В отечественном кинематографе немало совершенно неожиданных образцов того «не случившегося» у нас жанрового кино, о котором говорили Анжелика и Дима. Когда появлялись эти «странные» фильмы, критики то искренне пожимали плечами, то строчили разухабистые фельетоны. У новейшего зарубежного детектива много поджанров-есть детективы политические, пародийные, философские… Но и советское кино изображало не одного майора Пронина. Уникальной была лента «Десять шагов к Востоку». В шпионский сюжет вплетались здесь элементы восточных поверий, атмосфера фильма была пугающей и мистической, кадры-экспрессивными, а финал, вопреки всем детективным канонам, не прояснял всех сюжетных загадок. Сильнейшее недоумение критиков вызвали именно те элементы фильма, что несли в себе родовые черты модернистского детектива еще до того, как появились ленты Алена Роб-Грийе. Фильм сделал знаменитым оператора Германа Лаврова-именно после нее Михаил Ромм пригласил его снимать фильм «Девять дней одного года». Задолго до фильма Андрея Тарковского «Солярис» на экранах появилась лента, по своим идеям, поэтике и даже сюжетным мотивам невероятно ему близкая-«Таинственная стена». Один из участков тайги оказывается здесь словно заколдованным, вызывающим в сознании героев образы их прошлого, и они пытаются установить контакт с этим необъяснимым и непознаваемым началом. Критики фильм не оценили, а в прокате он провалился. Меж тем эта блестящая лента предвещала не только «Солярис», но и «Сталкер» Тарковского. Фильм Эльдара Рязанова «Человек ниоткуда»-редчайший пример абсурдистской комедии в советском кино.
В фильме «Один из нас» советский парень внедрялся в аппарат нацистской разведки и срывал ее планы. Идеологически безупречный сюжет решался в форме пародии на шпиономанские ленты 30-х годов и пародировал, по сути, саму зловещую мифологию «Великой эпохи». Фильм изображал, как человек становится заложником равно зловещих ведомств, и размышлял о цене личности в эпоху диктатур. Он был снят в эстетике ретро задолго до рождения этого стиля, а иронической интонацией напоминал ленты Пражской весны-тем удивительнее было его появление в Советском Союзе после ее разгрома.
Но и философская фантастика, и комедия абсурда, и пародия, переходящая в стилизацию, и другие жанровые образования-являются, в конечном счете, некими «обрубленными ветвями» отечественного кинопроцесса. Я предложил бы организовать фестиваль подобных «преждевременных» лент, сопровождаемый обстоятельными дискуссиями. Мы могли бы наглядно выяснить, какие тенденции отечественного кино были искусственно пресечены и почему не получили развития те или иные направления отечественного жанрового кино.
Татьяна Москвина: Замечательная идея. Действительно, что-то страшное есть в интеллектуалах, которые обсуждают: а что хотят потребители? Какое нам, в сущности, дело до того, что они хотят? Вот Лариса Березовчук очень волнуется, она хочет, чтобы зритель сидел в кинотеатре и смотрел жанровый фильм, а не дал ей по голове куском трубы. Я понимаю, ей хочется, чтобы массы были накормлены, пристроены к делу и знали свое место. Но на самом-то деле они всегда найдут свое, уверяю вас. Как они находят свое в мире пищи и питья, как они очень хорошо выбираются к свету, воде и теплу, точно также они найдут свое искусство без нас. А вот собраться в зале в составе восьми человек, посмотреть то, чего никто не видел-это кайф!
Яков Иоскевич: Зачем же вы тогда столько жизненной энергии тратите на кинокритику?
Татьяна Москвина: Мы все равно не сделаем боевиков лучше, чем в Америке, или, скажем, исторических фильмов лучше, чем в Англии. Но у нас есть Сокуров, например. И этого нет нигде. Зачем отказываться от того, что составляет силу, а не слабость? Создание отечественного мюзикла приведет к бесконечному умножению нашей слабости. Вот если автор придет в жанр-какой-нибудь Балабанов-и сделает фильм ужасов, это мне будет интересно. Мне интересен Балабанов, снимающий фильм ужасов. «Брат»-это авторский фильм Балабанова, там на каждом сантиметре отпечаток его личности. И этот фильм имел огромный кассовый успех. Если бы какой-нибудь автор пришел и сделал жанровый фильм, это было бы замечательно и интересно. Лично мне интересно, без всяких масс, положила бы я на них. Что вы так волнуетесь за массы? Вы за них не волнуйтесь, вы за себя волнуйтесь.
Дмитрий Комм: Я вам завидую: вы имеете возможность разграничить; сказать-вот есть «они», массы, и они свое найдут, свинья грязь найдет…
Татьяна Москвина: Конечно!
Дмитрий Комм:… а вот есть «мы»-и мы будем смотреть высокое.
Татьяна Москвина: Да не высокое, а просто другое. Вот вы не можете дать человеку по голове трубой? Не можете-и я не могу…
Яков Иоскевич: Смотря какому…
Татьяна Москвина: Любому. Причем, просто так, потому что скучно. У вас возникает такое желание?
Дмитрий Комм: Когда я смотрю фильмы Сокурова, у меня оно постоянно возникает.
Татьяна Москвина: Значит, именно это авторское излучение вам не нравится. Но вы любите какое-то другое, которое вам ближе.
