Боковым зрением Нката видел сложенные простыни и полотенца, и теперь они виделись ему совсем в другом свете. Поначалу он подумал, что мать оставила их для Монифы, но теперь понял, что все могло быть наоборот. Нката подошел к изголовью кровати, откинул тонкое летнее покрывало и увидел, что постельного белья нет. Дотронувшись до полотенца, он почувствовал, что оно слегка влажное – им пользовались. Потом внимательно рассмотрел простыни и увидел, что они тоже несвежие.
Выудив из кармана телефон, он набрал знакомый номер. Ответила Табби, и он попросил позвать маму.
– Бриллиант, милый, у тебя все в порядке? – спросила она.
– Монифа с тобой, мама? – спросил он, с трудом шевеля пересохшими губами.
– Она поехала за Симисолой, милый, – ответила Элис. – Ей позвонили. Сообщили, что этого Абео – кажется, так зовут ее мужа? – отпустили из полиции. Она так боялась, что он сразу отправится в Челси, что я вызвала для нее такси. Чтобы забрать оттуда Симисолу. Она собиралась сразу вернуться. Погоди, милый, я узнаю у Табби…
Нката слышал, как мама спрашивает Табби, помнит ли она, когда Монифа ушла из кафе. Табби понятия не имела. Они были очень заняты ланчем. Уинстон знал, что у них творится в обеденное время: кафе до отказа набито посетителями, а очередь к окошку, где выдают еду навынос, тянется на тротуаре вдоль двух соседних магазинов.
– Прошло уже несколько часов, Бриллиант… О боже! Теперь я думаю, что Абео добрался до Челси раньше ее… Что, Табби?
Нката почувствовал, как на лбу у него выступают капельки пота. Табби что-то сказала, но он не разобрал.
– Табби думает, что ей позвонили около половины первого, – сообщила ему Элис. Потом умолкла, вероятно смотрела на часы. – Господи… Она должна была уже вернуться. Я тебя подвела. Если муж добрался до нее, я себя никогда не прощу. Я так, так…
– Всё в порядке, мама, – сказал Нката. – Думаю, он до нее не добрался.
На этом разговор закончился. Уинстон ничуть в этом не сомневался, но на всякий случай позвонил в полицейский участок Белгравии. Да, ответили ему, Абео Банколе все еще в камере. Если ему не предъявят обвинение, то отпустят по истечении двадцати четырех часов – дольше они не имеют права его задерживать.
Потом Нката позвонил в дом Сент-Джеймсов, стараясь говорить как можно спокойнее. От Джозефа Коттера он узнал, что Монифа приезжала за Симисолой. Потом попросил передать трубку Тани, и тот рассказал ему подробности, совпадавшие с тем, что он узнал от матери. Монифа приехала сюда и сообщила об освобождении Абео. Тани знал, что отец ни за что не откажется от своих планов, и поэтому проводил Монифу и Симисолу к машине, на тот случай, если Абео снова появится здесь. Но тот не вернулся на Чейн-роу – по крайней мере, так ему показалось.
Нката спросил, знает ли Тани, куда Монифа собиралась увезти Симисолу.
– В Брикстон, так она сказала. Потому что отец ее там никогда не найдет.
– А если не в Брикстон?
– Этого не может быть. Так она нам сказала, мне и мистеру Коттеру. – Голос его изменился. Он понял: похоже, что-то случилось. И, возможно, серьезное. – Что… Он до нее добрался?
– Я это проверю, – сказал Нката.
– Но она действительно поехала в Брикстон, как собиралась?
– Я и это проверю, Тани. Ты остаешься с мистером Коттером, хорошо? Миссис Сент-Джеймс вернулась?
– Да.
– А мистер Сент-Джеймс?
– Нет, но…
– Ладно. – Нката не дал ему договорить. – Вы все остаетесь в Челси. Мне нужно кое-куда позвонить. Как только узнаю, где твоя мама, сразу с вами свяжусь. У тебя есть предположения, куда еще она могла поехать?
– У нас есть родственники в Пекхэме.
– Позвони и проверь, ладно?
Нката отключился, чтобы парень не мог задать ему вопросы, на которые у него не было ответов. И ему действительно нужно было позвонить. Первым делом он набрал номер Завади, чтобы сообщить ей новости. Женщина не ответила, и это значит, что она верна своему слову: едет в Брикстон за паспортами. Нката оставил ей сообщение, чтобы она перезвонила, как только сможет, и связался с Линли. Он не успел рассказать начальнику о случившемся; тот сообщил, что наиболее вероятное место стоянки моторной лодки на южном берегу Темзы – Китайская пристань. Это к востоку от Тауэрского моста, и с обоих концов пристани к реке ведут ступеньки. На противоположной стороне улицы, на здании недалеко от туннеля, есть камера видеонаблюдения. Туннель соединяет Китайскую пристань с другой, тоже расположенной на Бермондси-Уолл. Склады здесь давно переоборудованы в жилые дома, и вполне возможно, что для безопасности жильцов там установлены камеры видеонаблюдения.
Нката надеялся, что хорошие новости, сообщенные Линли, перевесят плохие новости о паспортах. Он рассказал об их пропаже и объяснил, что произошло в кафе, принадлежавшем его матери.
– Табби – она помогает маме в кафе – сказала, что Монифе кто-то позвонил и сказал, что ее мужа отпустили. Но звонили не из полицейского участка Белгравии, потому что Абео Банколе пробудет там до половины четвертого, если никто не напишет на него заявление.
Линли молчал. Нката слышал фон из приглушенных голосов.
