– Ты дал ясно понять, – сказала она. – Чего ты хочешь. Как должно быть. Что тебе нужно. Ясно и определенно.
– Неужели?
– Да, Томми, и ты это знаешь. Ты кое-чего хочешь от меня, какое-то качество, которое, как тебе кажется, ты во мне чувствуешь, нечто такое, что я, по-твоему, могу тебе дать, если… Даже не знаю. Если буду стараться? Если откроюсь тебе? Если распахну свое сердце, изолью душу, вскрою вену? А я ничего этого не могу, потому что не знаю как, не знаю, есть ли у меня внутри что-то еще. Я все время пытаюсь сказать тебе: вот она я, прямо здесь, стою перед тобой… Это Эдрек Юди. Это Дейдра Трейхир. Вот я какая, и вот что я могу дать. Но мы с тобой знаем, что этого недостаточно. Я недостаточна. И никогда не буду.
– И ты привезла Гвиндер в Лондон?.. Это для того, чтобы я понял?
– Нет, конечно, нет.
– Тогда почему ты просто не сказала мне?
– Я пыталась тебе сказать. Не говори, что я не пыталась.
– Ты передергиваешь. Я говорю не об этом, и мне кажется, ты это знаешь. Почему ты не сказала: «Так нужно. Гвиндер должна приехать со мной в Лондон»? Я бы это пережил. Мы со всем разобрались бы. Но это… Дейдра, ты должна понимать, как это выглядит.
– Я не могла, – ответила Дейдра, и ее голос дрогнул. – Это сидит у меня внутри. Я не могла.
Она заплакала, и Линли шагнул к ней. Но в ту же секунду она отступила в сторону.
Это ее движение разделило их, в чем он как раз и нуждался. Позволь она ему сделать то, что он хотел, то есть обнять ее, он никогда не увидел бы и не понял, что она пыталась сказать. Томас осознал, что позволить себя обнять, успокоить – это для Дейдры самый легкий путь, а она не принадлежала к тем женщинам, которые идут по пути наименьшего сопротивления. Он требовал от нее соответствовать тому образу, который сложился у него в голове, не позволял ей быть собой.
Гвиндер для нее была единственным способом это сделать. Только привезя сестру в Лондон, Дейдра могла показать Линли, какая она на самом деле. Ничто другое не годилось, потому что все остальное уже было перепробовано, с того момента, когда она наткнулась на него в своем домике в Корнуолле разыскивающим телефон. «Какая странная ирония, – подумал Линли. – Он влюбился в нее потому, что она была ни на кого не похожа. А потом решил сделать из нее ту, которой, как ему казалось, ей нужно было стать».
– Дейдра, – тихо сказал он. Она не отозвалась, и ему пришлось окликнуть ее еще два раза, прежде чем она подняла голову и посмотрела на него. – Это моя вина. Ты должна знать, что я наконец это осознал. Ты не виновата в моей неспособности понять, что ты пыталась сказать мне с первой секунды нашего знакомства. Мне так жаль, что тебе пришлось через все это пройти… Честное слово.
Линли порылся в кармане и достал ключ, который она ему дала. Он вспомнил, что сам просил ключ. Вспомнил, что поначалу она сомневалась, но в конце концов согласилась. И от этих воспоминаний ему стало стыдно. Есть бесчисленное количество способов выставить себя дураком.
Он вложил ключ в руку Дейдры и сомкнул ее пальцы вокруг него.
– Ты должна знать, что я тебя люблю. Тебя, Дейдра, здесь и сейчас, такой, какая ты есть. Я буду ждать, когда – и если – ты сможешь позвать меня в свою жизнь. Надеюсь, это время придет, а если нет, пожалуйста, поверь, что я постараюсь понять.
16 августа
Уинстон Нката третий раз ехал к дому Бонтемпи, чувствуя, как на плечи ему давит огромная тяжесть, словно ярмо на шее у быка. Он не спал всю ночь, и не потому, что работал, – он ждал известий о Монифе Банколе. Но не дождался.
Хуже себя чувствовала только его мать. Она винила себя, что не расспросила подробнее о Монифе, что сразу же не позвонила сыну и не объяснила, что происходит. А могла бы, настаивала она. Нужно было всего лишь позвонить ему, чтобы он проверил, отпустила ли Абео Банколе полиция Белгравии. Но она не подумала об этом, потому что не видела причин для лжи у Монифы. Он тоже, заверил ее Нката. Его обманула кажущаяся беспомощность этой нигерийской женщины. И, похоже, он был не первым, кто оказался в таком положении.
Теперь, когда Уинстон приближался к Нью-Энд-сквер, его беспокоила мысль об очередном обмане. Ему не хотелось верить, что Рози Бонтемпи имеет хоть какое-то отношение к смерти сестры, но он был вынужден признать, что это неверие отчасти связано с красотой и сексуальностью молодой женщины. Правда в том, что она не виновата в смерти Тео. А виновата в том, что ушла из квартиры, не позвонив в 999 и не обратившись за помощью. Сестра лежала на полу без сознания, а рядом валялась скульптура, и Рози не должна была уходить и оставлять Тео в таком состоянии. Тем не менее она это сделала. И теперь от нее требовались признание и объяснение.
Уинстон приехал рано, как и раньше. Формальная причина визита – сообщить семье, что им выдадут тело Тео и можно готовиться к похоронам. Другой причиной был разговор с Рози. И Нката понимал, что этот разговор будет неприятным.
