– Похоже, для еды и воды?
– Это даже не мой кот! – рявкнула доктор Уэзеролл. Потом прибавила: – Черт возьми. – Откуда-то слева от двери извлекла кувшин с водой и пакет с сухим кормом. – Убирайся оттуда, если хочешь что-то получить, Дариус! – крикнула она и наполнила миски.
Дариус? Дебора с удивлением посмотрела на довольного кота, появившегося на пороге.
– Терпеть не могу кошек, – заявила Филиппа Уэзеролл.
– Тогда возникает вопрос: зачем вы кормите этого?
– Ответ очевиден. Потому что я дура.
Доктор Уэзеролл убрала еду и воду, взяла пару кроссовок, вышла за дверь и закрыла ее за собой. Согнувшись в талии – колени остались прямыми, отметила Дебора, – надела кроссовки. Судя по всему, врач находилась в прекрасной физической форме.
– Если вам нужно пять минут, можете получить их во время прогулки, – сказала она Деборе и направилась к калитке. Выйдя на дорожку, повернула направо, в противоположном направлении от моста.
Дебора последовала за ней. Доктор Уэзеролл, поняла она, была настроена решительно. Женщина шла быстро, и Дебора едва поспевала за ней. Совершенно очевидно, что ни о каких пяти минутах речи быть не могло. Поэтому она начала рассказывать: о проекте, над которым работает для департамента образования, о «Доме орхидей», о книге фотографий, которую собирается делать, об идее закончить книгу интервью с ней.
– Нарисса о вас высокого мнения, – закончила Дебора.
– Очень мило с ее стороны. – фыркнула хирург. – Вряд ли меня это должно волновать. Но я подробно объяснила Нариссе, почему по возможности предпочитаю оставаться в глубокой тени. Меня не назовешь популярной фигурой среди той части нигерийского и сомалийского сообщества, где калечат женщин, не говоря уже о неуверенных в себе мужчинах, которые ищут обрезанных и зашитых женщин, чтобы их сексуальные возможности – вернее, их отсутствие – никогда не могли сравнить с возможностями другого парня. Вы говорили с этими женщинами?
– Говорила. И меня не встречали с распростертыми объятиями – что вряд ли удивительно с учетом природы этой проблемы, не говоря уже о нашем обществе, но я с ними говорила. Можно спросить: почему белая женщина занялась восстановительной хирургией?
– Я училась во Франции. Они – пионеры в этом вопросе, так что я, что называется, припала к источнику.
– Вы всегда занимались восстановительной хирургией?
– Нет. Я, как и большинство людей, ничего не знала о том, как калечат женщин. По специальности я акушер-гинеколог.
– Как случилось, что вы занялись тем, что делаете сейчас?
Они подошли к воротам с кодовым замком. Доктор Уэзеролл набрала шифр, открыла ворота и направилась к воде.
– Однажды меня пригласили проконсультировать особый случай. У ребенка развилась инфекция, не поддававшаяся лечению. Она вроде бы затихала, исчезала, а затем появлялась вновь, еще более сильная. Ей сделали операцию за десять недель до того, как она попала ко мне.
– Что с ней случилось?
– Она умерла. Родители слишком долго тянули, прежде чем обратиться в больницу.
– Ужасно.
– Это еще не всё. Ей было три года.
– О боже. Это… Я даже не знаю, как это назвать.
– Страшно, ужасно, бесчеловечно, гнусно, отвратительно, шокирующе, чудовищно, омерзительно… Словами это не опишешь, правда? После того случая я решила, что должна что-то делать. Но, как вы верно заметили, я белая женщина, и не просто белая женщина, а англичанка. Я понимала, что будет почти невозможно объяснить любой женщине из общин черных иммигрантов, все еще практикующих калечащие операции на женских половых органах, что их культура – или по крайней мере часть тех, кто принадлежит к этой культуре, – придерживается невежественной традиции, угрожающей здоровью девочки, ее будущему, ее способности иметь детей, а возможно, и жизни. Кроме того, у меня нет таланта красиво говорит, убеждать и все такое. Поэтому я предложила свои услуги женщинам, которым уже причинили вред.
Они прошли вдоль здания и вышли на широкий бетонный причал. Здание оказалось лодочным сараем. Внутри горел свет, и кто-то уже выдвинул вперед высокую стойку с лодками. Доктор Уэзеролл ловко подцепила одну из них и спустила на землю.
– Потребовалось много лет, чтобы завоевать доверие, но мне помогла Завади. Она увидела смысл в том, что я делаю и что могу сделать. Начала направлять ко мне молодых женщин. И до сих пор направляет.
– Как вы узнали о «Доме орхидей»?
– Из интернета. Разве не так все делается в наше время? Установила контакт с несколькими группами борющихся с практикой, калечащей женщин. «Дом орхидей» откликнулся одним из первых. Я объяснила, чем занимаюсь: устраняю повреждения, восстанавливаю структуру, а если тот, кто калечил девочку, не затронул нервы клитора, то восстанавливаю и его. То есть восстанавливаю до такой степени, чтобы пациентка могла хотя бы немного получать удовольствие от секса. – Доктор Уэзеролл посмотрела на реку и добавила тоном, указывающим, что разговор окончен: – На этой планете с женщинами могут делать еще более ужасные вещи, но я о них еще не знаю. Однако со временем поняла, что, когда дело касается насилия над женщинами, всегда найдется человек, готовый воплотить любую безумную фантазию. – Она кивнула Деборе и взяла со стеллажа два весла. Отнесла их к кромке воды, потом вернулась. – Я бы хотела вам помочь, но не могу. Ради тех женщин я не могу позволить, чтобы меня вывели из игры человек или группа людей, не одобряющих мою работу.