– Значит, – сказал Томас после недолгих раздумий, – она могла увезти девочку назад в… как называется этот квартал?
– Мэйвилл. Но зачем говорить Тани, что она везет дочь в Брикстон, шеф? И зачем она забрала паспорта?
– У нее есть кредитная карта? – спросил Линли. – Доступ к наличности? Чтобы вывезти девочку из страны?
– Не знаю, черт возьми. – Нката почувствовал, как у него похолодело внутри. – У нее есть двоюродная сестра в Пекхэме, к которой она могла поехать. Тани проверяет. Но…
– Это неприятно, – сказал Линли.
– А что с Уэзеролл? Есть новости?
– Дает показания. Она может придумать десяток историй, надеясь, что Мёрси по-прежнему будет держать рот на замке, но не сможет объяснить, откуда у нее десятая копия «Стоящего воина». Ты молодец, Уинстон.
– Всю работу сделала Барбара, шеф. Я только увидел фотографию, снятую Деборой Сент-Джеймс.
– И тем не менее, – сказал Линли. – Держите меня в курсе насчет этой женщины, Банколе. Свяжитесь с участком в Белгравии. Возможно, она поехала туда, написать заявление.
«Маловероятно», – подумал Нката. Но согласился, хотя и понимал, что ничего не будет делать, пока не переговорит с Завади. Он снова позвонил ей, и на этот раз она ответила. Она в Брикстоне и бродит в поисках Лафборо-Эстейт.
– А вы где, черт возьми?
Нката сказал, что едет к ней, и спросил, где она находится. «На каком-то дурацком перекрестке», – ответила она, что ничего ему не говорило, поскольку перекрестков в районе было много. Пусть пришлет фотографию ближайшего дома, попросил он. Это поможет.
Помогло. Конечно, Уинстон понятия не имел, как она выглядит, но когда увидел женщину на углу Сент-Джеймс-кресент и Вестерн-роуд, сразу понял, что это Завади. Все в ней выдавало нетерпение: она скрестила руки на груди, притопывала ногой, смотрела на часы и теребила африканское ожерелье. Нката представился. Она кивнула и назвала себя.
– Паспорта?
– Пропали. Симисолы, ее матери и ее отца. Паспорт Тани у меня. И всё.
Выражение лица Завади резко изменилось – от безразличия к ярости, как будто у нее выросла вторая голова.
– Как, черт возьми, они могли пропасть? – спросила она.
– Монифа… Мама Симисолы. Думаю, она их взяла. Больше никто не мог этого сделать.
– Вы не держали их при себе? Не заперли их? Что, ради всего святого… – Завади сжала кулаки. Нката подумал, что она хочет его ударить, и винить ее в этом было нельзя.
– Без охранного ордера девочке грозит опасность. А без паспортов и охранного ордера ее могут отвезти в Нигерию, если есть билеты. Вы тупой чертов… Вы коп или нет?
– Простите. Я не думал…
– Ну естественно. Вы не думали. Рада, что мы это установили. Монифа знает, куда мы поместили Симисолу и Тани?
Нкате хотелось провалиться сквозь землю.
– Да, знает. Она забрала оттуда Симисолу.
– Боже правый… Как она узнала, где они?
Нката был вынужден признаться. Монифа знала, где прячут Симисолу, потому что он один раз привез ее туда в благодарность за помощь в расследовании убийства. Она написала заявление на клинику на Кингсленд-Хай-стрит, которую закрыли копы, и призналась, что хотела, чтобы Симисоле сделали там обрезание, но под медицинским наблюдением.
– И вы ни о чем не догадались? – воскликнула Завади. – Идиот, она же демонстрировала свои намерения с самого начала. И теперь мы должны ее остановить.
– Люди говорят: «Мы положим этому конец» – и отправляются в крестовый поход, – сказала Филиппа Уэзеролл. – Они верят, что остановят прилив. Но они не могут. Никто не может. То, что некоторые делают с девочками… Это остатки их культуры, и они ее защищают. Люди, действующие из лучших побуждений, закон, суды… ничто не поможет. Вы знаете, что происходит прямо здесь, сейчас, в эту секунду, детектив Линли? Теперь это делают в основном в младенческом возрасте, и лишь изредка – девочкам в препубертатном возрасте. Младенец не умеет говорит, он не расскажет, что произошло и как ему угрожали. Он не расскажет никому – ни школьному учителю, ни полиции. Все происходит до формирования речи и памяти. Я пытаюсь вам объяснить, что весь этот ужасный бизнес ушел в глубокое подполье.
Они вернулись в комнату для допросов. Им принесли еще чай, и Хейверс сбегала в кафе, где купила две чашки нарезанных фруктов, четыре банана и четыре пачки печенья с сыром. Хирург рассказывала, каким образом она сумела стать «полезной» матерям, которые продолжали верить и настаивали, что их дочери могут выйти замуж только в том случае, если будут чистыми и непорочными, а их девственность не только гарантирована, но и обеспечена принудительно.
Многое из того, что она говорила, было совершенно логичным – по крайней мере, для нее. Отвратительная традиция калечить девочек не исчезнет просто потому, что так хотят некоторые люди. Уэзеролл поняла это после обучения у французского хирурга, который разработал метод восстановления гениталий у жертв женского обрезания. Она овладела его методом и привезла его в Лондон, но вскоре поняла, что может не просто восстановить то, что было немилосердно, некомпетентно и жестоко изуродовано. Она способна предотвратить невосполнимый ущерб, сама выполняя обрезание девочкам таким образом, что, если в будущем они захотят восстановить утраченное, ее работа не лишит их радостей сексуальной жизни.