с гардеробом и рестораном, с буфетом, где члену Союза писателей, а то и несоюзному завсегдатаю, можно было заказать котлету «Творческая» и, набравшись коньячку, так уютно ужраться в хлам, а потом, на заносимой снегом набережной, нетвердой рукой, промахиваясь, ловить ручку двери терпеливого такси: «Шеф!.. До Гражданки!..» – да, ничего этого больше нет, а с другой стороны посмотреть – глаза скосить в сторону – никуда и ничего не пропало, все тут, и дом, и зал, в котором мы их всех воскресили, и воссоединили, и помянули, и омолодили, и вывернули время наизнанку, чтобы прошлое стало настоящим, а настоящее показалось далеким будущим. На малом огне, на огне памяти ничего не сгорает, не полыхает, не гибнет, не пропадает навсегда.
Source URL: http://www.snob.ru/magazine/entry/27204?preview=print
* * *
За проезд! – Июль-Август 2012 – Журнал – Сноб
Волею обстоятельств ее жизнь проходит в двух городах: Москве и Петербурге, а точнее, в бесконечных переездах из одной столицы в другую и обратно. Отсюда такое детальное знание классического маршрута и всех его особенностей в разные периоды отечественной истории, такое глубокое погружение в тему, имеющую очевидный автобиографический интерес. Впрочем, одной своей богатой биографией Татьяна Никитична не склонна ограничиваться: в эссе «За проезд!» чувствуется мерное дыхание великой русской литературы. Она прислушивается к нему, как пассажир, томящийся бессонницей, – к похрапыванию и стонам спящих попутчиков по купе. Раздражаться бессмысленно, гневаться – тем более. А чтобы не сойти с ума в душной темноте, остается декламировать про себя бессмертные стихи и молиться Богу, чтобы поезд пришел по расписанию
Фото: Trent Pаrke/Magnum Photos/agency.photographer.ru
И она взлетела в воздух, чтобы полетать кругом, как обычно, и увидела летящего ифрита, который ее приветствовал, и спросила его: «Откуда ты летишь?» – «Оттуда», – ответил ифрит.
(«Тысяча и одна ночь»)
Одичать: покинуть и Питер, и Москву – кому что выпало на долю, – купить еще крепкую избу в брошенной деревне близ Бологого, около Окуловки; копейки, сущие копейки, но печь разваливается, а печники умерли; кровля просела, а плотники запили; колодец пересох, а землекопы наточили лопаты и ушли в бандиты; а может, обойдется, а может, как-нибудь.
Войти в сыроватую, сильно пахнущую прежним хозяином избу: остатки заскорузлого зипуна на гвозде в сенцах, тряпки, одинокий резиновый сапог сорок большого размера, треснувший поперек. С внезапно обострившейся хозяйственной жадностью, с кулацкой сметкой, всплывшей из древних глубин сознания, осмотреть и ощупать брошенное добро: может, пригодится еще, а вот если нарезать на лоскуты, порубить на какие-нибудь ремни. Если затыкать что-нибудь там. – Не пригодится.
Привезти из города – Москвы ли, Питера ли – веселящие вещи: свечи, водку, консервы в непременном томате, как далекий, полустертый привет от прежней жизни, пыльного юга, Джанкоя, Херсона; пуховую подушку. Электричества тут нет, оборвали – значит, ни телевизора, ничего такого, но ведь от них и бежим.
Осень, небо обметано крупными созвездиями, они лежат прямо на печной трубе, на дереве, раскинувшем ветви над дровяным сарайчиком. Кажется, это липа, но зачем нам, городским, это знать, не ложки же из нее будем резать? Не порубим же на поленья? Кто-то пролетел, заслоняя крылом звезды, кто-то хрустнул веткой в лесу, страшно, пойдем в дом.
Ждать зимы, чтобы уснули медведи; впрочем, волки не спят, наоборот, оскалясь, ждут городских дураков, деревенские-то съедены. Вилы, дреколье, топор. А еще можно разбрасывать горящую паклю с саней... Но какие сани? Кто их потащит? Лошади стоят в Зоологическом музее, на втором этаже, смотрят карими стеклянными глазами, и моль ест их гривы.
Деревни в снегах: Дремуха, Бабошино, Кафтинский Городок. Есть ли там люди? Где-то там, верстах в пяти, должен быть сосед: всю жизнь торговал какой-то рухлядью, ходил по краю, бил и был бит, устал; тоже купил избу о трех горницах, мечтая пить чай под липой, а пчелы чтоб жужжали, а если люди заявятся, то у него есть ружье с патронами. Бар-Григино, Отдыхалово, Дорищи, Корытница, Наволок, Малые Гусины.