Но Дебора знала, как важно, чтобы работа доктора Уэзеролл попала в книгу. Это был бы луч надежды для тысяч искалеченных женщин как в Великобритании, так и за ее пределами.
– Я понимаю, но, может, мы придем к компромиссу? – сказала она. – Как насчет интервью и одной или двух фотографий во время работы? Вашего лица там не будет. И имени тоже.
Доктор Уэзеролл снова подняла лодку, подтащила к воде, установила весла.
– А какой в этом смысл?
– Надежда, – сказала Дебора. – Поддержка. Интерес со стороны других хирургов, которые могут пройти такое же обучение, как вы.
Доктор Уэзеролл задумалась, хотя настойчивость Деборы ее явно раздражала. Тем не менее через несколько секунд она спросила:
– Никаких имен? Ни моего, ни анестезиолога, ни медсестры, ни пациентки? И вообще пациентка может отказаться от съемок, так что наш разговор не обязательно к чему-нибудь приведет. На это вы согласны?
Управляла ситуацией не Дебора. Но она явно продвинулась дальше Нариссы.
– Конечно, с радостью.
Здание, в котором находилась квартира Тео Бонтемпи, было расположено на Стритэм-Хай-роуд, в той части, которая могла похвастаться широкими тротуарами и раскидистыми лондонскими платанами с их характерной облезающей корой. Они давали густую тень, хотя без летних дождей их листья запылились и выглядели какими-то усталыми.
Линли припарковал свою «Хили Элиотт» на самом просторном месте, которое только смог найти, прямо напротив похоронного бюро «Максвелл бразерс», чуть дальше магазина напольных покрытий «Карпетрайт», предлагавшего ламинат за полцены. Многоквартирный дом находился на противоположной стороне улицы – ничем не примечательный в архитектурном отношении серый бетон, какой-то кустарник и несколько разбросанных по фасаду балконов. Похожие дома строили в странах бывшего Восточного блока – прямоугольные и непритязательные, с простыми ступеньками и простыми поручнями, ведущими к простым входным дверям.
Томас перешел через дорогу. Хейверс успела приехать в Стритэм раньше него. Ее потрепанный «Мини» был припаркован прямо перед домом с характерным для сержанта пижонством: два колеса на тротуаре и освещенная солнцем выцветшая табличка с надписью «Полиция» на руле.
Рядом с дверью – простые почтовые ящики и вертикальный ряд звонков. Над звонками – камера наружного наблюдения, вездесущий атрибут современного Лондона.
Линли нажал кнопку рядом с фамилией Бонтемпи, и ему ответил бесплотный голос Хейверс:
– Да? Я могу вам помочь?
– Очень на это надеюсь, – ответил он.
– Отлично. Второй этаж, сэр. Лифт не слишком надежен, так что я бы пошла пешком. Лестница в конце коридора.
Она впустила его в дом, и он увидел, что внутри здания, как и снаружи, нет ничего примечательного. На полу в коридоре квадраты простого линолеума, желтого в серую крапинку, на каждой двери черные металлические номера квартир, два замка и глазок. Лестница – отделенная от коридора уродливой пожарной дверью, какую можно увидеть в любом многоквартирном доме в любом уголке страны, – оказалась бетонной, как и ступеньки на входе; металлические перила когда-то были выкрашены блестящей черной краской, но теперь облупились. Линли поднялся на второй этаж и увидел Хейверс, которая ждала его у открытой двери примерно посередине коридора. Бумажные бахилы на ее ногах и обтянутые латексными перчатками руки почему-то вызвали у него ассоциацию с мышкой Минни. Но он не стал об этом говорить.
– Давно ты тут?
– Минут двадцать. Только что обследовала кухню. Ничего интересного, разве что подгнивший салат «Айсберг» нам о чем-то расскажет. Обратите внимание на отпечатки пальцев в пыли, когда войдете, сэр. Парни, осматривавшие место преступления, были, как всегда, не слишком аккуратны.
Она протянула ему вторую пару перчаток и бахилы. Томас натянул все это на себя и прошел вслед за ней в квартиру.
Квартира оказалась довольно просторной. Дверь в центре коридора справа вела в большую спальню с вместительным платяным шкафом и примыкающей к ней ванной комнатой. Слева – два больших комода, а прямо впереди – гостиная с балконом, выходящим на Стритэм-Хай-роуд. Балконная дверь была открыта – в надежде на ветерок, подумал Линли, – и, кроме того, в комнате работал вентилятор. Поток воздуха от него шевелил стопку бумаг на обеденном столе, прижатых кулинарной книгой с африканскими блюдами.
– Давай-ка взглянем на это, – сказал Линли. – Я займусь вентилятором.