Дверь, как и раньше, открыла Соланж Бонтемпи. Но, в отличие от его предыдущих визитов, одета она была более непринужденно: льняные темно-синие брюки и ярко-розовый топ с геометрическими вставками темно-синего и серого. Из украшений только обручальное кольцо, золотая цепочка с синим камнем в обрамлении филиграни и маленькие золотые колечки в ушах.
– Сержант. Доброе утро, – с улыбкой поздоровалась она. – Вы вовремя. Мы как раз собирались уезжать. Чезаре настаивает, чтобы мы сегодня вернулись в больницу.
– Ему стало хуже? – спросил Нката.
Соланж мило рассмеялась.
– Нет-нет. Я имею в виду ветеринарную клинику. Я согласилась и взяла два выходных на работе. Я отвезу его и буду следить за ним, не отходя ни на шаг. Конечно, ему это не понравится, но он не в состоянии водить машину. Так что выбор у него простой: вызывать такси или воспользоваться моими услугами как шофера. Он – на мой взгляд, разумно – выбрал меня. Пожалуйста, входите.
Она провела Нкату в гостиную, где в кресле сидел Чезаре Бонтемпи, одетый, как и жена, неофициально, в джинсы и джемпер. Рядом с ним стояли ходунки и трость. Нката подумал, что это компромисс, достигнутый с женой.
– Что вы хотите нам сообщить? – спросил Чезаре таким же резким тоном, как и раньше. – Есть новости о нашей Тео или нет?
– Есть, – сказал Нката. – Если Рози дома, полагаю, ей тоже захочется знать.
– Я ее позову, – сказала Соланж. – Пожалуйста. Присядете? Я на минутку.
Когда они остались одни, Чезаре повернулся к Нкате.
– Значит, всё? Нам отдадут нашу Теодору? Вы пришли лично, чтобы это сообщить, так? В противном случае вы не вернулись бы.
– Совершенно верно, – ответил Нката. – У вас тоже есть новости. Вы возвращаетесь к работе, да?
– Да. Надоело сидеть дома. Мне нужна смена обстановки, и, скажу вам откровенно, я хотел бы каждый день хоть часть времени проводить вне дома. Я люблю свою семью. Но двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю… От этого я… – Он покачал головой и театрально закатил глаза.
– Понимаю, – сказал Нката. – Думаю, почти все люди так чувствуют.
В дверях появилась Соланж.
– Рози скоро придет. Она как раз одевается – сегодня у нее первая смена. Можно начать без нее?
– Можно, конечно. Но Рози должна прояснить кое-какие детали.
– Рози? – удивилась Соланж.
– Почему? Что это за детали? – спросил Чезаре.
Нкате не пришлось отвечать на этот вопрос, потому что на лестнице раздались шаги. Судя по звуку, Рози надела туфли на шпильках и собиралась уходить. Когда она вошла в комнату, Нката встал. И еще раз убедился, что такой потрясающей женщины он в жизни не видел. На ней был модный комбинезон оранжевого цвета и зеленый кардиган. Туфли, как и раньше, представляли собой несколько полосок кожи и высокий каблук, так что вес тела приходился на пальцы ног.
– Maman сказала, что вы хотите меня видеть. Значит, есть новости?
– Мы арестовали преступника, и у нас есть его признание, – сообщил Нката. – Вашу сестру убила женщина по имени Филиппа Уэзеролл, которая должна была провести ей реконструктивную хирургию, чтобы избавить от последствий обрезания.
Его слова были встречены молчанием. Все были поражены, но в разной степени.
– Но Тео уже делали реконструкцию, – сказала Соланж. – Зачем еще одна?
– Тео просто сделали разрез, – объяснил Нката. – Но это не реконструкция. Реконструкция означает восстановление до естественного состояния – по крайней мере, насколько это возможно. Хирург осмотрела ее и дала добро. Проблема была в том, что та же хирург делала женское обрезание в другом месте, чтобы оплатить расходы на восстановительную хирургию. Тео выяснила это уже после осмотра. Она добивалась, чтобы хирург прекратила делать женское обрезание, но та не хотела. И, конечно, не хотела отправляться в тюрьму, если Тео сдаст ее полиции.
Соланж прижала пальцы к губам.
– Кто-нибудь знал? – прошептала она.
– Что именно?
– Я… – Она покачала головой. – Не знаю. Она кому-нибудь об этом рассказывала? Об операции, чтобы… что?
– Чтобы хирург сделал ее нормальной женщиной. И возможно, вернул ощущения.
– Что значит «вернул ощущения»? – спросил Чезаре. – Она что, ничего не чувствовала?
Судя по лицу Соланж, она хотела задать тот же вопрос. Рози разглядывала свои туфли, по всей видимости точно зная, что это значит.
– Получать удовольствие. – Нката попытался сформулировать свою мысль иначе. – Похоже, она не знала, что это.
– Секс. – Рози наконец посмотрела на родителей. – Думаю, он имеет в виду, что Тео не могла получать удовольствие от секса с Россом.
– Поэтому они развелись? – спросила Соланж.
– Они не развелись, Maman. Ты это знаешь. Даже не начали процесс. Если хочешь знать мое мнение, то и не развелись бы. Продолжали бы существовать в каком-то безумном чистилище, из которого ни один из них не хотел убежать.