– Сержант Тео Бонтемпи из уголовного розыска. Работала в Эмпресс-стейт-билдинг.
– Как странно… – Дебора перевернула карточку – вероятно, хотела посмотреть, нет ли на обратной стороне надписи. Уголки визитной карточки не были потрепанными, а это значит, что сержант получила ее недавно. – Я понятия не имею, зачем она ей, Томми. Или как она к ней попала. Говоришь, Тео Бонтемпи… Никогда не слышала это имя. Вероятно, кто-то передал ей карточку.
– Ты в последнее время раздавала свои визитные карточки?
– Конечно. В прошлом месяце я была на совещании в Министерстве образования. Там были… дай подумать… пять человек. Я всем дала визитки. Но никого из присутствовавших не звали Тео Бонтемпи.
– Где-нибудь еще?
Дебора нахмурилась, постукивая пальцем по подлокотнику тикового кресла.
– В «Доме орхидей» я дала свою визитку женщине, которая там работает, и нескольким волонтерам. Но я всех там знаю, и среди них нет Тео.
– «Дом орхидей»?
– Это организация, защищающая девочек от калечащих операций на половых органах. Я фотографировала их для буклета, который собирается выпустить Департамент образования: фотографии девочек, пытающихся избежать операции, тех, кого уже искалечили, и тех, кому удалось вырваться. Я также записываю все, что они мне рассказывают. Буклет будут раздавать девочкам во всех школах Лондона.
– В таком случае здесь есть связь.
– Какая?
– Тео Бонтемпи состояла в группе по борьбе с насилием над женщинами, в частности с калечащими операциями. Мне говорили, что она приходила в школы и общественные центры нигерийской и сомалийской общин, беседовала с девочками и их родителями. Она могла прийти и в «Дом орхидей».
– В любом случае в мое отсутствие. Полицейского я бы запомнила, Томми. И никто ни разу не упоминал о визите женщины из полиции. Думаю, моя визитка попала к ней другим путем.
– Можешь предположить, каким?
Дебора задумалась.
– Нет, – ответила она, сделала несколько глотков воды и сняла шляпу с широкими полями. Густые волосы цвета темной меди, спрятанные под шляпой, рассыпались по плечам и спине. Потом она вылила немного воды себе на голову; капли потекли по ее щекам. – Извини. Жуткая погода.
– Один из способов ее перенести, – с улыбкой сказал Томас, но отказался от бутылки воды, которую Дебора протянула ему, чтобы он последовал ее примеру. – Нужно кое с чем разобраться.
– С жарой? Полностью согласна. Но ты, наверное, имеешь в виду мою визитную карточку среди вещей Тео Бонтемпи, правда? Дай подумаю… Когда я раздавала визитки в «Доме орхидей», то дала одну Нариссе Кэмерон. Вероятно, это была вторая, потому что первую я дала ей на совещании в Министерстве образования.
– Она?..
– Режиссер-документалист, тоже работает по заказу Министерства образования… Теперь я вспоминаю, что давала визитку и Завади, и у нее это тоже вторая.
– Она присутствовала на совещании?
– Да.
– Как ее фамилия?
– Никто не называет ее по фамилии, насколько мне известно. И… Да, конечно, я давала визитку Адаку. Она волонтер. Помогала снимать документальный фильм – девочкам было очень трудно держаться естественно, когда они рассказывали свои истории на камеру, и чтобы помочь им, Адаку первой рассказала о себе, – задумчиво произнесла Дебора. Потом опустила взгляд. – Это было ужасно, Томми. Ее жестоко изуродовали много лет назад, в Африке.
– Можно спросить, зачем ты дала ей визитку?
– Я решила сделать большой фотоальбом – как тот, о Лондоне, но посвященный операциям, калечащим женщин. Хотела включить в альбом портрет Адаку. Спросила ее, но она наотрез отказалась. Тогда я показала ей несколько фотографий, которые сделала во время ее рассказа, просто чтобы проиллюстрировать свою идею. И дала ей свою визитку, сказав, что пусть позвонит мне, если передумает. Может, я ее этим спугнула.
– Почему ты так думаешь?
– Она не появлялась несколько дней. Мне сказали, что Адаку имела особый подход к девочкам.
Это не выглядело совпадением: африканка, изуродованная, пропала на несколько дней.
– Тео Бонтемпи была африканкой, Деб. И ее тоже жестоко изуродовали.
Дебора опустила взгляд на свои обутые в сандалии ноги.
– Томми, ты сказал, что она работала в группе? – медленно произнесла она. Он кивнул. – Может, они внедрили в африканскую общину агентов под прикрытием? Я имею в виду, женщин?
– Тео Бонтемпи была единственной женщиной в команде, а ее начальник ничего не говорил об агентах под прикрытием.
– Может, Адаку была информатором полиции? Она – уроженка Нигерии. Если она была информатором Тео Бонтемпи и узнала о ее смерти, это объясняет, почему она несколько дней не появлялась в «Доме орхидей».
– Да, вполне возможно. Ты не знаешь, как с ней связаться?
Дебора покачала головой.
– Думаю, у Завади должен быть ее телефон. Я точно знаю, что у нее есть семья, потому что она говорила о родителях и о том, что ее удочерили.