Дмитрий Комм: Я просто не занимаюсь разделением-дескать, есть «они»-тупые и злобные, которые трубой друг друга бьют, и есть я-духовный и интеллектуальный. Зачем этот снобизм? Что я-вырос в аристократической семье с фамильной библиотекой в пять тысяч томов? Или, может быть, учился не в советской школе, как все, а в привилегированной гимназии? Да, простой человек не поймет мудреной фразы «Леоне возродил жанр через деструкцию», но я не могу его за это презирать, поскольку тоже не нахожу в ней никакого смысла.
Олег Ковалов: У замечательных наших людей, у простого человека нет потребности в выборе. Он кнопку в телевизоре нажмет-и смотрит. Вот я, например, в годы застоя, хотел купить Кафку, искал, рылся, трудно было достать. А простой человек находил какого-нибудь Пронина и был доволен. Государство на него работает, он хозяин. Все государство работает только на простого человека.
ХОЛОД КАК СРЕДСТВО ОТ ПОРЧИ
«Невское время» № 210, 02.11.1996. Татьяна МОСКВИНА см. тж. ответ П.Азбелева в той же газете на эту статью
Новостийные программы уступают по рейтингу разве что популярным сериалам, да и то не всегда: собственно, трансляция информации о мире и была первопричиной появления ТВ.
Информация приходит к нам, облеченная в образ, имеющая голос, глаза, лик, одежду. Информация владеет обширным штатом своих слуг, подчиненных, вестников. Между нами и миром расположен отряд посредников-информаторов, передающих материю новостей откуда-то (мы не знаем источник) куда-то (они не знают, что в это время происходит с нами). Огромный, загадочный и чаще всего враждебный мир заслонен для нас чередой лиц, которые вступают с нами в эфирно-эфемерную связь. Существует два способа трансляции новостей: в первом случае информатор считает, что он не несет ни малейшей ответственности за суть сообщения, и делается как бы прозрачным, холодным, бесстрастным, точно кусок льда; во втором - информатор душевно переживает все несомые им сообщения и старается всячески облегчить зрителю его участь с помощью теплой и ласковой игры глазами и губами.
Когда в свое время молодая команда "Вестей" Российского телевидения решила затмить страшный, угрюмый телевизионный официоз, она сделала это с помощью душевности. "Вестники" переживали каждый разбившийся самолет, каждую политическую заварушку, каждую слезинку ребенка. Именно тогда Светлана Сорокина выработала целый арсенал финальных улыбок: от горько-трагической до совершенно неподражаемой улыбки "с надеждой на будущее". Школа русской душевности по-прежнему процветает в "Вестях". Ведущие по-прежнему нежно, ласково и пронзительно глядят с экрана, желают нам здоровья, цитируют классиков, припоминают строчки из стихотворений… но то, что раньше утешало своей милой как бы человечностью, начинает, мне кажется, раздражать неуместностью.
Яркая эмоциональная окрашенность информационных сообщений сегодня смотрится как безвкусица, странная и неловкая попытка влезть между миром и человеком и начать подсказывать этому последнему, как он должен к чему относиться.
Помилуйте, зачем делать такие трагичные глаза и так горестно вздыхать, сообщая о катастрофе, когда я сама знаю, как следует оценить это событие? Зачем опережать мою реакцию, так сказать прогнозировать ее, а значит, лишать меня свободы выбора? "Вестники", упрямо остающиеся на позициях душевного комментария к информации, выглядят какими-то "актерами с погорелого театра". Они по-прежнему нежно заглядывают в глаза каждому, уверяя, что они всех любят и всем желают добра, счастья, мира и благоденствия. олучается уже не информация, а некий сеанс у экстрасенса, облучающего аудиторию лучами света и любви. "Вот и все на сегодня. Я прощаюсь с вами…" - говорит, например, В. Флярковский. Таким тоном, будто играет не меньше, чем финал "Гамлета". Не удивлюсь, если он однажды добавит: "Дальше - тишина…"
И команда "Вестей", и другие душевные ведущие новостийных программ, конечно, профессиональные, достойные люди, разбирающиеся в ТВ куда лучше меня. Но думаю, что они несколько заблуждаются относительно своей роли в эфире. Им кажется, что они должны пропускать все через свое сердце и передавать в таком виде людям. Эта операция сегодня отдает фальшью, притворством, несерьезным мессианством. Фигура "доброго друга человечества", который знает о мире много горестного и потому хочет помочь людям это переварить, вызывает скорее чувство мучительной неловкости, чем желание вновь и вновь повидать этого "доброго друга".
Идеальным посредником между информацией и зрителем мне сегодня видится ведущий другого типа. На Петербургском телевидении, в программе "Информ-ТВ" и "Международное обозрение" работает молодой человек, довольно близко подошедший к этому идеалу. Его зовут Иннокентий Иванов, и хотя я могу ошибиться, но он обладает всеми признаками крупной телевизионной звезды.
Будучи прозрачным, холодным и бесстрастным, не употребляя слова "я", не допуская на своем выразительном лице никаких чувств, Иннокентий Иванов тем не менее полностью транслирует некий собственный образ зрителю. Неизвестно как и непонятно почему, глядя в эти немигающие и всегда спокойные глаза, слушая эту размеренную, но не замедленную, весьма грамотную и литературно гладкую речь, понимаешь, что тебе изволит сообщать новости - как хочешь к ним относись - молодой европеец, петербуржец, профессионал, находящийся в гармоничных отношениях с собственным коэфф