Линли встрепенулся.
– Удочерили?
– Она упомянула об этом, когда рассказывала свою историю для фильма. Ее приемные родители белые, и мне кажется, что у нее… не знаю… у нее с этим некоторые проблемы.
– Тео Бонтемпи была приемным ребенком, Деб. Ее родители белые.
Дебора смотрела на него, но, похоже, видела что-то другое, потому что через секунду тронула его за руку и сказала:
– Томми, пойдем со мной.
Она встала, быстрым шагом пересекла лужайку, затем кухню и поднялась по ступенькам. У входной двери схватила черный металлический чемоданчик и прошла в кабинет Саймона.
– Мы тебе не помешаем?
Тот махнул рукой и сделал несколько пометок в рукописи, которую читал. Дебора положила металлический чемоданчик на кожаное кресло и открыла.
Линли увидел цифровую камеру и комплект дополнительных объективов. Дебора включила экран камеры и стала листать фотографии, так быстро, что он не успевал их разглядеть. Найдя то, что искала, остановилась и повернула экран к нему: изможденная женщина в африканском платье, тюрбане, с массивным ожерельем из дерева и большими золотыми кольцами в ушах.
– Это Адаку, – сказала Дебора.
– Это Тео Бонтемпи, – поправил ее Линли.
7 августа
Линли предварительно позвонил, чтобы сержант Джейд Хопвуд знала, что он будет в Эмпресс-стейт-билдинг. Томас не хотел терять время, явившись без предупреждения, но главное, ему не хотелось ждать ее – в этом случае у него образуется свободное время и ему придется думать. А мысли приведут его прямо к Дейдре. А если они приведут его к Дейдре, неизбежно возникнет вопрос, почему он до сих пор ей не позвонил.
Линли спрашивал себя, не связано ли это с тем, что он должен извиниться. Возможно, это один из тех моментов в его жизни, которые относятся к категории «джентльмены так не делают», когда совесть сверлит его мозг до тех пор, пока он автоматически не поступит так, как его воспитали; а возможно, пришла пора разобраться во всем, что произошло и что было сказано между ними, разобраться, какая часть ответственности лежит на нем.
Следовало признать, что он всегда влюблялся в самых необычных женщин. Они всегда оказывались гораздо более сложными, чем Томас мог представить. Неизвестно, почему так получалось, – разве что он просто не понимает женщин, причет этот вариант казался наиболее вероятным. Наверное, он ждал, что они будут чем-то вроде Джейн Беннет для мистера Бингли (потому что понимал, что с Элизабет ему не сладить)[14], что указывало на невысказанное и неосознанное желание женщины, которая краснеет, говорит только по необходимости, разбирается во всех светских условностях, мягкая и уступчивая, выражающая свое мнение, не противоречащее его мнению, в приемлемой для него форме, привлекающая его внимание только тогда, когда играет на пианино, но все равно существующая лишь как объект для обладания и восхищения. Нет, этого не может быть. Или может? Нет. Никоим образом. Ему нужен товарищ, женщина с собственным мнением, а не просто предмет интерьера с непонятным талантом составлять букеты и вышивать носовые платки его инициалами. И как, черт возьми, ему с этим быть? Именно с такой головоломкой Томас столкнулся в отношениях с Дейдрой Трейхир, потому что она меньше всего походила на украшение, которое демонстрируют окружающим, а что касается цветов, то она скорее скормила бы их животным в зоопарке, чем расставляла по вазам. А носовые платки… нельзя требовать такого от другого человеческого существа. Оставалась, однако, реальность, с которой ему приходилось иметь дело: он довольно точно мог сказать, кем не является Дейдра, но до сих пор не в состоянии собрать все фрагменты головоломки, чтобы понять, что она такое. А в те редкие моменты, когда он открывал в ней что-то новое, выявлялась его полная неспособность с этим справиться.
Линли направился ко входу в Эмпресс-стейт-билдинг, где его ждала сержант Джейд Хопвуд. В руке у нее был бейдж для посетителя. Он уже кое-что знал о ней: пятьдесят пять лет, два внука. Но выглядела она гораздо моложе – гладкая темная кожа, ни одного седого волоса. Сами волосы заплетены в многочисленные косички, уложенные вокруг головы. В одном ухе три сережки-гвоздика, в другом большое золотое кольцо, очень аккуратная одежда. Неулыбчивая и деловая. Линли назвал себя, она в ответ коротко кивнула и повела его – как и Марк Финни – к лифтам, обслуживавшим верхние этажи здания. Но, в отличие от Финни, она не повела его в «Орбиту». Они доехали до семнадцатого этажа, и, когда двери лифта беззвучно открылись, Хопвуд направилась к своему столу, захватив по дороге пластиковый стул, который поставила сбоку, указала на него Линли и села сама.
Он отметил, что на ее столе не было ни капли свободного места. Куча картонных папок, распечаток из интернета, газеты, журналы, книги, брошюры и компакт-диски. На металлической подставке с выдвигающимися канцелярскими ящиками – две фотографии. На одной – две маленькие девочки по обе стороны от огромного Винни-Пуха, на другой – те же девочки, вероятно с родителями. Красивая компания.